Бартоломе слишком поздно понял, какую ошибку он совершил, открыто появившись перед де Геварой, вместо того чтобы внезапно напасть на него, пока он был занят разговором с доньей Анной.
Санчо бесстрашно бросился на дьявола, но явно переоценил свои силы. Де Гевара с такой силой отшвырнул паренька в угол, что тот, стукнувшись затылком о стену, тихо застонал и растянулся на полу.
Бартоломе и черт схватились за шпаги и кинжалы.
— Ты знаешь, кто я такой, и ты осмелился встать мне поперек дороги?! Что ж, вместо одного трупа сейчас здесь будут целых три! — жутко захохотал дьявол. — Я могу делать все, что я захочу, потому что я бес, я злой дух, я не существую, а мое тело томится в застенке инквизиции!
— Ловко, ловко, — ответил инквизитор. — Подсунул вместо себя другого и теперь воображаешь, что можешь делать все, что тебе заблагорассудится?! Ты пролил кровь четырех человек, теперь мы посмотрим, какого цвета твоя собственная. Может быть, она черна, как твоя душа?
Отведя клинок де Гевары кинжалом, Бартоломе сделал выпад. Удар был верным и сильным. Шпага инквизитора должна была вонзиться точно в грудь дьявола. Должна была. Но она согнулась почти вдвое и переломилась со звуком, похожим на стон. Бартоломе едва успел отскочить, чтобы самому избежать удара.
— Идиот! — злобно рассмеялся дьявол. — Разве ты не знаешь, что бесы неуязвимы?
Итак, под камзолом дьявол носил кольчугу. Только мастера Востока могли выковать такое чудо — тонкие, легкие, но прочные кольца.
Кольчуга защищала массивное туловище дьявола. Рогатый шлем защищал голову. Прочная маска с прорезями для глаз прикрывала лицо. Неуязвим. Силен, как бык, и жесток, как настоящий демон. Пот выступил на лбу у Бартоломе. Он стоял перед беспощадным чудовищем, а в руках у него был только бесполезный обломок шпаги.
Конечно, кольчуга, широкий плащ, шлем с рогами защищали дьявола, но они же стесняли его движения. Да и сам преступник, коренастый и крупный мужчина, был гораздо менее ловок и подвижен, чем Бартоломе. Только благодаря этому инквизитор какое-то время мог ускользать от черта, увертываться от его ударов или кое-как отражать их обломком шпаги. Бартоломе метался по комнате, бросая под ноги противнику стулья и вообще все, что попадалось под руку. Однако такая погоня не могла продолжаться вечно. Дьявол уже хрипло и тяжело дышал, но победа в конечном счете все равно должна была достаться вооруженному.
В конце концов, Бартоломе оказался загнанным в угол. И тут он споткнулся обо что-то большое и мягкое. Он едва не упал, но это и спасло его. Клинок дьявола просвистел у него над головой. Вдруг Бартоломе почувствовал, что его руки коснулся холодный эфес шпаги.
— Держите, хозяин, и держитесь! — это приподнялся Санчо, на которого только что наступил Бартоломе, и подал ему свою шпагу.
Поединок возобновился с прежним ожесточением. Скрещивающиеся клинки высекали искры.
Тем временем поднялся на ноги Санчо. Теперь он стоял, пошатываясь, и держал в руке оставленный дьяволом факел. Очевидно, парень решил, если с его хозяином что-нибудь случится, он будет защищаться этим огненным оружием.
Бартоломе теперь только оборонялся, отчаянно соображая, что делать с закованным в сталь врагом. А решение нужно было принимать немедленно, потому что Бартоломе чувствовал, что теряет силы. К счастью, противник инквизитора был менее опытен в искусстве фехтования, и, если бы не шлем и кольчуга, Бартоломе уже не раз мог бы нанести ему смертельный удар. Смертельный. Теперь Бартоломе уже не надеялся захватить де Гевару живым, лишь бы самому спастись. Инквизитор прекрасно понимал, что пустячное ранение в руку или в ногу не остановит дьявола.
Решение пришло неожиданно. Де Гевара сделал очередной выпад. Бартоломе увернулся. Его клинок со свистом рассек воздух. И в тот же миг шпага дьявола полетела на пол… вместе с отрубленной кистью руки. Дьявол взвыл, как раненый зверь.
— Что вы наделали, хозяин?! — воскликнул Санчо. — Он же истечет кровью!
— Нет!
Бартоломе отбросил шпагу и выхватил из рук Санчо факел. В следующее мгновение он прижег окровавленный обрубок дьявола. Де Гевара жутко вскрикнул и грузно осел на пол. Отвратительный запах паленого мяса разлился по комнате.
— Лишь бы не подох до утра, — сказал Бартоломе. — По крайней мере, смерть от потери крови ему теперь не грозит.
Голос инквизитора прозвучал хрипло и глухо, как у человека, который смертельно устал.
Санчо нагнулся и стащил с полумертвого дьявола рогатый шлем и устрашающую маску. Убийца очень походил на своего брата, только черты его лица казались немного более резкими и жесткими.
— Так я и думал, — почти беззвучно шевельнул губами Бартоломе.
— Куда его теперь? — спросил Санчо.
— Его нужно забрать отсюда… До утра пусть валяется у нас дома… Потом я найду способ…
— А его жена?
Только теперь Бартоломе вспомнил, что в комнате находятся не только они и искалеченный дьявол, но и донья Анна, которая на протяжении всей жуткой сцены не проронила ни звука. Она сидела неподвижно, откинувшись на спинку стула, ее взгляд был устремлен в пространство, но глаза ее уже были пустыми, остекленевшими, мертвыми. Длинные худые руки безжизненно свисали вдоль тела. Сердце доньи Анны не выдержало. Донья Анна была мертва.
— Ну, это уж слишком, — только и смог вымолвить Бартоломе.
И вдруг вся комната закачалась, закружилась, стала падать, проваливаться куда-то. Если бы Бартоломе не нашел опоры, он упал бы. Санчо подставил ему свое плечо.
— Эй, хозяин, этого еще не хватало!..
Впрочем, Бартоломе быстро справился с головокружением.
— Бери его за ноги, — распорядился он, указав на бесчувственное тело дьявола.
— А с ней что будем делать? — напомнил Санчо о донье Анне.
— Ничего, — ответил Бартоломе. — Пусть все останется, как есть.
* * *
За окном быстро сгущались сумерки. Подходил к концу третий день, после того как Бартоломе ушел сражаться с дьяволом. Третий день тревоги. Третий день неизвестности. Третий день Долорес не находила себе места. Она пыталась вышивать — нитки путались. Путались так же, как мысли. Она шла в лавку и по пути забывала, что велела купить ей мать. Она встречалась с соседями и знакомыми, здоровалась, что-то невпопад отвечала на их вопросы и поспешно уходила. Она начинала молиться и тотчас ловила себя на мысли, что думает совсем не о Боге или Деве Марии.
Она то испытывала странную убежденность, что с ним, таким сильным, уверенным в себе, подчиняющим себе любые обстоятельства, ничего плохого случиться просто не может, он непременно выйдет победителем, то ее сердце сжималось от страха — мучительного, тоскливого чувства, а воображение уже рисовало Бартоломе в цепких когтях дьявола. И, что ужаснее всего, она ничем не могла ему помочь, она даже не знала, где он и что с ним.
Никогда Долорес не испытывала ничего подобного. Кажется, даже в тюрьме святого трибунала она не испытывала такой тревоги.
«Что же со мной происходит?» И тут в ее голове как будто самопроизвольно возник вопрос: «Ты любишь его?» Ответ показался ей таким простым, естественным и в то же время потрясающим до глубины души: «Да!» «Ты любишь человека, который вдвое старше тебя? — задала она вопрос самой себе и тотчас ответила. — Да! Ты любишь священника, связанного обетом, священника, чье сердце должно навсегда умереть для мира? Да! Ты любишь инквизитора, которому наверняка приходилось выносить самые суровые приговоры? Да! Это невозможно, невероятно, немыслимо! И все же, да, да, да!»
Поразительно, как она раньше этого не понимала! А ведь получается, что она уже давно любит его… Теперь и его, и ее собственное поведение вдруг предстало перед ней в совершенно другом свете. Ее память высвечивала наиболее яркие моменты, как вспышки молний, рассеивающие ночной мрак. Вот кошмары допросов, суровые взгляды судей и среди них лишь один доброжелательный — его. Ее готовность принести себя в жертву ради матери, ее проклятия неумолимому инквизитору — и вдруг неожиданная развязка. Вот они выпивают на двоих один кубок, точно скрепляя союз. Вот ее случайная встреча с дьяволом, словно нарочно подстроенная судьбой, чтобы у нее был повод снова встретиться с ним. Его ужас, когда она опять решилась переступить порог святейшего трибунала. Теперь она понимала — он испугался за нее. Вот ночная прогулка на бригантине и долгие разговоры, которые помогли им узнать и понять друг друга. И, наконец, прощание и ее нынешнее отчаянье.
И разве он старик? В сорок лет? Только потому, что его виски поседели, а в уголках рта залегла горькая складка? Как бы ей хотелось видеть на его лице не едкую усмешку, большей частью, скрывавшую разочарование и одиночество, а добрую, радостную улыбку! А такое возможно! Она это знала. И в ее власти было сделать другого человека счастливым! Он монах? О, сколько раз она забывала об этом, когда видела перед собой изящного, стройного кабальеро! Кажется, он и сам забывал о своем сане. Инквизитор? Человек, внушающий страх, человек, чьи дела окутаны тайной? Но если ему приходилось творить зло (кто же из нас свободен от этого?), то разве мало совершал он добра? Ведь, в конце концов, разве не ушел он, ее рыцарь, сражаться с нечистой силой?
