было — только слышались их далекая ругань и надрывные вскрики.
Лошадиное фырканье и возок, появившийся из темноты, заставили «урочников» примолкнуть. Сняв шапки, они заспешили к дороге, чтобы ненароком не прогневать ожиданием начальство — ибо кто, кроме начальства, мог еще в добром возке очутиться здесь среди ночи?
— Здорово, ребята! — поздоровался Ландсберг, разминая у возка ноги и делая успокаивающий жест Разбою, насторожившему и ощетинившемуся было при приближении фигур.
— И вам желаем здравия, ваш-бродь! — закланялись лесорубы. И, узнав Ландсберга, тут же поправились: — Ваше степенство, то исть, конечно…
— Морозец, однако, нынче! — потопал сапогами Ландсберг. — Не примерзли тут?
— Чайком, ваше степенство, греемся. Да и то сказать — пока до тракту даже без бревна долезешь, пять раз вспотеешь, снегу-то нынче — не приведи господь! А уж с бревном-то и вовсе… Чайку с нами похлебать не побрезгуешь, ваше степенство, господин Ландсберг?
— Отчего же? Михайла, тащи кружки и заварку! Утробу малость погреем, пока у занятых людей время есть и кипяточек имеется… Далеко ли от тракта дерево подходящее нашли, ребята?
— Версты полторы, не более, ваше степенство. Ближе пал летось прошел, одни пеньки горелые.
Лесорубы-каторжане жадно вдыхали ароматный парок из чайников, куда Ландсберг щедро высыпал всю заварку из туеска, живо разобрали куски колотого сахара из развернутой тряпицы и блаженно жмурились, откровенно радуясь возможности передохнуть, теплу костра, а главное — своему нежданному-негаданному фарту с чаепитием. И не упустили случая пожаловаться:
— До весны, конечно, лесу тут хватит, а что на следующую зиму делать — страшно и подумать! Версты на три, а то и подале забираться надо в тайгу будет, на один «урок» дня не хватит, коли дороги летом не пробить…
— Пробьют дорогу! — пожал плечами Ландсберг. — Начальство наше ведь тоже соображает. Понимает, что без дороги в тайге лесу не заготовишь…
— А ты откель, ваше степенство, путь-дорогу держишь ноне? Из Рыковского, поди? Не страшно ночью-то по тайге?
— Был я в Рыковском, верно, — признался Ландсберг. — Что ночами езжу, так это для бережения времени: днем дел много. А что до страху… Места у нас на Сахалине, конечно, лихие. И людишки лихие встречаются. Да что вам говорить — сами знаете. Так ведь и днем зарезать могут, средь поселка… А уж в тайге! Одна у меня на Разбоя надежда, с ним спокойно… Он ведь, считай, за полчаса нас о людях на дороге предупредил! Ну, о вас, я хочу сказать. И ружья в возке имеются, если что…
— Оно, конечно, так… Дозвольте еще сахарку, ваше степенство! Больно скусный он у тебя, сахарок-то!
— Конечно, забирайте весь, с артельщиками поделитесь! — махнул рукой Ландсберг. — Ладно, ребята, спасибо вам за приют, за ласку, как говорится. Отогрелись мало-мало — в дорогу пора!
— Тебе спасибо, ваше степенство! Наш-то каторжанский чаек — пустой кипяток. А ты уважил, настоящим угостил, да еще и с сахарком. Дай тебе господь здоровья, ваше степенство, поезжай с богом!
По дороге в пост Александровский возок с Ландсбергом и Михайлой обогнал еще несколько артелей лесорубов — те, запрягшись по несколько человек в «упряжки» с бревнами, в тучах пара, как загнанные лошади, волокли по ледяному желобу в поселок свои «уроки». И хотя останавливаться с тяжелой лесиной было никак нельзя, каторжники, заслышав стук копыт и скрип полозьев, бросали бревно, срывали шапки и кланялись пролетавшей мимо повозке: неровен час, грозное начальство осердится за непочтение! Тогда в посту вместо баланды с хлебной пайкой лесорубов будут поджидать розги, а то и «холодная».
Пост Александровский, столица каторжного острова, встретил ночных путников редким и тоскливым собачьим воем, совершенно безлюдными улицами и темными, без единого огонька окнами домов. Разбой, до самого поселка бежавший впереди возка, в поселке присмирел, держался у самых саней, словно привязанный.
Распрощавшись с Михайлой у его домика, Ландсберг дождался, пока тот не исчезнет за тяжелой калиткой, распорядился вознице:
— Все, домой! И не к парадному вези, а прямо на конюшню езжай, барыню не буди. Я через магазин в дом зайду…
За забором из тяжелых лиственных плах завозились, загремели цепями и зарычали кобели полудиких гиляцких лаек, в чьих жилах было немало волчьей крови. Однако Разбой, вперед возницы проскочивший во двор, одним своим появлением успокоил вышколенных псов: хозяин лишнего шума не любил.
Пока кучер возился с воротами, Ландсберг выпрыгнул из возка, и, потопав затекшими ногами, направился к новому срубу, появившемуся рядом с первым его домом минувшей осенью.
Ключ в замке удалось повернуть без особого шума, однако тяжелая дверь из холодных сеней в проходной чулан, место бдения ночного сторожа Ильи, отчаянно завизжала и заскрипела. Ландсберг шагнул в темноту, нащупывая в кармане спички, но огонек вспыхнул в углу раньше.
— Доброго здоровьица, Карл Христофорыч, — ночной сторож затеплил свечу, с хрустом потянулся. — С возвращеньицем, стало быть! Как съездилось, барин? Все ли добром?
— Здравствуй, Илья, здравствуй. Хорошо съездилось, вернулся живой, как видишь. Вы тут как?
— Барыня здорова, слава Господу нашему. Магазин торгует, как — не знаю, но приказчики вроде как довольны.
— А ты, я гляжу, по-прежнему с открытым окном ночуешь? И дверь не смазал — сколько тебе говорить можно, Илья! Ведь скрипит — не приведи господи!
Илья не смутился, коротко хохотнул, покрутил тяжелой лохматой головой.
— Вроде как умный ты, Карл Христофорыч. Образованный! А про одно и то же каждый раз вопрошаешь! Сколь те говорить, что сторожу в тепле службу справлять никак нельзя! Теплынь расслабляет! Не хочешь, да заснешь. А какой я сторож, коли спать стану? И дверь потому не мажу, чтобы тоже сторожила. Лихой человек в избу засунется — а дверь-то и скажет сторожу: не спи, брат! Так-то, барин! Днем отосплюсь, Карл Христофорыч, не обессудь! На печь заберусь, а то и бабенку какую посговорчивей с собой прихвачу, для сугрева!
— Ну, раз не спишь и службу несешь — на, ружье прими! — Ландсберг протянул Илье карабин. — Почисти, смажь, как полагается. Один раз, правда, выстрелил всего — но положено, сам знаешь! Значит, все в доме хорошо?
— Да вроде… Ох, вру, Карл Христофорыч! Не все добром — у барыни, Ольги Владимировны, третьего дня стол круглый из ейной анбулатории поперли.
— Как стол? Погоди… Он же большой и тяжелый. Не скатерть, чай, и не самовар — ты часом не шутишь, Илья?
— Отучен я шутки шутить давным-давно, барин! Верно говорю — поперли стол-то! Более ничего в приемной у барыни не было удобнее спереть — вешалку-то я, если помнишь, еще в прошлый раз насмерь к стене прибил. Гвозди у кузнеца нарочно двухверхшковые заказывал! Что б,
