Почему он? Почему не Алонсо, сын ювелира, тихий, застенчивый юноша? Он вздыхал, ходил по пятам, делал ей дорогие подарки. С ним ее будущее было бы обеспечено! Она забыла бы, что такое нужда! А ее бедная мама… Она так хотела, чтобы ее дочь вышла замуж за Алонсо. Но она ему отказала.
А Рамиро? Он готов был бить морду любому, кто посмел бы не только задеть, но даже косо взглянуть на Долорес. Его тяжелой руки побаивались все местные парни. Рамиро считал Долорес своей невестой. Но теперь она его терпеть не могла!
И вдруг… Почему он?
Долорес вдруг поняла, что этот вопрос бессмыслен. Она любит Бартоломе совсем не потому, что он красивей, умнее или смелее других, а просто за то, что он есть на белом свете, и любит его таким, каков он есть, со всеми достоинствами и недостатками.
Что же ей делать теперь? Долорес даже некому было излить душу, не с кем посоветоваться. Она не могла довериться даже матери, даже лучшей подруге. Она знала, что они скажут. Они назовут ее чувство греховным, преступным, порочным.
«Что же мне делать? Бежать от него, скрыться, заставить замолчать свое сердце? Но почему? Почему ее любовь греховна? Почему преступна? Почему порочна?» Ее мир вдруг перевернулся, рассыпался на мелкие осколки и соединился вновь, но это был уже другой мир, где все было не так, как минуту назад, до того, как она поняла, что с ней случилось. В этом новом мире действовали другие законы, он был неподвластен обычным запретам и предписаниям.
Что было греховного в ее любви? И как любовь вообще может быть греховной? Разве не заповедовал нам любить сам Иисус Христос? Что в ее любви было преступного? Разве Долорес собиралась пойти вопреки собственной совести? Что было в ее любви порочного? Разве не было ее чувство чистым и светлым?
Ночь сгущалась за окнами. Третья ночь после их расставания. Еще одна ночь отчаянья и бессонницы.
Долорес поняла, что не выдержит этого.
Долорес решительно накинула мантилью и вышла на улицу.
Она спешила к его дому, и ей было совершенно все равно, прячутся ли в ночи ведьмы, превратившиеся в черных собак и кошек, караулят ли свою добычу ночные грабители. Она должна была узнать, что с ним! Она должна была быть с ним рядом! И никакие преграды и опасности не страшили ее! Лишь бы только он был жив!
* * *
У Бартоломе и Санчо еще хватило сил дотащить де Гевару до своего дома. Бесчувственное тело потерявшего сознание дьявола бросили на кровать в той же комнате, где когда-то провел под арестом несколько дней Антонио Диас. Только тут убийца стал подавать признаки жизни: слегка пошевелился и застонал. Но даже тяжело раненному дьяволу Бартоломе не доверял. Для большей надежности заранее приготовленными цепями он приковал де Гевару за ноги и за здоровую руку к столбам, поддерживающим полог кровати.
— Санчо, — велел Бартоломе измученному слуге, — карауль черта!
— Вы что, думаете, что он убежит?
— Дурак! Смотри, чтобы он не подох или не сделал с собой чего-нибудь.
— Ну уж, — проворчал Санчо, — если он испустит дух, я не Бог, чтобы его оживить!
— Если он придет в себя — дашь ему напиться. Если ему станет хуже — позовешь меня. Но не смей меня беспокоить по пустякам!
— Можно подумать, что устали только вы, а я в отдыхе не нуждаюсь! И нечего разыгрывать больного! Это мне, а не вам паршивый черт едва не разбил башку!
— Похоже, дьявол и в самом деле вышиб из тебя все мозги! Я же сказал: сторожи черта!
— Ладно уж, — пробормотал Санчо и сел прямо на пол: ноги уже не держали его.
Бартоломе едва дотащился до своей кровати и, не раздеваясь, упал на постель. Ему казалось, что он не в силах даже пошевелиться, словно огромная, тяжелая каменная плита придавила его к кровати. Даже для того, чтобы двинуть рукой или повернуть голову, казалось, ему потребуются громадные, нечеловеческие усилия.
Кровь стучала в висках, а его голова словно раскалывалась на части от этих ударов. И такой же частый, неровный ритм отбивало его сердце. Он закрывал глаза — и видел перед собой кровавые всполохи факела, от которого во все стороны разлетались огненные искры, открывал глаза — и окунался в волну боли.
Он слышал, как тихо скрипнула дверь его комнаты, слышал тихие, легкие шаги, слышал, как его окликнул знакомый голос, голос Долорес, он хотел отозваться, встать, пойти ей навстречу, но так и не смог.
Девушка бросилась к нему, опустилась на колени у изголовья его кровати.
— Вы живы! — воскликнула она. — Слава Богу!
Бартоломе хотел сказать, что все обошлось благополучно, что он цел и невредим, но с его губ сорвалось лишь слабое:
— Да…
— А дьявол?
— Пойман.
— Я верила в вас! Я молилась за вас! Но… что с вами? Вы ранены?
— Нет…
— Но ведь это кровь!..
Долорес была права. В полутьме кровавые пятна не были заметны на черном бархате камзола, но четко выделялись на белом кружеве манжет. Это была темная, густая кровь дьявола! И тотчас жуткая сцена вновь представилась Бартоломе. Дикий вопль раненого зверя, фонтан крови, брызнувшей из его искалеченной руки, кровавые отблески факела… А затем темные круги поплыли перед глазами Бартоломе, в ушах нарастал гул, он словно проваливался в черную, мрачную пещеру, вниз, вниз… Лишь откуда-то издалека доносился голос Долорес. Она звала его, звала… А он, как ни старался, не мог приблизиться к ней, не мог сделать ни одного движения. Ему вдруг страшно захотелось пить, но он не смог даже шевельнуть губами.
К счастью, Долорес догадалась сама. Она уже знала, что на столе в его комнате есть кубок и графин с вином.
Пока он пил, она заботливо поддерживала его голову.
После нескольких глотков ему стало чуть лучше.
И оба одновременно поняли: эта сцена была словно зеркальным отражением той, другой, когда Долорес пришла сюда в первый раз. Только теперь он нуждался в помощи, а она склонилась над ним. И даже кубок в ее руке был тем же самым.
Долорес впервые видела Бартоломе таким: больным, усталым, разбитым. Она привыкла к тому, что он всегда был сильным, властным, насмешливым. Но именно в эту минуту она вдруг со всей ясностью осознала, как дорог ей этот человек.
Ее пальцы разжались, кубок со звоном покатился на пол.
И едва замолк этот долгий, жалобный звук, как зазвенел ее голос:
— Я люблю вас, Бартоломе!
Она произнесла то, что он давно уже знал. И все равно ее признание застало его врасплох.
— Что?!
— Я люблю вас!
— Ты с ума сошла!
Она даже не рассердилась, она только грустно улыбнулась. И в третий раз повторила то же самое.
— Но я — инквизитор! Мои руки в крови! — сказал он и сам поразился тому, что сейчас его слова имели буквальный смысл. — Скольких я осудил и, скорее всего, осудил безвинно!
— А скольких вы спасли? Я уверена, вы старались смягчить приговоры, насколько это было возможно… Что было бы, если б на вашем месте оказался мерзкий-мерзкий брат Эстебан или этот страшный, злой, глухой старик?! Никому не было бы пощады!
— Но, девочка моя, я гожусь тебе в отцы!
Долорес очень сильно любила отца, но совсем, совсем не так… Она попыталась представить себе Бартоломе на месте своего отца и невольно рассмеялась.
— Нет, — сказала она, — не годитесь!
— И, кроме того… помнишь, что сказал обо мне брат Эстебан? Он сказал правду, Долорес.
— Я знаю, — прошептала она. — Я слышала… Но ведь… мне вы тоже предлагали… И тем не менее, я уверена, вы не смогли бы поступить бесчестно!
— Значит, ты готова простить мне мое прошлое?
— Я готова стать вашим настоящим и разделить с вами будущее!
— Долорес, девочка моя, подумай хорошенько, что ты говоришь и что делаешь!.. Я… я ничем не заслужил этого… и я бы очень не хотел принести тебе новые страдания!
— Не заслужил? — рассмеялась она. — Но разве любовь нужно заслужить?! Я любила бы вас, даже если бы вы не вызволили меня из тюрьмы трибунала, если бы не защищали меня от пьяных матросов, если б на свете не существовало никакого дьявола и вам не пришлось бы рисковать жизнью! Я все равно любила бы вас! Любила бы, если б ничего этого не было! И я люблю вас вовсе не за то, что вы все это сделали, а просто за то, что вы есть на белом свете, и люблю вас таким, какой вы есть! Неужели вы этого не понимаете?!
Он понимал. Он только изо всех сил пытался постичь, что принесет этой девочке больше бед: если он примет ее любовь или если откажется от нее? И также понимал, что уже не в силах от нее отказаться…
— Долорес! — прошептал он. — Нет, это не ты, это я сошел с ума, потому что я готов во все в это поверить!
Он слегка приподнялся на локтях, но чувствовал себя еще слишком слабым, чтобы побороть головокружение и встать.
— Боюсь, сегодня я не в состоянии отвести тебя домой, и тебе придется ночевать под моим кровом.
— Неужели вы думаете, что сейчас я могу вас оставить?!
