— Ваш герой очень честолюбив, сэр, — сказал я. — Я опишу скромное существо, но, как мне кажется, обладающее более человеческими свойствами, нежели ваш идеал. Это человек, не безусловно верящий в свои силы; он не отличается непоколебимой твердостью; взглянув на прекрасное лицо, услышав чудный голос, он отдается чувству любви, не рассуждая. Чего же ему еще просить от женщины, кроме жалости или сострадания к нему, к его любви, в которой вся его жизнь? Вы изображаете женщин существами низшего порядка, смотрящими с восхищением на своих возлюбленных, которые, точно мраморные статуи, стоят на пьедесталах, подняв носы кверху! Господь был мудрее вас, и самый твердый из ваших героев может оказаться человеком в полном значении этого слова. Мы просим королеву рассудить нас, — прибавил я, кланяясь Флоре.
— Что же королеве сказать? — спросила она. — Мне придется дать вам ответ, который не будет ответом, — ветер веет, где хочет. Женщина следует влечению своего сердца.
Флора вспыхнула, я тоже, потому что в ее словах я услышал признание; Чевеникс побледнел.
— Вы превращаете жизнь в страшную лотерею, мисс Гилькрист, — произнес он. — Но я не впаду в отчаяние. Быть честным и простым — вот по-прежнему мой лозунг.
Следует сознаться, что в эту минуту он был удивительно хорош, хотя до смешного походил на одну из тех мраморных статуй с поднятыми носами, о которых я только что упоминал.
— Я не понимаю, почему мы заговорили обо всем этом, — заметила Флора.
— Причиной была война, — ответил Чевеникс.
— Все дороги ведут в Рим, — объяснил я. — О чем же ином мы могли бы говорить с мистером Чевениксом.
Уже некоторое время в комнате, находившейся за моей спиной, слышался шум, но я не обращал на него особенного внимания, хотя, быть может, мне следовало принять его к сведению. Вдруг лицо Флоры заметно изменилось. Она несколько раз выразительно обмахнулась веером и умоляющими глазами взглянула на меня. Очевидно, молодая девушка о чем-то просила меня, мне казалось, что Флора требует, чтобы я ушел, очистив поле действий для моего соперника. Я же, конечно, не желал оставлять с ней Чевеникса. Наконец Флора нетерпеливо поднялась со стула.
— Мне кажется, вам пора проститься, мистер Дьюси, — шепнула мне она.
Я не понимал, почему и высказал ей это. Тогда она произнесла страшные слова:
— Моя тетка выходит из игральной комнаты.
Скорее, чем можно передать это словами, я поклонился Флоре и ушел. В дверях я на мгновение обернулся и имел счастье увидеть профиль старой мисс Гилькрист и ее золотой лорнет. Благодаря взгляду на тетушку, показавшуюся из соседней комнаты, у меня как бы выросли крылья, и через мгновение я уже шел по Замковой улице. Наверху блестели освещенные окна, и неопределенные тени гостей, оставшихся у Робби, мелькали через четырехугольники света, лежавшие под моими ногами.
ГЛАВА XXIX
Вторник. В тенетах
Вторник начался с неожиданности. На столе за завтраком я нашел письмо, адресованное Эдуарду Дьюси, эсквайру. Это поразило меня. Совесть превращает нас в трусов! Распечатав конверт, я увидел, что в нем лежала только записка от адвоката и билет на бал в четверг. Позавтракав, я сел у окна, успокаивая волнение сигарой; Роулей, окончив ту небольшую долю уборки, которая теперь составляла его обязанность, сидел недалеко от меня и с одушевлением играл на дудочке, с особенным увлечением выводя высокие ноты. Вдруг совершенно неожиданно в комнате очутился Рональд. Я предложил ему сигару, придвинул стул к камину и усадил на него моего гостя (чуть было я не написал «спокойно усадил моего гостя», между тем Рональд был неспокоен). Он был как на иголках и не знал, взять ему сигару или отказаться от нее, взяв же ее, он недоумевал, должен ли он закурить ее или отдать мне обратно. Я ясно видел, что ему хотелось что-то сказать мне, и при этом я чувствовал, что он будет говорить с чужих слов, и именно со слов майора Чевеникса. Последнее казалось мне вполне несомненным.
— Вот и вы здесь, — вежливо и радушно заметил я, решившись не выводить моего юного друга из затруднительного положения. «Если он пришел ко мне с поручением от моего соперника, — думалось мне, — я предоставлю ему свободу действовать, но не окажу ни малейшей помощи».
— Дело в том, — начал юноша, — что мне хотелось бы говорить с вами наедине.
— Понятно, — ответил я и прибавил: — Роулей, вы можете пройти в спальню. Мой дорогой, — продолжал я, обращаясь к Рональду, — ваши слова предвещают нечто серьезное. Надеюсь, не случилось ничего дурного?
— Буду откровенно говорить, — сказал Рональд. — Я очень рассержен и расстроен.
— Держу пари, что я знаю причину вашего неудовольствия, и что мне будет легко успокоить вас!
— О чем вы говорите? — спросил он.
— Вероятно, вы попали в несколько затруднительное положение, — проговорил я, — и могу только заметить, что вы пришли именно туда, куда вам следовало прийти. Если вам нужна сотня-другая фунтов или иная маленькая сумма в этом роде, прошу вас не стесняться. Мой кошелек к вашим услугам.
— Вы очень добры, — сказал Рональд, — и хотя я не знаю, как вы могли угадать истину, но я действительно в несколько стесненном положении. Однако я пришел не затем, чтобы говорить о деньгах.
— Да и не стоит говорить о них! — воскликнул я. — Однако, Рональд, вы должны понимать, что я отношусь к вопросу о ваших денежных затруднениях совершенно иначе, нежели относитесь к нему вы. Вспомните, что вы оказали мне одну из тех услуг, которые поселяют в душе человека чувство вечной дружбы… Теперь я получил довольно значительное состояние и считал бы себя счастливым, если бы вы смотрели на него как на свою собственность.
— Нет, — сказал Рональд, — я не могу взять от вас денег, право, не могу… кроме того, я пришел по другому делу… я хотел говорить с вами о моей сестре, Сент-Ив, — и юноша с угрозой повернулся ко мне.
— Право, — настаивал я, — в вашем распоряжении около пятисот фунтов. Во всяком случае, помните, что как только деньги понадобятся вам, вы их найдете у меня.
— Ах, замолчите пожалуйста! — вскрикнул Рональд. — Я пришел, чтобы сказать вам много неприятных вещей. Но решусь ли я на это, раз вы отнимаете у меня положительно всякую возможность начать вас упрекать! Как я уже заметил вам, я пришел сюда, чтобы говорить о сестре. Вы сами понимаете, что необходимо изменить положение вещей. Вы компрометируете ее, и ваше знакомство с нею не может привести ровно ни к чему. Вдобавок я не согласился бы, чтобы какая-либо из моих родственниц сближалась с человеком вроде вас (вы сами должны это чувствовать). Мне очень неприятно говорить вам такие вещи. Знаете, мне все кажется, что я бью лежачего, и я даже сообщил майору о моем чувстве. Между тем я должен был вам высказать правду, дело сделано и нам незачем снова поднимать этот вопрос.
— Я компрометирую вашу сестру, знакомство со мной не может привести ни к чему… люди вроде меня… — задумчиво повторил я. — Мне кажется, я понимаю вас, и мне следует поскорее официально объясниться с вами.
Я поднялся со стула, отложил сигару в сторону и, поклонившись, произнес:
— Мистер Гилькрист, в ответ на ваши вполне естественные замечания я имею честь просить у вас руки вашей сестры. Я ношу титул, во Франции мы довольно легко смотрим на титулы, но, кроме того, я происхожу из очень древнего рода, что ценится решительно везде. Я могу указать вам на тридцать два поколения моих предков, незапятнанных ни единым позорным деянием. В будущем я рассчитываю обладать богатством, которое, конечно, превысит размер среднего состояния. Доходы моего внучатого дяди, кажется, равняются тридцати тысячам фунтов в год, хотя я и не справлялся об этом. Скажем, что они не менее пятнадцати и не более пятидесяти тысяч фунтов.
— Подобные вещи легко говорить, — сказал Рональд, улыбаясь с выражением сострадания. — К сожалению, все это так… в воздухе.
— Прошу прощения, не в воздухе, а в Бекингэм-шире, — заметил я с усмешкой.
— Я хотел сказать, дорогой Сент-Ив, что вы не в состоянии доказать ваших слов, — продолжал он. — Все, что вы говорите, может быть совершенно ложно, — вы слушаете меня? — вы ничем не можете подтвердить справедливость ваших утверждений.
— Постойте! — крикнул я, вскочив и подбегая к столу. — Постойте.
Я написал адрес Ромэна.
— Вот на кого я ссылаюсь, мистер Гилькрист. Пока вы не напишете Ромэну и не получите от него отрицательного ответа, вы должны обращаться со мной как с джентльменом.
Мои слова подействовали на Рональда.
— Прошу извинить меня, Сент-Ив, — сказал он, — поверьте, я не хотел оскорбить вас. Но вот в чем беда: я не могу сказать ни слова возражения, ни обидеть вас; простите меня, я делаю это неумышленно. Во всяком случае, вы сами видите, что вашего предложения невозможно принять… Оно не имеет смысла. Наши страны воюют. Вы — пленник.
