От внимательных глаз Долорес как будто не ускользало ни одно движение его души. Она испугалась, что сейчас ему удастся обуздать свой порыв, что сейчас он отстранится и вновь станет насмешливым и холодным, и только взгляд, полный нежности и грусти, будет выдавать его истинные чувства.
— Бартоломе, — тихо сказала она, — не оставляйте меня…
— Долорес, я обещал тебе, что никогда не причиню тебе зла, что в моем доме тебе ничего не грозит. Помнишь?
— В таком случае, я возвращаю вам ваше обещание!
— Девочка моя, ты сама не понимаешь, что ты говоришь! Что я могу принести тебе, кроме страданий? Я только разобью твою жизнь!
— Но вы уже разбили ее! Неужели вы хотите бросить меня среди обломков?
— Девочка моя, если бы ты знала…
Он хотел сказать ей, сколь многое их разделяет, какая громадная пропасть разверзлась у их ног, но со смешанным чувством радости и отчаянья понял, что его слова не произведут на нее никакого впечатления. Более того, он не сможет убедить даже самого себя. И себя-то он не сможет убедить в первую очередь… Разве существуют аргументы, которые могли бы объяснить, почему им нельзя любить друг друга?
— Если бы ты знала, — повторил он.
— А я знаю, знаю! — с вызовом ответила она. — Но я больше не хочу, чтобы вы мучились сами и мучили меня. Я хочу быть с вами, и мне все равно, грех это или нет, и мне не важно, что ждет меня после! Бартоломе, мы живем не прошлым и не будущим, мы живем настоящим. А в настоящем мы не можем жить друг без друга, и вы понимаете это так же хорошо, как и я.
— Девочка моя, ты хорошо подумала?
Он еще нашел в себе силы задать ей этот последний вопрос, а в ответ услышал страстный шепот:
— Только ты и никто другой!
Даже если бы ее ответ был иным — это уже ничего не могло бы изменить. В этот час он был победителем, он был триумфатором, и ничто в мире не заставило бы его отказаться от заслуженной награды.
* * *
Бартоломе разбудили отдаленные раскаты грома, словно где-то далеко по каменистой дороге катилась разбитая карета. Всполохи молний были еще слабыми, как будто в небе кто-то безуспешно пытался высечь огонь.
Дыхание Долорес было тихим, размеренным и спокойным. Голова Долорес лежала на его плече, и Бартоломе старался не шевелиться, чтобы не разбудить ее.
«Спи, любимая, гроза еще далеко».
Новая вспышка молнии на краткий миг озарила комнату. Бартоломе успел заметить, что Долорес слегка улыбается во сне. Приближавшейся грозе было не так легко прогнать крепкий сон юности.
«Спи, милая моя, быть может, гроза обойдет нас стороной».
Но нет, старая, разбитая повозка грозы с грохотом, неумолимо, катилась в сторону города. Ее колеса высекали искры из несуществующей мостовой.
Долорес что-то невнятно пробормотала, улыбка исчезла с ее лица, голова соскользнула на подушку. Наверно, сквозь сон она уже слышала грозовые раскаты.
«Не просыпайся. Не беспокойся. Гроза — это совсем не страшно».
Бартоломе обнял Долорес, словно стараясь оградить ее от всего неведомого, неотвратимого, надвигавшегося неумолимо, как рок. Для нее, такой юной и устремленной в будущее, его объятия раскрывали вечный, а для него были попыткой удержать краткий, ускользающий миг счастья в этом мире, где все висит на волоске и в любой момент может оборваться.
«Спи, маленькая, я с тобой… Надолго ли?»
Яркая вспышка озарила спальню, так что глазам стало больно. Не спасли ни тяжелые шторы, ни опущенный полог кровати. А затем раздался громкий треск, точно небесная твердь раскололась на тысячи частей и была готова рухнуть и погрести под обломками тех несчастных, что не смогли укрыться от карающей десницы судьбы.
Долорес, вздрогнув, проснулась.
— Что это? — тревожно спросила она. — Что?
— Ничего страшного, — отозвался Бартоломе. — Это просто гроза.
— Гнев Божий! — содрогнулась она.
Он коротко рассмеялся.
— Нет, — сказал он. — Не бойся. Это всего лишь гроза.
— Но ведь…
Бартоломе понимал, какая мысль мелькнула в ее головке. Он это предвидел. Он знал, что призрак людского и божеского осуждения будет являться ей. Такова плата за недозволенное счастье.
— Не бойся. Никто, ни Бог, ни дьявол не помешают нам.
И вновь молния разрезала небо на десятки неровных, изломанных частей, пророкотал гром, а затем хлынул дождь. Но среди шума дождя Бартоломе и Долорес различили и другие звуки: кто-то стучал во входную дверь. Сначала и он, и она подумали, что им показалось, но стук усилился, стал громким и яростным. Теперь ошибки быть не могло: кто-то отчаянно колотил в дверь руками и ногами.
— Кто может прийти в такую ужасную ночь?
— Сейчас я это узнаю.
Надеяться, что ночного гостя впустит Санчо, не приходилось. В такую грозу он побоится высунуть нос из своей комнатки. Сделает вид, что крепко спит и ничего не слышит.
«Не ходи!» — эти слова замерли у Долорес на устах.
Он осторожно, но решительно разомкнул ее руки, обвившиеся вокруг его шеи, и торопливо, ощупью, стал одеваться.
— Возвращайся скорее! — сказала только Долорес.
Она не пыталась его удержать, она знала, что не сможет этого сделать.
Чертыхаясь и спотыкаясь, Бартоломе спустился вниз по лестнице, нащупал засов, открыл дверь. В лицо ударил резкий порыв ветра, обдав брызгами дождя. И в тот же миг сильные руки схватили его за плечи.
— Почему вы не сказали мне, что она мертва?! — услышал он громкий, взволнованный голос.
Сверкнула молния — Бартоломе узнал бывшего узника. Даже новое появление дьявола не удивило бы инквизитора до такой степени.
— Черт возьми! — произнес только он, отстранившись. — Что вы здесь делаете?
— Почему вы не сказали мне, что она умерла?! — с отчаяньем повторил поздний гость. — Почему?!
— Кто мертв?..
— Анна!
— Какая еще Анна?
— Анна де Авила… То есть Анна де Гевара!
— Ах, вот оно что! — Бартоломе облегченно вздохнул. — И вы подняли меня посреди ночи только для того, чтобы мне это сообщить? Она действительно умерла. Умерла прошлой ночью.
— Вы знали! И вы мне ничего не сказали!
— Но почему я должен был вам об этом сообщить?
— Потому что!.. Потому что она была моей невестой! Потому что в течение пятнадцати лет я думал только о ней! Потому что пятнадцать лет я жил только мыслью о нашей встрече! Потому что… я должен был ее увидеть…
— И вы, вместо того, чтобы бежать отсюда как можно быстрее, отправились в дом Фернандо де Гевары!
— В свой дом!
— Друг мой, у вас бред!
— О нет! Наконец-то я говорю то, что давно хотел сказать! Только сказать это я должен был ей живой, живой, а не хладному трупу!
— Скажите мне лучше, почему вы вернулись? Почему вы в городе, черт побери? Почему вы не уехали? Почему вы не спасаете свою шкуру, дьявол вас забери?!
— Потому что, — ответил де Гевара, — я не хочу больше жить!
— Входите! — Бартоломе почти втащил де Гевару в помещение и захлопнул за ним дверь.
С одежды позднего гостя ручьями стекала вода.
Бартоломе провел де Гевару в ту самую комнату, где в прошлую ночь колдун провел, должно быть, самые неприятные часы в своей жизни. Инквизитор зажег свечи, затем безжалостно растолкал Санчо, который старательно щурился, изображая спящего, и приказал ему приготовить для нежданного посетителя сухую одежду и чего-нибудь укрепляющего.
Де Гевара, весь пыл которого внезапно пропал, равнодушно позволил, чтобы Санчо помог ему переодеться, послушно выпил кубок вина, который подал ему слуга.
— Что с вами произошло, дон Лоренсо?
— Почему вы не позволили мне умереть?! — вздохнул он, словно не расслышав вопроса инквизитора.
— Позвольте, я вам не препятствовал! Если вы не хотите жить, почему вы не бросились в море с причала?! Почему не пустили себе пулю в лоб?! Почему не пронзили себе грудь кинжалом?! Почему не вскрыли себе вены?! На худой конец, почему не повесились в темном уголке?! Не захотели принять грех на душу? Хотели возложить всю вину на другого? И в моем лице нашли палача?! Замечательно! Великолепно!
Де Гевара ошеломленно молчал.
— К счастью, — продолжал Бартоломе, — я не верю в то, что вы хотите умереть. Хотите, я скажу вам, почему вы пришли? Не потому, что хотите умереть, а потому, что хотите жить! И я — ваша последняя надежда… Рассказывайте, — уже спокойнее предложил он ночному гостю. — Рассказывайте все, как на исповеди… В конце концов, я священник, иногда я еще об этом вспоминаю… Рассказывайте, если, конечно, хоть немного доверяете мне…
— Что ж, — опять вздохнул де Гевара, — наверно, так и должно быть… Вы сумели поймать его, значит, вы должны узнать и все остальное…
— Рассказывайте, дон Лоренсо!
— Святой отец, вы ошибаетесь. Я не Лоренсо. Я — дон Фернандо де Гевара! Я — живой, настоящий, единственный! Дон Лоренсо, младший брат — это он! Да, он — младший брат, который не мог рассчитывать ни на наследство, ни на удачную женитьбу… Младший брат, у которого не было ничего, кроме собственной головы!.. К несчастью, голова-то у него была… И в ней роились мысли, злые, как растревоженные пчелы… А я, я ни о чем не задумывался, я, как Исав, продал бы свое право первородства за чечевичную похлебку… если бы такое было возможно…
