Наконец он остановился, отпустил коня, собрал веток и занялся разведением костра. Зверек, сильно продрогшая под дувшим с моря ветром, не решаясь подойти к костру, приблизилась все же возможно ближе, чтобы оставаться, по крайней мере, в круге света. Присев на корточки и обхватив колени, она пыталась согреться и изо всех сил в душе уговаривала Горвинда дать хоть какой-нибудь знак, вправе ли она остаться. Как будто услышав ее отчаянные мысли, он встал, прихватив коврик-накидку, и она стремительно вскочила, готовая в любую секунду ретироваться.
Но коврик упал к ее ногам. Это могло значить только одно. И это – единственное, чего она ждала: «Согрейся и останься». Можно! Можно остаться! А Горвинд спокойно вернулся на свое место и, по-прежнему не говоря ни слова, погрузился в свои мысли.
Заговорить с Горвиндом она не смела. Да что там – боялась даже пошевелиться! Завернувшись в накидку и постепенно согреваясь, Зверек благодарно и благоговейно обдумывала: провести эту ночь так же, как Учитель, – в молчаливых размышлениях. Сон подкрался незаметно и, растворив в себе ее сопротивляющееся сознание, перенес в утро…
…Костер почти прогорел. Учитель сидел в той же позе и внимательно смотрел на нее поверх тлеющих веток. Закусив губу, она долго не решалась вновь поднять на него глаза (такой позор – не справиться с собственным же решением!), но когда все же со стыдом взглянула, то с удивлением обнаружила, что Горвинд вовсе не сердится и глаза его смеются.
Она решилась обратиться к нему:
– Учитель… – но, оробев (можно ли теперь так обращаться?), замерла на полуслове.
Но Горвинд ободряюще кивнул, и она продолжила:
– Учитель, когда ты начнешь учить меня?
– Я учу тебя со вчерашнего утра, Зверек.
* * *
Если бы Зверька в ту пору спросили: «В чем твое счастье, в чем наибольшая радость, главное удовольствие?» – она, не задумываясь, ответила бы: «Счастье – учиться, радость – узнавать новое, удовольствие – постигать мир вокруг себя!» Казалось, весь мир был настроен только на то, чтобы каждый миг своего существования распахивать перед ее восхищенным сознанием все новые и новые тайны. Ее Вселенная стояла твердо, упроченная вновь обретенной семьей и гармонизированная присутствием Учителя. Каждый день она проводила с ним в лесу или у реки, нередко – у моря.
Ночевали чаще всего в доме Ольвина, и вечерами все они с восторгом слушали рассказы Горвинда, повидавшего на своем веку немыслимо далекие страны и необыкновенно интересных людей. Рангула была заворожена его историями, пожалуй, больше всех. Слушая, она напрочь забывала о своих хлопотах по хозяйству, о ворчании в адрес Ольвина, о своем недовольстве Зверьком и замирала, открыв рот, порой в самых нелепых позах. Один раз, когда Горвинд рассказывал о стране далеко на Востоке, откуда он принес ей в подарок ту самую нежно струящуюся голубую ткань, она так заслушалась, что поставила миску с зерном на макушку Ольвина. Все ужасно хохотали, и она не меньше других. Надо отдать ей должное: Рангула никогда ни на кого не держала зла. А нередко, под впечатлением какого-нибудь особенно удивительного факта, она не могла сдержать своих горячих чувств, и тогда Горвинду, чтобы продолжить повествование, приходилось терпеливо дожидаться, пока она не выговорится по поводу услышанного.
Ольвин подкладывал поленья в очаг, Горвинд неспешно рассказывал, Рангула задавала свои бесконечные нетерпеливые вопросы, а Зверек слушала и слушала, и иногда так и засыпала, положив голову на колени Учителя.
* * *
Учитель рассказывал Зверьку обо всем, что она видела вокруг себя – от звезд на небе до травы под ногами. Часто он просто следовал за ее вопросами, иногда давал ей порассуждать вслух и попробовать догадаться самой, задавая наводящие вопросы, но в основном она слушала его, запоминала, повторяя вслух вслед за ним новые слова и усваивая новые понятия. Она никогда не знала наперед, будет ли сегодняшний урок связан со вчерашним, когда и надолго ли он прервется, а в какой момент Учитель захочет проверить, насколько хорошо она усвоила то, что он рассказал. Бывало, выслушав новое, ей казалось, что она все поняла очень хорошо, но при проверке оказывалось, что ясности нет. Она мямлила:
– Ну, это вроде… Как бы…
– Четко излагай. Я сказал так… – и повторял еще раз.
– Я чувствую именно это.
– Чувствовать – не значит понимать. Повтори точно.
Если она не могла, он терпеливо объяснял еще раз, пока ее расплывчатое туманное чувствование наконец не материализовывалось в предложенную им отточенную формулировку, чтобы прочно занять стабильную нишу в ее сознании.
* * *
По словам Учителя, вся Вселенная была пронизана дыханием жизни. Это «дыхание» исходило от любого существа и предмета.
– Чувствовать его умеют не все, – говорил он, – но если ты научишься, Зверек, то услышишь, как Вселенная говорит с тобой: и травы, и деревья, и звери, и море. Все и вся станут твоими учителями.
Один из уроков заключался в том, чтобы развить ее умение «видеть» с закрытыми глазами. Она садилась на песок, поджав ноги, закрыв глаза, и сидела долго, мобилизуя слух, обоняние, осязание. Через какое-то время включалось внутреннее зрение. Сидя на песке, спиной к Учителю и закрыв глаза, она описывала все, что чувствует и слышит вокруг себя, все тонкости изменения окружающего с течением времени. Учитель молчал, а она говорила, иногда делая короткие паузы, иногда замолкая надолго. Потом начинала вновь. И в какой-то момент вдруг открыла: зрение это или не зрение, но она точно знает, что в эту минуту Учитель поднимает и опускает открытую ладонь вдоль ее спины на расстоянии примерно локтя!
Она, поколебавшись, сообщила ему об этом. Подождала. Он не отвечал, и она, не выдержав, обернулась: его ладонь замерла на высоте ее носа. Горвинд был очень доволен, и она захотела попробовать еще! Но он отпустил ее отдохнуть, добавив:
– Пока не думай об этом. Это всего лишь начало.
И она помчалась к Ольвину поделиться своим успехом, не в силах сдержать распиравшее ее самодовольство. Застав Ольвина за какими-то домашними делами, потянула за собой и предложила попробовать выполнить то же задание. Недолго поупиравшись, он согласился.
Удобно устроившись спиной к Зверьку, он с ходу, нисколько не сосредотачиваясь, стал без ошибки называть все ее жесты! Она была потрясена и немного обескуражена:
– Ты давно это умеешь?
– Нет, но я способный, я сразу научился.
В его глазах заплескалось лукавство, и она почуяла подвох. А он, больше не сдерживая душивший его смех, объяснил:
– Я вижу твою тень на земле.
С криком Зверек кинулась на него, чтобы вцепиться в его шевелюру или бороду, но Ольвин ловко пригнулся, подставив спину, и она повисла на его плечах. Тогда он вскочил и начал носиться по двору, катая ее на спине к ее полному восторгу. Они, видимо, производили ужасный шум, так что Рангула, крайне встревоженная, выскочила из дома. Разобравшись, что зачинщиком опять был Ольвин, она лишь плюнула с досадой и развела руками.
* * *
Лес – одно из самых чудесных мест в мире! Это она поняла давно, еще до уроков Горвинда. Она так любила лес, что не боялась подолгу гулять там в одиночку. И еще до обучения поняла, что лес «разговаривает» с ней, а она почти все понимает: деревья сообщали ей об изменениях погоды, цветы и травы – о времени суток, ветер приносил новые запахи и звуки издалека, и она училась читать и эти послания. Часто она появлялась в одних и тех же местах леса, и птицы привыкли к ней, подбирая прямо с ладони принесенные из дома зернышки.
– Деревья разговаривают друг с другом и с тобой, – говорил Горвинд. – У каждого дерева свое «дыхание жизни». Оно может быть сродственно твоему, и тогда это дерево – твой друг, помощник и лекарь; если же нет – к такому дереву лучше не прикасайся. А еще деревья могут помогать нам передавать сообщения друг другу: они подолгу хранят их в своем теле.
– Они хранят только сообщения людей?
– Нет, всех живых существ, которые приближались к ним.
Он подошел к сосне и погладил нагретый на солнце душистый ствол:
– Это здоровое дерево. Ему почти никогда не мешали расти. Здесь есть несколько птиц в ветвях, небольшое дупло, но белка давно его бросила. А вчера после полудня здесь был Ольвин.
– Ты и это узнал у сосны? – поразилась она.
Учитель рассмеялся:
– Последнее узнали мои глаза: срезан кусок вытекшей когда-то смолы. Срез сделан ножом Ольвина. Смола подсохшая (он любит такую жевать), но край смят, значит, был с утра разогрет на солнце, а потом его срезали. Учись просто наблюдать!
Вечером, когда Рангула дала ей поесть – мужчины уже насытились и разговаривали у очага, – Зверек важно сообщила ей, что утром видела сосну, у которой вчера был Ольвин и срезал кусок смолы.
– Ну, – засмеялась Рангула, – теперь все в Ледяной стране будут знать, что Ольвин Норвежец жует смолу! – и подмигнула Ольвину.
