его оцепенели от ушибов, словно налились свинцом. Каждое движение, даже глубокий вздох, причиняли ему сильную боль в израненной спине.
Сальвий велел товарищам соорудить для раненого носилки из брошенных солдатами щитов и копий.
Мемнон коротко рассказал Сальвию о своей стычке с солдатами.
– Один против четырнадцати! – воскликнул латинянин с восхищением.
– А сколько вас? – спросил Мемнон.
– Со вчерашненего дня уже тридцать семь.
– А много ли в имении Серапиона тех, кто готов взяться за оружие?
– Наберется человек восемьдесят.
– А в имении Клодия?
– Если не струсят, еще столько же.
– Струсят? Почему струсят?
– После того, что произошло у Триокалы, многие пали духом.
– Теперь у вас будет оружие. Я привез вам с Крита много копий, дротов, несколько сотен мечей, щиты и доспехи. Медлить больше нельзя. Завтра претор собирается покинуть область Гераклеи. К тому же он распустил по домам всех солдат-сицилийцев, оставив при себе только свою когорту… это не больше двухсот или трехсот человек. Вам остается только выждать несколько дней, после чего можно будет приниматься за дело…
Мемнона перенесли в лагерь на Каприонской горе, поручив его заботам Гиты и еще трех молодых женщин, беглых рабынь из имения Серапиона.
На следующий день посланный Сальвием на разведку этолиец Терамен узнал от окрестных козопасов, что претор и его солдаты покинули область Гераклеи, двинувшись по старой дороге, ведущей к Энне.
Сальвию не терпелось следующей же ночью перенести доставленное Мемноном оружие в лагерь, призвав на помощь рабов из имения Серапиона. Но Мемнон советовал не торопиться.
– Пусть претор уберется подальше, тогда можно будет заняться и перевозкой оружия, и возмущением рабов, не опасаясь, что каратели появятся здесь в самый разгар наших приготовлений.
Решено было подождать еще два дня. Терамен, пробравшийся ночью в усадьбу Серапиона, узнал от Эргамена, что претор действительно отправился в Энну. Известие об этом принес раб из имения Клодия.
На третий день, перед закатом, все мужчины, оставив на горе трех женщин и маленькую Гиту, покинули лагерь.
Мемнона несли на носилках.
Александриец лежал на животе, чувствуя себя совершенно разбитым и беспомощным. Тело было непослушным, словно окаменело. Спина и бедра были покрыты ушибленными ранами, каждое движение причиняло боль.
Отряд подошел к усадьбе Серапиона, когда уже была глубокая ночь.
Терамен перелез через ограду и открыл ворота. Лай собак разбудил сторожей (это были надсмотрщики из свободных), которые не стали оказывать сопротивления, отдав ночным гостям свои кинжалы и копья. Сальвий приказал запереть их на замок в эргастуле и хорошо стеречь. Туда же поместили перепуганного управителя с женой и двумя детьми, чтобы никто не имел возможности донести о бунте в Гераклею.
Довольно скоро возле кузницы Эргамена собралось больше сотни человек, настроенных очень решительно. Гудели сердитые голоса, требовавшие без промедления начать обход всех соседних поместий.
Но Сальвий быстро остудил горячие головы, пояснив, что в эту ночь предстоит лишь перевезти оружие из тайников, которые находятся у Скал Лестригонов, на Каприонскую гору, для чего нужны рабочие руки, повозки и мулы.
Большинство заговорщиков были латинянами. Пять лет назад их приговорили к продаже в рабство за участие в запрещенных Римом вакханалиях 72. Сальвий был одним из них. Он был родом из латинской деревни близ старинной Ардеи, занимался гаруспицией и во время тайных оргиастических представлений в честь Вакха играл на флейте. На самом деле, вакханалии были лишь прикрытием настоящего заговора против Рима. Заговорщики хотели поднять восстание во время воинского набора среди латинян. Но римские следователи, как ни старались, так и не докопались до истины. Всех захваченных участников вакханалий приговорили к продаже в рабство за пределы Италии. Работорговцы увезли их в Сицилию. Там они стали рабами грека Серапиона. Так как в Сицилии поклонение Дионису не было ограничено такими строгими запретами, как в Италии, то рабы могли свободно собираться вместе во время празднования Вакханалий, или Дионисий. Ни гераклейские власти, ни их владелец Серапион не подозревали, что среди поклонников великого бога вина и виноделия зреет самый настоящий рабский заговор, и, пожалуй, не было во всей Сицилии более многочисленного и сплоченного сообщества рабов…
Сто двадцать шесть человек с десятью повозками, запряженными мулами, покинули имение и, перейдя по мосту через Галик, за два часа добрались берегом моря до открытого всем ветрам скалистого берега, который моряки называли Скалами Лестригонов.
Мемнон показал им места, где пираты устроили тайники с оружием. Рабы, разгребая завалы, извлекали из скальных расщелин оружие и доспехи, укладывая их на повозки. Но уместить на них удалось лишь третью часть всего, что находилось в тайниках. Поэтому Сальвий приказал снова замаскировать расщелины с оставшимся в них оружием, доспехами и одеждой.
Перед тем как тронуться в обратный путь, все вооружились и были готовы в любой момент принять бой.
– У меня нет уверенности в том, что какой-нибудь подлец из наших не донесет на нас в Гераклею, желая выслужиться и получить награду, – беспокоился Терамен.
Сальвий, хотя он рассчитывал в этот день обойтись без шума, тоже не исключал предательства: слишком много случайных людей было вовлечено в заговор или догадывалось о его существовании.
Незадолго до рассвета отряд с обозом отправился в обратный путь.
Все сто двадцать шесть человек преобразились, облачившись в первоклассные дорийские латы и шлемы (это было оружие, купленное Мемноном в Гортине). К широким кожаным поясам они прицепили ножны с мечами. В этом вооружении они выглядели как греческие наемники, находившиеся на службе во многих сицилийских городах для охраны общественного порядка.
Встречные путники воспринимали их именно в этом качестве. Никому из них и в голову не приходило, что это вооруженные рабы, поднявшие мятеж.
Терамен и еще несколько человек предлагали открыто разбить лагерь на левом берегу Галика, уверяя, что рабы Клодия немедленно к ним присоединятся: там немало было надежных и преданных общему делу людей.
Но Сальвий был против этого.
– Да поймите вы, что время пока работает на нас, – убеждал он товарищей. – Римский претор сейчас где-то на полпути к Энне и пока о нас ничего не знает. Пусть он и его телохранители заберутся в город, разомлеют в банях, расслабятся в попойках. Чем дольше римлянин будет оставаться в неведении о том, что происходит под Гераклеей, тем больше будет у нас времени для подготовки к решительной битве.
Услыхавший эти споры Мемнон, которого несли на носилках четверо рослых галатов, подозвал к себе Сальвия.
– Я предвижу, что очень скоро дело дойдет до драки, а мне крайне необходимо предупредить об опасности одного человека, за жизнь которого я поручился.
– Кто этот человек? – спросил Сальвий.
– Это Публий Клодий, близ угодий которого мы сейчас находимся.
– Ты беспокоишься за жизнь этого негодяя! – нахмурился латинянин. – Да знаешь ли ты, что в имении Серапиона он приказал распять пять человек, и один из них мой соотечественник? – с негодованием вскричал он, и глаза его сверкнули ненавистью.
– Поверь, я не испытываю к этому римлянину ничего, кроме презрения, – сказал Мемнон, – но он связан с Требацием чрезвычайно важным делом. Я обещал, что буду заботиться о его безопасности.
– Ты хочешь сказать, что римский всадник Клодий связан с пиратами? – усомнился латинянин.
– Для всех это тайна, но от тебя я не стану ничего скрывать. Клодий уже много лет заодно с моими критскими друзьями. Скоро он начнет при их содействии ворочать большими суммами казенных денег, но без него все пойдет прахом. Рассуди сам, какой черной неблагодарностью мы отплатим пиратам за полученное от них оружие, если допустим убийство Клодия его собственными рабами? Они его смертельно ненавидят и вряд ли пощадят, если взбунтуются.
– Хорошо, я обещаю предупредить всех, чтобы они не торопились свернуть шею этому мерзавцу, хотя непросто будет их в этом убедить…
– Нет, лучше поступим иначе.
– Что ты задумал?
– Пусть меня прямо сейчас отнесут к Клодию. Я уговорю его покинуть имение…
Сальвий не успел ответить, потому что
