Иногда кесарь брал её с собой в свои длительные одинокие прогулки по взморью. Эварна была по-прежнему крепкой и статной. Шагая рядом с ней по берегу, Тиберий до сих пор ею восхищался.
— Почему ты предпочла прожить со мной свою жизнь? — как-то спросил он у неё.
Ветер играл распущенными чёрными кудрями Эварны, в которых мелькала уже седина. Она ласково взяло Тиберия под руку:
— Просто я люблю тебя, мой дорогой господин.
— Но ведь я бы никогда на тебе не женился. И ты не могла быть уверена в том, что я тебя не брошу...
— Да, ты мог много раз выставить меня прочь. И даже лишить тех ценных подарков, что преподносил. Я бы осталась нищей, обесчещенной, никому не нужной. Но я не боялась. Я была готова на всё, чтобы ещё хоть один день провести с тобой.
— Ты погубила свою юность возле меня!
— Нет. Я обрела самое великое счастье!
Они неторопливо брели вдоль полосы прибоя. Над голубыми волнами с криками проносились птицы.
— Но ведь ты знала, что я порочен. Что я изменяю тебе, что я жестокий тиран, утопивший свою нацию в крови! Неужели ты никогда меня не боялась?
От его слов Эварне невольно стало смешно:
— Нет... Для меня ты всегда был человеком, которого я любила, и я испытывала уверенность в том, что ты не причинишь мне зла. Я успела хорошо изучить тебя.
— Возможно, ты знаешь меня даже лучше, нежели я сам себя знаю...
Они неторопливо шли вдоль берега, глядя, как солнечные блики искрятся на воде. На горизонте плыла флотилия трирем, следующих на восток от берегов Кампании. Контуры кораблей тонули в золотистой дымке.
— Я много думал о словах Марии Магдалины, — сказал вдруг Тиберий. — Они звучали убедительно, и мне было явлено чудо... Прежде я видел разные чудеса, но они никогда не имели никакой связи с богами. Например, однажды мне привиделось, что на мне горит туника, а Фрасилл объяснил, что это добрый знак, предрекающий, будто я надену пурпур кесарей.
— И ты поверил Магдалине? — спросила Эварна.
— Как можно не верить увиденному собственными глазами? Но в то же время её вера чужда моему народу, моим традициям. Я не могу принять христианство.
Помолчав минуту, Тиберий остановился и повернулся в сторону моря. Там за горизонтом лежали берега Италии. Там начинался путь в Рим. Но Тиберий по-прежнему не скучал по своему родному городу. Он подумал про Эфес, где выросла Эварна, и впервые его сердце сжалось от сочувствия к ней.
— Ты любишь Эфес? — спросил он.
— Да.
— Но ты отсутствовала в Эфесе много лет.
— Мои братья часто пишут мне на Капри.
— Они не забывают о тебе. А ведь ты с ними не видишься.
— Они хорошие братья, — Эварна с нежностью взглянула на Тиберия. — Им известно, что я нужна тебе.
— Я стал старым. Некрасивым, отвратительным человеком, — он покачал головой. — Мне странно, что ты любишь меня до сих пор. Запятнав репутацию казнями, тиранией, свирепостью, я к тому же утратил свою мужскую привлекательность. Посмотри на меня, о, Эварна. Омерзительное зрелище!
Она положила обе руки на измождённые худые плечи кесаря и привлекла его к себе. Обезображенное болезнью и старостью лицо Тиберия, покрытое пластырями и морщинами, всё ещё отдалённо напоминало ей красивого, белокожего мужчину в расцвете лет, который когда-то изменил её судьбу.
— Любовь не может растаять вместе с утраченной молодостью и красотой, — произнесла она. — Это чувство живёт в нас вечно. Оно заставляет нас забывать пороки и уродства человека, которого мы любим. Поэтому я, полюбившая тебя, прекрасным, роскошным и дерзким, ещё более люблю тебя старым, больным, погрязшим в муках совести и страхах, ибо я прожила рядом с гобой целую жизнь.
— Не заслужил я такой любви, милая Эварна, — пробормотал Тиберий, обняв её. — Не будучи моей женой, ты стала мне ближе, чем были обе моих жены. Поэтому я боюсь за тебя... Что будет с тобой, о, Эварна, если меня убьют?
— Но пока тебя не убили! — заметила Эварна.
— Много лет назад Фрасилл говорил мне, что я погибну насильственной смертью. Я ему верю. Рано или поздно меня убьют, — молвил Тиберий. — И я хочу просить тебя, оставь двор и возвращайся в Эфес. Там ты будешь в безопасности. Новому правителю ни к чему преследовать одну из моих многочисленных шлюх. Обещай, что ты уедешь на родину!
— Обещаю, — ответила Эварна.
Она сказала это лишь потому, что желала успокоить бдительность Тиберия. Она давно перестала серьёзно воспринимать его подозрительность. Ко всему прочему те меры предосторожности, которые принимал кесарь, исключали проникновение к нему убийц, а тирания держала людей в страхе и спасала его от заговоров.
Будущие события подтвердили то, что опасения Тиберия имели под собой основания, и когда позже его действительно убьют, Эварна, покинув Капри, вернётся в Эфес. На родине она и закончит свою жизнь.
А пока этого не случилось, Эварна оставалась с Тиберием. Он слишком ценил её общество. Ему нравилось, что Эварна своим весёлым добродушным нравом смягчала его, а беседы с ней отвлекали от мрачных мыслей.
Возвратившись с прогулки, он приказал прислать к себе Макрона. Ему предстояло оповестить главу преторианцев о принятом им важном государственном решении.
Держа в руках скользкую, шипящую змею, Тиберий рассеянно глядел в её холодные тёмные глаза. Это был аспид — весьма распространённая порода, обитающая в южных странах. Склонив колени пред высокой амфорой, в которую на ночь убирал змею, кесарь чувствовал прохладное дыхание ветра, вырывающегося со стороны террасы.
Вошёл Макрон. За годы службы тот располнел, но сохранил свою стать и осанку солдата. В чёрных волосах его уже появилась седина. Без шлема, в тяжёлом панцире, он поприветствовал кесаря и склонился в поклоне.
Тиберий поднёс змею к своему лицу и усмехнулся. У него было много животных на виллах. Макрон с опаской наблюдал за кесарем.
— Вы посылали за мной, государь.
— Да. Я посылал за тобой, — ответил Тиберий, медленно опустив змею на дно амфоры. — Нужно будет выпустить моего питомца погреться на террасу. Рабы присмотрят за ним, чтобы он не уполз в сад...
— О чём вы хотели говорить со мной? — спросил у кесаря Макрон.
Поднявшись с пола, Тиберий со стоном выпрямился в полный рост. Пройдясь по комнате, он поморщился от сильных болей в спине.
— Чем старше я становлюсь, тем чаще думаю о том, что у римского престола нет наследника, — произнёс он. — Друз погиб. Передавать власть человеку чужой крови я не желаю.
— У вас есть сын Друза — Гемелл, — заметил Макрон.
— А ты уверен, что Гемелл — действительно сын Друза? — прищурился Тиберий. — Ведь эта шлюха Ливилла изменяла моему мальчику! А сажать на престол отпрыска ненавистного Сеяна я не намерен!
— Вы не любите Гемелла?
— Нет.
— Есть ещё брат Германика, Клавдий, — напомнил Макрон осторожно.
Потрогав пальцами пластыри, заклеивающие гнойные нарывы на лице, Тиберий отвернулся к окну. Он мог бы засмеяться в ответ на слова Макрона, если бы не испытывал физических страданий.
— Клавдий?! Мне, конечно, известно, что он много читает и даже пишет книги по истории, но в детстве он сильно болел, и это отразилось на его восприятии мира. Он видит всё немного иначе, чем мы. К тому же он часто бывает настолько погружен в свои мысли, что не замечает собеседников. Клавдий рассеянный и немного сумасшедший. Его считают дураком. Но я знаю, что он не столько глуп, сколько неспособен управлять государством. Его свергнут.
— Но тогда кого же вы избрали преемником? — осведомился Макрон.
Повернувшись к нему, Тиберий вновь усмехнулся:
— Расскажи мне, Макрон, о сыне Германика, Гае.
— Не могу поведать Вам о Гае ничего достойного. Говорят, что нрав его необычайно свиреп, хоть он ещё очень молод. Он умеет притворяться, лицемерить, он завистлив и жесток. Армия его любит. В последние годы он живёт в доме своей бабки, Антонии.
— Умение притворяться — это не так плохо для правителя, — сказал Тиберий задумчиво. — Что же до жестокости Гая, то можете ли ответить мне, в чем именно она выражается?
— Кровожадность, — ответил Макрон. — Гай обожает присутствовать на казнях. К тому же он любит изощрённо наказывать своих рабов за незначительные провинности.
— Такая беспощадность пройдёт с возрастом, когда он помудреет, — молвил Тиберий. — Сколько ему сейчас лет?
— Девятнадцать. Лишь недавно он впервые надел тогу.
Кивнув, Тиберий неторопливо прошёлся вдоль стены, украшенной фреской с изображением любовных сцен.
— У матери Гая, Агриппины, был такой же агрессивный и свирепый нрав, — произнёс он. — Но Германии умел смягчить его своим ласковым отношением к ней. Тебе известно на кого похож Гай?