– Князинька, баба какая-то пришла и убедительно просила о себе доложить вашему сиятельству.
– Какая баба? – удивился князь.
– Кто её знает, лицо у ней что-то мне знакомо. Я видал её, князинька, а где – не припомню.
– Что ей надо?
– Не сказывает, только просит о себе доложить.
– Странно! Не из крепостных она? – задумчиво спросил князь у Федотыча.
– Нет, князинька, не из наших, вишь, дальняя она, из Москвы.
– Ну, впусти её, Федотыч.
В кабинет князя вошла Марья, мать Цыганова, бледная, встревоженная, с опухшими от слёз глазами. Она робко остановилась у двери, опустив свою голову.
Князь её не узнал: более двадцати лет не видал он Марьи, легко забыть в такое время. Когда он расстался с Марьей, она была молодая, черноокая красавица, а теперь перед ним стоит какая-то исхудалая женщина с истомлённым лицом, с глазами, выражающими страдание; во всей фигуре Марьи виднелось много горя и отчаяния.
Прозоров хоть и обещал старому князю не начинать дело о поисках Николая Цыганова, но по дороге в Москву заехал в Кострому к губернатору Сухову и просил его распорядиться о розыске Цыганова; губернатор обещал отыскать. Он знал, что Леонид Николаевич занимает в Москве довольно видное место, и постарался перед ним выслужиться, показать свою энергию в распорядительности. Он отрядил несколько сыщиков в Москву; тем удалось напасть на след молодого человека, жившего с матерью в окрестностях города, в маленькой квартирке. Сыщики, имея предписание от костромского губернатора о немедленном аресте Цыганова, просили у московской полиции содействия к поимке и аресту преступника; в глухую полночь нагрянули к Николаю Цыганову в гости и, не мешкая, увезли под конвоем в Кострому. Бедная Марья чуть не лишилась ума от горя. Она, стоя на коленях, со слезами просила не отрывать от её сердца единственного сына. Но сыщики и полицейские были неумолимы; сознавая, что слёзы матери не тронут их чёрствое сердце, она стала упрашивать хоть сказать ей, за что арестуют её сына; один из сыщиков, вероятно тронутый несчастием матери, сказал ей следующее:
– Он у важного князя Гарина выкрал дочь и держал её взаперти, за это твоего сына предадут суду, а если ты хочешь спасти его от наказания, иди к князю Гарину и проси у него милости.
Это для бедной женщины было новым ударом. Её сын, вся её надежда, оказался преступником. Его может спасти один только князь Гарин, отец Николая.
Марья, не мешкая, отправилась в Каменки. Сколько выстрадала она, переступая порог княжеского дома…
«Господи, подкрепи меня, дай мне силы! Что я скажу князю? Как посмотрю на него? Он, чай, давно меня забыл. Как стану просить его за Николая? Неужели я должна сказать князю, что мой сын – и его сын? Если и скажу, то поверит ли? Пусть не верит, только бы спас сынка-то; чай, в острог посадили; ему, сердечному, острог-то хуже смерти кажется», – так думала Марья, идя за Федотычем по роскошным залам княжеского дома.
– Что тебе надо? – ласково спросил у Марьи князь.
– Князь, ваше сиятельство, спаси мне сына, – захлёбываясь слезами, сказала бедная женщина, опускаясь на колени перед князем.
– Встань, я не люблю поклонов.
– Не встану, ваше сиятельство, до тех пор, пока ты не скажешь мне милостивого слова.
– Встань и расскажи, какого сына спасти?..
– Моего, князь, сына – Николая.
– Какого Николая? – не догадываясь, спросил у Марьи князь.
– Того, что жил в твоей княжеской усадьбе.
– Как, Цыганов твой сын? – с удивлением воскликнул князь.
– Сын, единая моя отрада – спаси его, ваше сиятельство!
– А знаешь ли ты, что он сделал?
– Знаю, князь, всё знаю, вот и пришла я просить у тебя милости!
– Напрасно просишь, я не потатчик негодяям: он примет должное ему наказание.
– Смилуйся, ваше сиятельство!
– И не проси! Да я и не могу, он в руках у властей. Иди в суд и проси. А я ничего не могу для тебя сделать.
– Не можешь, ваше сиятельство, не можешь! – не сказала, а простонала бедная Марья.
– Да, не могу.
– Не хотела я говорить, а придётся. Вышли, князь, старика из горницы, – твёрдым голосом проговорила Марья.
– Это зачем?
– Так надо, ваше сиятельство, слово у меня к тебе есть, такое, что при других его сказать нельзя, зазорно будет.
– Ступай, Федотыч, нужен будешь – позову.
Старик камердинер тихо вышел.
– Ну, говори же, что у тебя за слово до меня?
– Сейчас, ваше сиятельство, сейчас. Господи, подкрепи, помилуй… – Марья усердно перекрестилась. Князь с удивлением на неё посмотрел и сказал:
– Мне недосуг, если есть что говорить, говори!
– Николай-приёмыш – твой сын, князь, – чуть слышно сказала Марья.
– Что, что такое? Повтори! – не веря своим ушам, спросил князь.
– Говорю, Николай – твой сын.
– Ты или полоумная, или злая обманщица, пройдоха! Кто ты? Говори! – выходя из себя, крикнул Владимир Иванович.
– Не узнал, князь?
– Я совсем тебя не знаю.
– Видно, за двадцать годов много переменилась. Эх, ваше сиятельство, постарела я, не признал ты Марью…
– Марью… Тебя звать Марьей? Неужели!.. – князь не договорил, он задыхался от волнения.
– Марья, князь, та, что была женой твоего садовника Никиты, припомни.
– Теперь вспомнил; ты Марья, а Николай?..
– Наш сын, ваше сиятельство.
– Постой, постой, я помню, ты писала, что наш сын умер и похоронен; я это хорошо помню.
– Схоронен не он, а другой, ваше сиятельство, а Николая подкинули к твоим княжеским воротам.
– Боже, Боже! Я думал, ты и наш сын давно померли. Я просто не могу прийти в себя! Николай, приёмыш – мой сын, тот самый Николай, который хотел силою жениться на Софье, на своей сестре. Что же это? Я просто с ума сойду. Ты – Марья. Да, я теперь тебя узнал. Что же ты в двадцать лет не дала ни одной о себе весточки?..
– Зачем, князь?
– Как зачем? Я… я любил тебя. Я верю тебе, твои глаза не могут лгать. Я освобожу Николая… нашего сына. Сейчас же иди… поезжай в Кострому Я тоже поеду. Я хочу видеть Николая, – прерывистым голосом говорил князь.
– Спасибо, ваше сиятельство, Господь тебе воздаст.
Марья вышла из кабинета князя с радостию на сердце. Князь обещал возвратить ей сына: что может быть больше радости для её материнского сердца? Она в Каменках подрядила подводу до Костромы. А князь Владимир Иванович, между тем, сильно волновался и быстро расхаживал по кабинету. Да и было с чего ему волноваться! Сын, которого он считал умершим, нашёлся. Двадцать лет Николай жил в Каменках, и князь не знал, что это его сын. В продолжение этого долгого времени он не многим отличал Николая от прочих дворовых, а в его жилах тоже течёт кровь князей Гариных.
– В продолжение долгих лет я чуть не всякий день видел Николая и не знал, что он мой сын; хоть многим он отличался от других моих дворовых, но я не мог его отличить. Николай одарён природным умом, пылким сердцем, он герой – за храбрость получил чин и крест. А его поступок с Софьей надо приписать увлечению, пылкому сердцу. Он весь в меня, и я, в былое время, не прочь был поухаживать… Я постараюсь исправить несправедливость и свою ошибку, я окружу довольством и Николая, и его мать. А как переменилась Марья… Я бы её не узнал, если бы она не сказала; хорошая она, добрая, покорная… – говорил старый князь.
Вошёл камердинер Федотыч.
– Федотыч, чтобы сейчас была готова тройка. Я еду в Кострому.
– Слушаю, князинька.
– Знаешь ли, старый, кто сейчас у меня был? – спросил у старика князь.
– Знаю, ваше сиятельство: Марья была, – не моргнув глазом, ответил старик.
– Узнал, старый, узнал! Мы с тобой думали – она померла, а она живёхонька.
– Только уж больно она переменилась, не скоро признаешь. Куда подевалась её краса писаная? С первого раза и я не признал её, ваше сиятельство, а как заговорила она, тут только и догадался, что за гостья.
– А красавица в своё время была Марья!
– Что говорить, баба красы писаной.
– Пожил с ней я всласть… Есть чем былое вспомянуть!..
– Как сейчас помню наши поездки на мельницу к Федоту. Вы, князинька, бывало, в горницу к мельнику, а там давно голубка ждёт, а я дремлю на козлах.
– Хорошее было житьё, старина! Теперь не то, постарели мы с тобой, Федотыч!
– Постарели, князинька, – с вздохом отвечает князю его верный слуга.
– Умирать, старина, надо.
– Смерть придёт – умрём, ваше сиятельство.
– И похоронят нас, словом добрым помянут; а может, и слезой горячей.
– Помянут, князинька: всяк человек, зная вашу доброту беспримерную, помянет вас молитвою к Господу и добрым словом!
Спустя несколько времени после того князь Владимир Иванович выехал на тройке лихих коней в Кострому. Его сопровождал старик Федотыч.
ГЛАВА XV
Император Александр Павлович возвратился из Тильзита в Петербург десятого июля. Встреча императору была восторженная; все улицы были запружены народом, глубоко любившим добрейшего из людей – Александра; экипаж государя едва мог проехать в толпе, лошади ехали тихо. Государь, стоя в коляске, ласково кланялся, махая шляпой с перьями.
