– Да все, что угодно, – фыркнул Александров. – У них там, в комнате для допросов, в это время кто только не появляется! Какие-то люди все время бродят – заходят, выходят… Прямо как в зоопарке!
– Так как действовать будем? – в упор посмотрел на Филина и Александрова нахохлившийся от тяжелых мыслей Руденко. – Или еще не придумали?
– Ну, кое-какие мысли есть, – не стал томить начальство дальше Филин. – Думаю, доставлять его в Нюрнберг надо тайно, соблюдая конспирацию и все меры предосторожности, но с формального разрешения американцев… Чтобы все приличия соблюсти.
– Согласен. Но как именно это можно сделать?
– Лучше всего доставить его сначала самолетом в Берлин, в нашу зону оккупации, а потом на нашу базу в Плауэн. А уже оттуда на машине в Нюрнберг. Это всего несколько часов. К тому же из Плауэна очень много наших машин ходит, американцы к ним привыкли, если досматривают, только для проформы. Ну, а если подарить несколько банок икры и бутылок водки…
– Что, клюют? – удивился Руденко.
– Еще как! – усмехнулся Филин.
– От, бисовы дети!.. Хорошо, Сергей Иванович, доработайте с товарищем Александровым план и действуйте. Теперь пункт второй. Как и когда предъявить свидетеля суду? Уж коли это наш крупный козырь, то и играть им надо наверняка.
– Я думаю, тут нужен, как говорят, наши американские друзья, элемент шоу, – предложил Филин.
Руденко вопросительно посмотрел на собеседника.
– Что за шоу такое?
– Я хочу сказать, что его появление должно произойти очень эффектно, зрелищно, чтобы весь зал вздрогнул от неожиданности, а корреспонденты раззвонили о сенсации на весь мир…
– Ох, Сергей Иванович, доведут вас эти американские фокусы, – засмеялся Александров. – Тлетворное влияние Запада ощущается.
– Да нет, тут он прав, – оживился Руденко. – Момент надо выбрать самый-самый! И какое там тлетворное влияние? Мы еще в июне сорок пятого на процессе Окулицкого всегда учитывали, что суд освещают наши и западные газеты, а некоторые заседания транслируются по радио на всю страну. И добрые сюрпризы готовили обвиняемым. Хорошая драматургия нужна! Вообще, этот момент я беру на себя, есть у меня одна задумка…
– Тут вот еще какая заковыка, – задумчиво сказал Филин.
– Еще одна! – развеселился Руденко. – Не было у бабы забот, так привезли порося. Аж из Москвы!
– Мы должны быть на сто процентов уверены, что Паулюс выступит так, как надо. Одно дело согласиться на такое в Москве, и другое – выступать здесь. Увидит разрушенный Нюрнберг, своих начальников, хоть и бывших, услышит обвинения адвокатов, которые начнут его топтать и провоцировать… Как бы не расквасился, не поплыл. Не хотелось бы сесть в лужу!
– Начальство, Сергей Иванович, и об этом подумало, – непонятно улыбнулся Руденко.
– И?
– И считает, что окончательное решение – выступать или не выступать? – мы должны принять на месте. Самостоятельно. Исходя из его состояния. В конце-концов, если он пойдет на попятную, обойдемся и без него… Отправим обратно, если он будет не в состоянии выступать. В общем, Москва оставляет последнее слово за нами. Ну и, соответственно, полная ответственность тоже на нас.
– Москва, Москва… – привычно вздохнул Филин.
Александров остро взглянул на него, растянул губы в улыбке.
– Разговорчики в строю.
– Стихи, – развел руками Филин. – Михаила Юрьевича Лермонтова, между прочим.
ПостскриптумКак признал генерал фон Швеппенбург, участники созданной американцами группы из германских высших офицеров по составлению документальных отчетов о военных компаниях вермахта, получили возможность «изымать из обращения те или иные разоблачительные документы, которые могли быть использованы на Нюрнбергском процессе».
Генерал-фельдмаршал Кюхлер, как старший по званию в группе, указывал на недопустимость «какой-либо критики германского командования» и поставил задачу «соорудить памятник германским войскам».
Глава XX
Тевтонский рыцарь
У входа в бар во Дворце правосудия Ребров увидел Пегги, мило беседующую с помощником одного из немецких адвокатов. Этот молодой «ариец» с явно военной выправкой давно уже привлекал внимание Реброва, уж слишком он не походил на всю остальную адвокатскую братию.
– Хеллоу, Денис, – весело помахала ему Пегги. – Встретимся через пять минут. Есть новости!
«Ариец» в сторону Реброва намеренно не повернулся, что-то этим демонстрируя.
– Ну и что вам поведал этот тевтонский рыцарь? – поинтересовался Ребров, когда Пегги уселась напротив.
– Ого! Уж не звуки ревности слышу я в вашем голосе? – подняла безупречно прорисованные брови Пегги. – Наконец-то!.. Но почему вы решили, что он, этот молодой немецкий юрист, тевтонский рыцарь?
– Ну, судя по выправке, до того, как стать адвокатом, сей красавец прошел хорошую строевую подготовку. И, наверняка, боевую тоже.
– Вы наблюдательны. А он действительно хорош… – хищно потянулась Пегги. – Но, чтобы вы знали, я встречалась с ним только как журналистка. Интересовалась, как он воспринимает слова французского обвинителя, что германский народ надо перевоспитывать? Нет, не просто перевоспитывать, а сделать его другим.
– И что он ответил?
– Сказал, что перевоспитанием германского народа уже занимался господин Гитлер. И что немцы, узнав всю правду о Гитлере, сами способны решить, какими им быть. Сказал, что от таких заявлений попахивает желанием объявить немцев порочным народом, привить им на долгие годы комплекс вины и воспользоваться этим для собственной выгоды.
– Грамотно излагает.
– Да, неплохо. Но вы мне нужны вовсе не для того, чтобы обсуждать судьбу германского народа.
– А для чего же? – состроил непонимающую физиономию Ребров.
– Сенсация, Денис, мне нужна сенсация! Не могу же все время писать только о том, как полковник Эндрюс ужесточает режим содержания подсудимых!.. Этак мои читатели начнут сочувствовать несчастным стариканам, что ютятся на скамье подсудимых и содержатся в самых суровых условиях!.. Неужели ваш генералиссимус, этот ваш дядя Джо, не заготовил какой-то хорошей бомбы?
«Эта чертовка что-то пронюхала, – подумал Ребров. – Ее американские информаторы на что-то ей намекнули…»
– И учтите, если вы мне откажете, то мне придется придумывать сенсацию самой! – задорно выставила вперед подбородок Пегги.
– Представляю себе! – засмеялся Ребров. – Не гоните коней, Пегги. Уверяю вас, когда наши обвинители начнут излагать реальные факты, то все выдумки рядом с ними поблекнут.
– Я так и знала, что ничего от вас не добьюсь, – разочарованно вздохнула Пегги. – Вы не человек, а истукан. А вот я не такая! Учтите, вы сами толкаете меня к этому тевтонскому рыцарю. И уж он-то мне не откажет.
Когда Пегги умчалась, Ребров погрузился в размышления. Что-то американцы знают… Вопрос – что именно? Насколько конкретно? Этот чертов агент в Москве!
– Не помешаю?
Ребров поднял глаза. У столика стояла красавица Белецкая с чашечкой кофе на подносе.
– Нет, конечно.
– Спасибо.
Белецкая присела.
– Эта американская журналистка, она забавная, – сказала она, размешивая ложкой сахар в чашке. – А главное, по-моему, человек хороший. В душе…
– Пожалуй. А вы хорошо разбираетесь в людях.
– Знаете, вообще-то я психолог, – улыбнулась Белецкая. – Так что мне положено. У меня большой опыт общения с людьми, пребывающими в тяжелом психологическом состоянии…
– Вы работали с психами?
– С душевнобольными, – мягко поправила Белецкая. – Но даже мне здесь очень тяжело, а ведь я человек, повторяю, привычный… Но порой просто нет сил справиться с отрицательной энергией, которой тут все пропитано.
– Вы имеете в виду подсудимых?
– Не только. У меня такое ощущение, что весь город накрыт черными клубами зла и горя.
– Очень образно. Простите, мне надо идти, – встал Ребров.
– Конечно, – улыбнулась Белецкая. – Конечно, идите. Только не поддавайтесь…
– Чему?
– Отчаянию. Оно не вечно. К тому же весна скоро.
Из последнего сообщения Гектора следовало, что американские спецслужбы извещены о возможности прибытия Паулюса в Нюрнберг. Более того, они примерно представляли и маршрут, по которому его планируется доставить – через Плауэн.
Когда Ребров доложил об этом Филину, тот только раздраженно махнул рукой. Но сделать уже ничего было нельзя. План был одобрен лично Сталиным, и просить отменить его означало довести до сведения вождя, что в Москве давно действует агент, которого никак не удается выявить. Другу Филина генералу Гресю такой поворот событий ничего хорошего не сулил, последствия могли быть самыми печальными. Поэтому Филин решил на свой страх и риск в Москву о сообщении Гектора ничего не сообщать, а продумать на месте операцию по безопасной доставке Паулюса в Нюрнберг.
