беды от иудеев, жаждали поскорее вступить в сражение с ними. Но Святослав не торопился пополнить ими боевые ряды россов, сказав, что время их еще не пришло, и оставил их за земляным валом.
И, когда конница исмаильтян ударилась всею мощью о первый ряд Святославов, как раз в том месте, где стоял Мирослав с дружиною, а на вятичей навалились иудейские воины, ведомые самим Песахом, и там скоро все смешалось, и нельзя было понять, кто есть кто и отчего не сдвинутся с места россы, яростно взмахивающие мечами и запамятовавшие про то, что их едва ли не в три раза меньше, чем воинов Хазарии, и отчего последние не разобьются об эту живую стену и не отойдут хотя бы для того, чтобы перестроиться и набрать в запаленную грудь побольше воздуха, которого никому из них не хватало, Святослав лишь слегка стронулся с места, как если бы намеревался втиснуться в воинский ряд. Кое-кто из князцев так и подумал и сорвался с места и побежал к дружинам. Святослав никого не удерживал и со вниманием наблюдал за разгорающейся битвой. Он видел, как слету конники натыкались на тяжелые, поблескивающие подобно крылу ворона, неподвижно застывшего в воздухе, пики россов и нередко бывали опрокинуты навзничь. Россы, взявшись за мечи, побросали за ненадобностью красные щиты и уже не выглядели окаменело неподвижными, но стремительными и умелыми; и, хотя все чаще иной из них, вдруг покачнувшись, падал под копыта захлебывающихся желтой пеной боевых коней, то и тогда не выпускал из рук меча. В какой-то момент сотня агарян, исхитрясь, оказалась в полукруге, где стоял Святослав, но и тогда он не стронулся с места, лишь вынул из ножен меч и поднял его над головой. И тут же встречь вражьей коннице кинулись обручники Атанаса, и через малое время агаряне были порублены.
Святослав подозвал к себе витязя и сказал ему:
— Не пора поднять тех, кто сгорает от нетерпения за земляным валом?
Он сузил отливающие темной синевою глаза, как если бы солнце мешало ему, хотя на самом-то деле было слабое и как бы даже робеющее при виде той крови, что льется на поле сражения:
— Спустишься к протоке, там вал низок и слаб, я приметил, когда мы сплавлялись по Ахтубе, перемахнешь с конницей через него и потревожишь иудеев с тыла.
— Я возьму с собой сотню обручничков, — сказал Атанас.
— Почему же не всех?
— Остальные останутся при тебе, княже. Мало ли что?..
Святослав хотел возразить, но знал, сколь непреклонен бывает Атанас, если задумал что-то, и промолчал.
Атанас с обручниками с помощью багров и туго сплетенных льняных веревок поднялись на вал, а потом спустились с него, и тут же их обступили воины в лохматых шапках. В их лицах Атанас прочитал неудовольствие. Но, когда те узнали, что им предстоит, спало неудовольствие. Они подвели Атанасу и обручникам коней, дерзко рвущих копытами слабую землю. Россы не часто сиживали в седлах, привыкши полагаться на острогрудые лодьи и на собственные крепкие ноги, исходившие дальние и ближние земли вдоль и поперек, тем не менее Атанас ощутил дрожь нетерпения вороного скакуна, которого подвели под него, и сказал, ласково потрепав его по шее:
— Не спеши. Успеешь еще потешить себя.
Конники, ведомые Атанасом, а он по первости хотел, чтобы и тут сболюдался строгий порядок, как в дружинах князя Руси, но увидев, сколь неуправляемы степные и горные люди, махнул на них рукой, полагая, что на все воля Божья, обошли земляной вал впритык к протоке по узкому перешейку, охраняемому немногочисленной сторожей. Перебив ее, конники проникли на Остров и какое-то время, не встречая никого, однако ж слыша нарастающий шум битвы и ощущая слабое, как бы даже задышливое дрожание земли, ехали молча, минуя черные заболотья. Среди обручников приметен был Радогость, он в широком, туго перетянутом у пояса халате, держался на коне уверенно, деревянное с высокой, глянцевито посверкивающей лукой седло пришлось ему в пору. На плече у конюшенного заместо боевого лука гусли, он придерживал их свободной рукой, все же гусли позванивали, а нередко выводили странную мелодию, как если бы она была дана землей-матерью. Так про это понимал не только Радогость, взятый обручниками как знатец здешних мест, остро чувствующий и самое слабое колебание в поющих струнах, а и Атанас, кому пуще чего другого был приятен сумятящий сущее в нем голос битвы. Он вдруг ощутил нечто щемящее и влекущее в дальние дали, осиянные благим светом. И на сердце у него сделалось трепетно и грустно, как еще ни разу не было. И он не сказал бы, что это неприятно поразило его, напротив, он хотел бы, чтобы это продлилось как можно дольше. Но как раз теперь впереди обозначилось крыло вражьего войска, выступив из густого сумрака зависшего над Островом марева дня, и всадники, ехавшие за обручниками, тут же обогнали их и понеслись вперед, ничего не видя, как только пешее вражье войско, почему-то повернутое лицом в другую сторону, точно бы тем самым выказывая пренебрежение к ним, еще недавно покорным воле правителя Хазарии. Конечно же, это было не так, и означало только то, что иудеи имели противником Святослава с дружинами, а вовсе не малую часть его воинской силы, оказавшейся у них в тылу. Однако этого нельзя было объяснить людям, в груди у которых кипела ненависть, и Атанас не стал ничего объяснять, велев обручникам следовать за степной конницей, впрочем, не сильно-то поспешая и не ломая боевого порядка.
Что-то происходило в душах людей, в глубинах ли земли-матери. Так мнилось не одному Песаху, а и великому везирю Ахмаду, облаченному в те же дорогие, сверкающие серебряными заплатами и золоченными накладками, одежды, какие он носил и в мирное время, и можно было подумать, что он не делает разницы меж тем и этим временем; то же наблюдалось и рабе Хашмоноем и атабеком Бикчиром-баши и беками, ощутившими в груди болезненно острое смущение, про которое в прежние леты они и не слыхивали, привыкши выходить победителями из любых сражений, хотя бы и пуще свычного напоенных людской кровью. Так что же все-таки происходило?.. Всяк из них силился понять и не мог, и, даже опуская саблю на голову противника и поражая его, не чувствовал удовлетворения, как если бы уже теперь ощутил бесполезность собственной удали, хотя это, наверное, было не совсем так. А ведь сражение только набрало силу и жесткое следование правилу, невесть в какую пору и кем установленному, предполагающему
