— А уживутся ли два медведя в одной берлоге, Михаил Васильевич? А?
Скопин посмеялся, отшутился дружелюбно:
— Я в вашу берлогу, Михаил Игнатьевич, ни за что не полезу. Потому как послан не по берлогам прятаться, а со шведами переговоры вести.
— Что, неужто уж своих сил мало? — спросил Татищев. — А как вы думаете? Уж об украинских городах и говорить не приходится, так ведь 22 русских города уже Вору присягнули. Ни на кого положиться нельзя. Смоленск, Нижний Новгород пока верны государю да вот вы.
— Верны, — вздохнул Татищев. — Кабы так.
— А что? Неужто колеблется Новгород Великий?
— Колеблется, Михаил Васильевич, еще как колеблется. Особенно мизинные[57] людишки. Он ведь, Вор-от, много им чего обещает. А мизинные завсе лучшим людям завидовали. А он обещает их над вятшими людьми взвысить. Псков-то отчего сторону Вора взял?
— Отчего?
— Мизинные вятших переважили, да и воевода Петр Шереметев с дьяком Грамотиным тому немало поспешествовали.
— Воевода?
— Да. Заставлял людей присягать Тушинскому вору, а потом за эту присягу их же пытал, отбирал у них нажитое. Села на себя захватывал и все именем царя московского. Псковичи послали в Москву к царю деньги и челобитную, так посланцев этих едва не казнили.
— За что?
— А воевода отписал царю, что они, мол, враги его. А кому царь поверит? Ясно, не мизинным.
— Они где сейчас?
— Кто?
— Ну эти послы псковские.
— В тюрьме, наверно, московской.
— Имена их известны?
— Должно, на съезжей у писаря есть.
Скопин призвал Кравкова:
— Фома, ступай на съезжую[58], возьми у писаря имена псковских челобитчиков, скажи, что мне они нужны.
Первое, что сделал Скопин по прибытии в Новгород, тут же нарядил своего шурина Головина к королю шведскому Карлу IX.
— Скажи ему так, Семен, мол, великий государь бьет его величеству челом, передашь грамоту и скажешь: просит, мол, оказать помощь против поляков. Пусть посылает сюда в Новгород доверенного человека для переговоров. Я буду ждать.
— А что я должен обещать шведам?
— Ну что? Хорошую плату за войско.
— Они этим не удоволятся.
— Ну если будут настырничать, пообещай Корелу, но скажи, мол, переговоры полномочен вести князь Скопин-Шуйский. Езжай, Семен Васильевич, не умедливай. Да цену-то очень не набивай. Говори, мол, все у нас ладом, если б не поляки. Про самозванца помалкивай.
— Думаешь, Карл IX не знает о нем?
— Знает не знает, какое им дело. Поляков прогоним, и самозванец мигом исчезнет. А у Карла на поляков зуб, вот на них его и натравливать надо.
Головин отправился в Швецию. Скопин-Шуйский писал в Москву царю, ничего не скрывая, описывая замятию в Пскове и других городах. В конце грамоты приписал: «…а те псковские люди, что приезжали к тебе с челобитной и деньгами — Самсон Тихвинец, Федор Умойся Грязью, Овсейка Ржов да Илья Мясник — были пред тобой оговорены воеводой Петром Шереметевым и ныне, по моим сведениям, сидят в московской тюрьме. Оттого во Пскове началась замятия, мизинные переважили вятших, захватили власть и заставили всех присягнуть Тушинскому вору. Посему прошу Вас, великий государь Василий Иванович, незамедлительно тех людей освободить и отправить во Псков, а Петра Шереметева пока отозвать в Москву и учинить следствие по его делу».
Запечатав грамоту, Скопин призвал Глебова:
— Вот, Моисей, скачи в Москву к государю. На словах скажи, чтоб просьбу мою здесь изложенную исполнили немедленно.
— Хорошо, Михаил Васильевич, — сказал Глебов, пряча грамоту за пазуху. — Разреши взять заводного коня[59].
— Да, да, разумеется.
Но спокойно князю Скопину-Шуйскому не пришлось пожить. Еще не воротился из Швеции Головин, а из Москвы — Глебов, когда на Торговой стороне сбежались на вече новгородцы решать: к какому царю пристать. Оба сидят на Москве, оба требуют деньги, ратников. Какой-то славянин, надрывая глотку, кричал на всю площадь:
— Наш младший город Псков уже решился, присягнул Дмитрию Ивановичу. Орешек тоже за него, Иван-город ему ж присягнул. А чего ж мы-то ждем? Мы должны младшим городам путь казать, а не они нам. Срамно даже.
— Дык вон у Софии сидит посланец другого царя, Василия Ивановича.
— Нам че на него оглядываться. Укажем путь ему та и годи.
— Верна-а-а! Пральна-а-а! Путь князю Скопину-у-у!
Воевода Татищев появился у князя встревоженный:
— Вот я ж говорил вам, Михаил Васильевич, мизинные, что порох ныне.
— А кто ж тогда вы, Михаил Игнатьевиче, воевода или пень осиновый? Басманова эва как славно срубили, а здесь тыл показываете.
— Басманов что? Один. А этих — море, разойдутся — захлестнуть могут.
Скопин призвал к себе дьяка Сыдавного, прибывшего с ним из Москвы.
— Семен Зиновьевич, я выйду из города с дружиной. Ты останься, сюда должен воротиться Головин со шведами, будешь ему в переговорах помогать.
— Хорошо, Михаил Васильевич, а вы надолго уходите?
— Не знаю. Мизинные перекипят, вернусь. А пока дойду до Невы, может, и до Орешка. Что-то мне не верится, что воевода Салтыков передался Вору.
В сопровождении своей дружины направился Скопин к Невскому истоку, где на острове Ореховом высилась крепость Орешек, выстроенная когда-то новгородцами для охраны водного пути в Варяжское море[60]. Прибыв к истоку, он оставил за себя Чулкова и в долбленой ладейке направился к крепости.
— Коли что случится, сообщите как-нибудь, — сказал Чулков.
— Крепость наша, Федор, что в ней может случиться?
— Так ведь она на воровской стороне…
— Сегодня на воровской, завтра на нашей. Вели лагерь разбивать. — Чухонец, сидевший на весле, помалкивал. Сноровисто греб, направляя ладейку вразрез течению.
На крохотной пристани, прямо у приступок каменной лестницы, стоял человек в зеленом кафтане и теплой вязаной шапке.
— Гостям всегда рады, — молвил он, ловя за острый нос верткую ладейку и притягивая ее вплотную к причалу. — Откуда будем?
— Из Москвы, — сказал Скопин, выпрыгивая из ладьи. — К воеводе Салтыкову.
— О-о, Михаил Глебович будет рад, очень рад. Честь имею представиться: сотник Ивлев.
— Князь Скопин-Шуйский, — ответил Михаил Васильевич. Салтыков по возрасту годился Скопину в отцы, и встретил князя вполне дружелюбно. В кабинете воеводы топилась печь, пол был застлан ковром, стол стоял у узкого окна, напротив печи вдоль всей стены тянулись лавки, строганные из толстой плахи.
— Почти все лето топить приходится, — молвил воевода. — Кругом вода. Ивлев, вели принести еще дровец. Да и корчагу вина с рыбкой. Чтоб было чем гостя угостить.
Салтыков сам помешал в печке кочергой, подкинул дров.
— С чем пожаловал, Михаил Васильевич?
— С дружиной своей, Михаил Глебович, из Новгорода.
— Никак путь указали? — усмехнулся в седую бороду воевода.
— Почему? Сам решил уйти, пока замятия не кончится.
— Со мной не лукавь, князь, я ж вижу. Уж не на постой ли в Орешек пожаловал?
— А если на постой. Пустишь?
— Нет, Михаил Васильевич, не пущу.
— Почему?
— Ну, во-первых, некуда, сами в великой тесноте пребываем, можешь зайти в казарму, убедиться. А во-вторых, Михаил Васильевич, мы разным государям служим. Ты, конечно, Василию Ивановичу, а я Дмитрию Ивановичу.
— Тушинскому вору?
— Ну зачем же так, князь? Нехорошо в гостях хозяев оскорблять. Впрочем, давай-ка выпьем.
Салтыков наполнил медовухой глиняные кружки. Поднял свою.
— Ну за что пьем?
— За мир на Руси.
— Согласен, — тронул своей кружкой княжью. — Мир нашей земле край нужен.
Выпили, стали обдирать вяленую рыбу.
— Нынче, Михаил Васильевич, на Москве два царя, твой дядя и Дмитрий Иванович. Ну с тобой ясно, ты до конца за дядю. Верно?
— Верно.
— И я тебя понимаю. Своему дяде я бы был верен. Но тогда объясни мне, Михаил Васильевич, почему от твоего дяди почти все города отшатываются? А? Почему?
— Ну Смоленск же за него.
— Смоленск ясно почему, ему иcпокон поляки досаждают. А возьми Суздаль, Владимир, Вологду, Кострому да и саму Москву наконец, уже половина за Дмитрия стоит. Я уже молчу про украинские города, те давно горой за него.
— Ну вот вы, Михаил Глебович, взяли сторону самозванца. Почему? Ведь Орешек — новгородская крепость, а Новгород-то за Василия Ивановича. Вы вроде как изменник.
— Я не обижусь, князь. В молодости б оскорбился, а ныне… Тогда спрошу тебя, а Псков разве не новгородский пригород. А? Вот то-то. И тоже Дмитрию Ивановичу присягнул. А воевода вологодский Никита Пушкин, а костромской воевода князь Мосальский, в Суздали Федор Плещеев, во Владимире — старой столице — Вельяминов Мирон Андреевич тоже все присягнули Дмитрию Ивановичу. Все. Понимаешь, все. Почему я — Салтыков должен быть белой вороной?
