Хесус Торре де ла - Пророчество Корана

— Мой долг — с корнем вырывать эти языческие ростки, — пробормотала она гневно. — И можете сказать дону Лопе, что, сколько бы богохульных книг ни осталось в анафемской библиотеке, сегодня же они будут преданы огню. Демон ходит вокруг да около, но меня не проведешь, и наша покаянная обитель обретет наконец-то покой. Ступайте с Богом!

Зашелестели по полу одежды монахинь, что означало конец прошедшей столь продуктивно встречи. Яго прижал к груди Коран аль-Мутамида. С этим жестом заканчивался целый этап жизни, связанный с Севильей, впереди неясно замаячила совсем другая, далекая жизнь.

Снаружи небо затягивали фиолетовые грозовые тучи.

Шли последние дни февраля, и Яго, уже полный решимости направить стопы в Гранаду, рассматривал в тишине голые стены лечебницы, был канун его отъезда. «Надеюсь, что небеса видят все мои добрые намерения, и пусть меня ведет безнадежная любовь — тот, кто судит жизнь и смерть, будет на моей стороне, потому что мечты мои не страдают ни святотатством, ни непомерностью, я просто хочу справедливости», — сказал он себе.

Яго распрощался со своими коллегами из больницы Арагонцев, которая руками дона Николаса вручила ему воистину трогательный подарок: вновь сделанную рукописную копию «Трактата о лекарственных средствах» Макалы, — кроме этой альгвасил дон Лопе позволил сделать еще две точно такие же перед тем, как предать огню оригинал во исполнение постановления Трибунала.

Церцер, Ортега и другие их приятели по таверне «Дель Соль» собрались на прощальный ужин; здесь Яго передал Ортегилье права ренты, которыми судовладелец Альдо Минутоло поделился с ним после излечения от болезни во время эпидемии. Теперь они могли получать часть прибыли от корабельных перевозок. Судья блудниц, уже порядком набравшись, принял это предложение с большой неохотой. Вино лилось рекой, ели мясо косули с изюмом, капиротаду [182], голубей со специями и маринованную треску.

— В Кастилии война и мятежи, а я попробую поискать лучших мест, воистину райских, где нет страха и тирании и где за веру или знания тебе не станут резать горло.

— Сегодня оповещали под рожок и барабан: донья Гиомар будет казнена, — доложил судья.

— В итоге из доньи Гиомар сделали козла отпущения, — заявил Церцер. — Король с самого начала следил за этим делом и не скрывает, что дозволяет казнь в отместку за смерть Элеоноры де Гусман, женщины, которую очень сильно любили в нашем городе. Свою подпись под смертным приговором он поставил уже давно.

В тот поздний вечер объятия и даже слезы, блестевшие в глазах присутствовавших, стали для Яго убедительным свидетельством того, что здесь он оставляет настоящих друзей.

Воскресное утро святого Матфея выдалось ветреным, и аромат цветущих лимонов наполнил город. День этот был особенным. Донью Гиомар, колдунью и клятвопреступницу, обманщицу, устраивавшую ложные чудеса и предсказания, должны были сжечь на костре на Альберкасе — песчаном откосе за Алькасаром, где пасли скот.

После заутрени под слезы Андреи и напутственные речи Ортегильи Яго запряг своего мула, взял торбу, в которую были уложены охранная грамота гранадского султана, нехитрые пожитки и Коран аль-Мутамида, и направился к воротам Хереса, где собирался присоединиться к торговому каравану морисков, направлявшемуся к границе. В тот самый момент, когда Яго взобрался на мула, скрипучая повозка, за которой следовал целый выводок детишек, кликуши и хмурые прихожане, медленно продвигалась по дороге к месту казни.

На повозке тряслась осужденная донья Гиомар — руки связаны, волосы обрезаны, на лице короста грязи и засохшей крови после жестоких пыток. Бракамонте, ее подручного убийцу, удавили еще в камере, тело разрубили на части и на рассвете бросили сворам диких собак, промышлявших в Альтосано. Барабан отбивал зловещее продвижение обреченной преступницы, которую сопровождали палачи и судьи Сан-Хорхе под королевским штандартом. Далее следовали несколько монахов в капюшонах и со свечами, они замыкали колонну под звуки мрачных молитв, от которых перехватывало дыхание.

— Тегга tremuit in judicio divino, — звучало окрест. — Miserere mei Deus [183].

В то воскресенье многие горожане отправились на мессу пораньше, чтобы не прозевать казнь, и валом валили со стороны Угольных ворот на заполненный выгон Альберкас. Мориски — разносчики воды — предлагали травяные настойки, прохладительные напитки, бульоны в плошках, бобы и ореховое печенье; тут же попрошайки и калеки приставали к богомолкам, франтоватым кабальерос и боязливым девушкам, чтобы выклянчить монетку.

Яго едва пробивался через эту толпу. Процессия приближалась, барабан бил в уши. Яго не мог уже двигаться дальше и остановился, глядя на дорогу. Неожиданно, точно так же, как это случилось в первый день его пребывания в Севилье, он почти рядом с собой увидел ясновидицу. Впился глазами в ее лицо, изуродованное синяками и кровоподтеками, но сохранявшее твердость выражения. Она старалась скрыть скупые безутешные слезы, которые делали ее похожей на невинную деву, сопровождаемую целой процессией жестоких палачей. Ее привлекательность никуда не делась, однако была какой-то призрачной. «Что за странной энергией обладает эта женщина?» — спросил он себя устало и смиренно.

Ее красота, немилосердная и странная, завораживающие и непроницаемые глаза продолжали смущать его душу. Сидя в седле и возвышаясь над всеми, он глядел прямо на ее полузакрытые веки. Гиомар вдруг заметила его из своей клетки и ответила на его взгляд; неожиданный импульс нежности вышел из ее глаз. Боже, как могла эта прекрасная женщина совершать такие неимоверные преступления?

Яго, который плохо переносил всякие казни и понимал мучительность смерти, которая ожидала эту женщину, смотрел на нее с сочувствием и прощением, хотя помнил перенесенный ужас той ночи, когда растерзали Исаака, сам он был вынужден покинуть Севилью под угрозой смерти, а после пережить долгую ссылку вдали от тех, кого любил. Тем не менее перед ним был человек, познавший не только удовольствия и власть, но также предательство и безжалостность себе подобных.

— Ну-ка зови сатану, чтобы он тебя вытащил! — крикнула какая-то старуха, бросая в нее камень. — Сотвори чудо и улети на помеле, ведьма!

Весь напрягшись, Яго провожал взглядом ее фигуру, покрытую окровавленной грубой накидкой, — она исчезла за толпой по дороге к эшафоту, вокруг стоял душный запах человеческого пота. Там ее встретили оскорблениями и приветствиями в адрес палачей, скрытых зелеными капюшонами. Вот так происходит в жизни: хвала и преклонение толпы сменились бранью, плевками и похабщиной.

— Колдунья, сатанинская сова! — хором кричали какие-то бабенки.

— Покажи нам свое дьявольское клеймо, обманщица! — орал нищий.

Суровый альгвасил потребовал тишины, и крики толпы постепенно затихли. Он красноречиво описал, в чем обвиняется преступница, — до Яго доходили лишь обрывки его фраз, потому что они тонули в общем гаме:

— …с преступным бесстыдством предавалась сатанинским опытам, имела сношения с демонами, впитывала ядовитое содержание книг, запрещенных матерью Церковью, делала аборты, изрекала ложные пророчества, предавалась распутству в святой обители. Готовила колдовские снадобья, обманывала Божью паству и предала своего подлинного государя, участвуя в кознях бастардов. Дело ее по преступлениям против заповедей Иисуса Христа рассмотрено, она допрошена и приговорена Трибуналом, и да будет ее грешная душа пребывать в очистительном адовом пламени, а тело ее вручается палачу. Правь, Севилья!

Поверх моря голов, волновавшихся вокруг помоста, будто засеянное поле летом, Яго видел далекий эшафот. Народ, жадно следивший за приготовлениями палачей, не успокаивался под ударами стражников и требовал скорейшей казни. Вот доминиканец подошел к осужденной и лицемерным жестом милосердия дал ей поцеловать распятие, и, пока он предлагал окружающим прочесть «Отче наш», палачи, грубо толкая, подвели ее к столбу и привязали веревками из дрока, как будто бы у этой женщины, истерзанной и покорной, еще оставались силы бежать или ее действительно мог похитить дьявол с гибельных ступеней эшафота.

Вокруг ее шеи укрепили два железных крюка, металлический звук которых разлетелся по сторонам. Толпа затихла в фанатичном исступлении, сдерживая крики ужаса, колокола прекратили свой надрывный звон. Бой барабанов усиливался и становился более резким, от него перехватывало дыхание.

— Да свершится правосудие! — прогремел голос главного судьи.

Палач стал ловко затягивать гарроту, с уст Гиомар сорвался стон, ее жестоко трясло; потом ее тело обвисло, будто это была марионетка, у которой разом отрезали ниточки, державшие ее. Страшный вид задушенной леденил кровь толпы, что в ужасе глазела на оскал казненной, на вывалившийся язык, на скособоченную и поникшую в невозможном положении голову. Яго вдруг ощутил запах смерти, его вырвало. С перекошенным лицом он натянул поводья мула и стал удаляться от этого поля, будто его застали в запретном, смертельном месте.