Сели по-старшинству. Помолчав, Хутугта и Таргудай, соблюдая родственные приличия, стали обмениваться вопросами о здоровье, пастбищах, нагуле скота. Молодые, потупив взоры, помалкивали. Таргудай, сквозь зубы отвечая на вежливые вопросы Хутугты, с высоты своего возвышения исподволь присматривался ко всем четверым, будто оценивая каждого, решая, на что они способны.
Наконец, Хутугта Юрги, чувствуя на себе требовательные взгляды братьев, кашлянул в рукав, поправляя голос и, с усилием преодолевая робость, высказал главное:
– В эти дни половина наших людей ушла от нас в вашу сторону. Нам, кият-борджигинам, обидно и унизительно, когда наши подданные убегают к нашим же родственникам. И мы ждем от вас, брат Таргудай, что вы поступите по справедливости и вернете нам наших людей…
Таргудай, было видно, ждал этих слов и был готов к ответу. Когда Хутугта, наконец, закончил свою витиеватую речь, он сразу пошел в наступление:
– Если ваши люди ушли от вас, это означает только то, что вы плохо их содержали и они не хотят больше у вас жить. И вы теперь не имеете на них никаких прав. Если воин не желает служить одному нойону, он может переходить к другому, так всегда у нас было. Ведь он не раб, а вольный соплеменник. Ваши породные боголы, пастухи и дойщики, табуны и стада полностью остались при вас, так на что вы сейчас жалуетесь? Об этом я с вами даже разговаривать не буду, и вы меня лишний раз не злите. О другом нам с вами надо поговорить. Улус Есугея остался без хозяина и что с ним делать, должны мы всем племенем решить. Наше требование такое: вы не должны его трогать, пока не будет вынесено решение нойонов и старейшин племени.
– По какому это праву? – спросил Бури Бухэ, возмущенно вскинув на него враз покрасневшие от злобы глаза. – Есугей наш кровный брат и мы сами должны решать, что делать с его улусом.
– Ты, Бури Бухэ, еще молод, чтобы задавать мне такие вопросы и так дерзко смотреть на меня, – Таргудай надменно посмотрел на него. – Я ненамного младше твоего отца, Хутугты Мунгура. Но я тебе отвечу. Скот Есугея – это не ваша собственность. Большая часть его состоит из той добычи, которую мы вместе взяли в татарской войне. И улус его, большинство его айлов собрано во время этой же войны из разного люда. Они никогда не были вашими исконными боголами и вы не имеете права их удерживать… – помолчав, Таргудай повысил голос: – И еще я скажу вам: вы, кияты, в последнее время непомерно зазнались. Выше других начали себя считать. Это ваших молодых лет заблуждение. Потому-то и большого войска вам сейчас не нужно иметь. Вы по недоумию своему можете затеять какую-нибудь смуту, а это сейчас никому не нужно. В племени разброд, нет ни старшего, ни младшего, с этим мы должны покончить. Тайчиуты и кияты у нас всегда устанавливали порядок и вы сейчас должны дружно помогать нам, а не строить помехи. Я буду присматривать за вами. Кто будет вести себя разумно, того я буду поддерживать, а может быть, и верну воинов, а у того, кто будет мне мешать, я отберу и последнее. Вот мое слово. А теперь идите и думайте!
Обратно выехали в тот же вечер. Ехали шагом: спешить теперь было некуда. Подавленные словами Таргудая, нойоны молчали, слушая порывистый шорох поднимающегося ветра. И говорить им больше было не о чем.
В один из тех дней перед полуднем в айл Есугея приехал Джамуха. Тэмуджин в юрте был один: с рассвета мать, воспользовавшись тем, что небо предвещало день теплый и безветренный, каких давно не было, оставила Тэмулун у Сочигэл, а с остальными поехала в лес собирать на зиму примороженную бруснику.
Тэмуджин только что вскипятил на очаге густой рыбий клей и собирался менять оперения на стрелах, когда услышал снаружи топот копыт. Сдерживая досаду, он отложил подчищенное ножиком старое древко и вышел из юрты.
У коновязи, держа лошадь в поводу, стоял Джамуха.
– Это ты… – рассеянно проговорил Тэмуджин и повернул обратно. – Привязывай коня и заходи в юрту.
Закрыв за собой полог, Джамуха прищурился, привыкая к сумраку, долго смотрел на Тэмуджина, сидевшего на мужской половине, разложив вокруг себя разноцветные перья, толстые и тонкие древки.
– А, ты стрелы готовишь…
– Проходи, садись.
Джамуха присел у нижнего края очага.
– Соколиные перья лучше брать с правых крыльев, а гусиные с левых, – сказал он, глядя, как Тэмуджин осторожно прикладывает ровный белый ряд оперения вдоль древка, и тут же со вздохом сказал: – А я уезжаю домой. Сегодня.
Тэмуджин отложил стрелу и посмотрел на него.
– Почему так скоро?
– За мной приехали… отец прислал, – смущенно глядя на него, словно оправдываясь, сказал Джамуха. – Видно, услышал про вашу смуту из-за дележа улуса и забеспокоился, – он тыльной стороной ладони потер лоб и озабоченно продолжал: – Я подозреваю, что это дядя Ехэ Цэрэн сообщил отцу и попросил увезти меня. Что-то в последнее время он уж очень задумчиво посматривал на меня. А я хотел подольше побыть здесь и подружиться с тобой… Ты веришь мне?.. Ты не обидишься за то, что бросаю тебя одного?
Тэмуджин про себя рассердился на глупость его слов, его раздражало то, что Джамуха вдруг неизвестно отчего начал жалеть его и смотрел как на обреченного. В другое время он, наверно, не сдержался бы, но сейчас, не желая ссориться перед расставанием, просто сказал:
– Ничего плохого не случилось, Джамуха, езжай со спокойным сердцем.
Обрадовавшись, Джамуха возбужденно сказал:
– Тэмуджин, вот что я придумал… – он остановился на полуслове и, подозрительно оглядел его, – ты только не смейся опять надо мной… Ладно?
– Ладно, – удивленно глядя на него, сказал Тэмуджин. – Не буду смеяться.
– Давай мы с тобой перед расставанием побратаемся, а?
– Побратаемся? – медленно переспросил Тэмуджин и в раздумье отвел в сторону взгляд.
– Разве ты никогда не слышал об этом? – удивленно повертел головой Джамуха. – Лучшие друзья становятся андами и всю жизнь помогают друг другу, как братья. Все так делают.
– Знаю, – Тэмуджин оттягивал время, принимая решение.
Ему никогда не приходило в голову, чтобы Джамуха мог стать ему андой. За месяц дружбы с ним он хорошо изучил его и знал, что человек это неустойчивый. Сейчас он весел и беспечен, а через короткое время распален злобой и обидой. И в то же время честен и открыт душой…
«Странный человек, – раздумывал Тэмуджин. – Хотя и неплохой…»
– Ты что, не хочешь стать моим андой? – догадавшись о его сомнениях, покраснев, готовый разозлиться, спросил Джамуха.
– Подожди, Джамуха, – Тэмуджин предупреждающе поднял руку. – Кто же так быстро решает такое важное дело? Ведь ты так неожиданно предложил мне это и даже подумать не даешь. Почему же это я не хочу стать твоим андой? Я тебя считаю достойным человеком…
Говоря так, Тэмуджин быстро продумывал дальше: «А ведь он говорит от души, сейчас мое положение самое шаткое и он это хорошо знает… и, несмотря ни на что, предлагает стать мне братом. Другой, наверно, пошел бы к Унгуру, а не ко мне… Нет, это непростой человек…»
Твердо глядя ему в глаза, Тэмуджин сказал:
– Я рад, что ты предложил мне побрататься, только такой друг, как ты, мне и нужен, Джамуха.
– Правда? – тут же просияв, по-детски просто переспросил тот. – Такого друга, как ты, у меня никогда не было, а теперь ты станешь моим братом. Давай чашу!
Тэмуджин выбрал с полки большую синюю чашу, которая раньше принадлежала отцу, а теперь ее никто не трогал.
– Надо наполнить молоком, – со знающим видом говорил Джамуха. – А потом смешать с кровью из наших рук.
Тэмуджин налил утреннего молока из подойника, поставил чашу на середину стола.
– Кровь нужно выцедить из большого пальца левой руки, – сказал Джамуха и, вынув ножик с полукруглым, как молодой месяц, лезвием, пояснил: – Левая рука ближе к сердцу, а большой палец самый верный.
Он коротко полоснул по мякоти отставленного над чашей пальца, и алая кровь маленькой струйкой брызнула в молоко, оставляя на нем яркие пятна. Когда поверхность молока в чаше стала красной от крови, Джамуха убрал руку и быстро перемотал палец у основания тоненькой волосяной веревкой. Кровь перестала идти. Джамуха поплевал на рану и сверху густо присыпал пеплом из очага.
– Теперь ты, – Джамуха протянул ему ножик. – Надо одним ножом.
Тэмуджин мягко провел лезвием по пальцу, почувствовал горячий ожог, будто от огня. Кровь его, темная и густая, будто звериная, покрыла светлую, алую Джамухи, смешалась с ней.
Джамуха долго и старательно размешивал указательным пальцем кровь с молоком, пришептывал какие-то заклинания. Когда получилась жидкость бледно-красноватого цвета, он обеими руками взял чашу и протянул Тэмуджину:
– Ты пей первым.
Тэмуджин осторожно принял чашу, долго вглядывался в розоватые разводы на поверхности до краев переполнявшей ее жидкости, будто пытался высмотреть то, что в будущем выйдет от их братания. Наконец, так же осторожно поднес чашу к губам и, глядя в глаза Джамухе, внимательно следившему за ним, медленно отпил половину.
