Борис пожал плечами.
— Бери, бери… Сейчас такие времена… Может пригодиться…
За два дня, проведенные вместе, они все продумали. Капитан Борис Развигоров твердо решил съездить в Софию, чтобы понять, что там происходит, но нужно получить разрешение начальства. Это взяла на себя Чанакчиева, и в тот же день ординарец командира части привез необходимый документ. У командира была даже просьба к капитану: лично доложить ему по возвращении об истинной расстановке сил в столице. Он знал, что Борис служил в Генеральном штабе, и рассчитывал, что тот получит точные сведения.
Решили, что госпожа Чанакчиева поедет с ним. В сущности, они давно уже собирались в путешествие на ее машине. Она упаковала наиболее ценные вещи. То, что оставалось, обещал сохранить Димитр Филчев. Что можно было продать, она продала, не спешила расставаться только с яхтой. Надеялась, что тучи, возможно, рассеются и такое гнездышко, как яхта «Розовое будущее», снова соберет их всех. Она даже не предполагала, что больше не вернется в Кавалу, город стольких удачных для нее авантюр, город ее настоящей любви. Утром проехали Драму и Серее, а после полудня были уже в старых границах Болгарии. Путешествовали, как влюбленная пара, которая тратит деньги без счета и берет от жизни даже больше того, что дает ей сама. Капитан впервые пытался проявлять внимание к своей спутнице. «Уж не влюбился ли я?» — спрашивал себя этот эгоист и честолюбец. Эта женщина и вправду подходила ему. В ее больших, чуть выпуклых, разноцветных глазах всегда проглядывала необыкновенная возбужденность, ее чувственность граничила с сумасшествием — отсюда, наверно, и эта половая вакханалия. Капитан не любил читать, но встретил как-то это словосочетание в газетном фельетоне, и оно произвело на него большое впечатление. Половая вакханалия! Красивая, стройная, с гладкой шелковистой кожей, эта женщина сидела сейчас за рулем, и он вдыхал тонкий аромат ее духов с истинным наслаждением, словно видел ее рядом впервые в жизни. По пути они остановились переночевать. Гостиница была старой, с облупившейся штукатуркой, но они даже не заметили ее убожества. Их поездка смахивала на свадебное путешествие. Поздно вечером, уже засыпая, она сказала:
— Не к добру это…
— Что?
— Столько счастья сразу…
Он ничего не ответил, потому что не имел абсолютно никакого представления о счастье. Ему всегда казалось, что жизнь его обошла, что его не оценили, как он того заслуживает. Вечная мнительность не оставляла его в покое, высасывая его, как лимон, порождая человеконенавистнические мысли. Он всегда и во всем ставил себя выше других, но, к сожалению, другие не разделяли этого его мнения. Вон какие недотепы, маменькины сыночки, и разгуливают сейчас по штабу, а его выперли… Но с другой стороны, плохо ли ему от этого стало? Кто еще может похвастать такой любовницей, богатой и ни от кого не зависящей? Такие мысли продолжали занимать его и на следующий день. С этим он въехал и в Софию. Пообедали у Танушева, потом он показал ей свою квартиру… Они расстались, договорившись встретиться вечером…
25
Обстановка прояснялась. Советские войска перегруппировались на добруджанской границе, и, как сообщалось, вчера вечером СССР объявил войну Болгарии. Только Константин Развигоров собрался подняться наверх, как кто-то позвонил. Он пошел открывать — и застыл от изумления. Во всем блеске капитанской формы перед ним стоял Борис. Стоял и как-то особенно нагло улыбался. В руках у него был кожаный портфель с блестящими металлическими застежками. Такие портфели в последнее время вошли в моду у разных выскочек. Снабженные множеством секретных замков, как будто их нельзя вспороть одним ударом ножа. Какой-то идиот изобрел замки для пущей важности. Константин Развигоров медленно посторонился, чтобы впустить сына, и вслед за ним вошел в кабинет. Жена и дочери еще не решались вернуться в Софию. Им казалось, что в Чамкории безопаснее.
Столица постепенно оживала, жизнь начинала нормализоваться, и только некоторые, загроможденные обломками улицы и обгорелые стены зданий торчали мрачно и устрашающе, словно памятники пережитого ужаса. Дом Развигорова уцелел по какой-то случайности. Бомба попала во дворик над стеной здания, пробила потолок подвала и не взорвалась. Вернувшись домой вскоре после бомбежки, хозяин наткнулся на солдата, который как раз выходил из подвала. Поначалу он решил, что это мародер, но, когда выяснилось, что солдат обезвредил бомбу, Развигоров не поскупился на угощение. Пока что у него в семье все обстояло более или менее благополучно. Михаил писал, что у них все в порядке. Уже появился ребенок. Мальчик. В честь деда его окрестили Константином. Развигоров без конца перечитывал письмо и не мог нарадоваться. Он и сам не ожидал, что подобная новость может так его разволновать. В другое время бросил бы все и поехал к сыну, сейчас же послал длинную телеграмму, полную благодарности, добрых пожеланий и советов, как лучше растить малыша. В этот вечер он решил заняться своими финансами, проверить счета и торговые книги — ведь никто не знает, что может произойти завтра или послезавтра.
Борис помешал его намерениям, но по крайней мере они смогут сейчас откровенно и о многом поговорить. Долгое время отец щадил его, но молчать стало уже невозможно. Борис уехал, даже не поставив в известность родителей, затем потребовал от отца огромную сумму, прикрывшись какими-то туманными намеками. Так дальше продолжаться не может. Он не единственный его сын, притом не малолетний, получает хорошее содержание, холост, ни жены, ни детей. Что у него за расходы! Это же просто расточительство! Развигоров, несмотря на большие прибыли, привык экономить. В свое время отец рассказывал ему поучительный анекдот про деда Миню Попа из Боженцев, и он запомнил его на всю жизнь. Сын знакомого пришел просить у деда Миню взаймы, чтобы открыть торговое дело. Старик пригласил гостя выпить кофе. Сели у камина. Гость высказал свою просьбу, старик велел принести деньги и отсчитал нужную сумму. Пока пили кофе, гость достал пачку папирос, чиркнул спичкой и закурил. Выпили кофе, гость докурил и поднялся, а тут дед Миню и говорит: «Дай-ка пересчитаю деньги, вроде я тебе чего-то недодал…» Взял деньги, но считать не стал, положил их в свой пояс. Гость растерялся: «Но как же, дед Миню…» «Никаких „как же“, — отвечал старик. — Я дал тебе деньги от всего сердца, хотел помочь открыть дело, но теперь вижу, что торговца из тебя не получится…»
— Но почему? — спросил гость.
— Потому что ты сидишь возле огня, а чтобы прикурить, достаешь спички…
Намеки сына, в которых фигурировала какая-то папиросная фабрика, напомнили ему эту байку. Константин Развигоров дождался, пока сын пройдет в глубь кабинета, и затворил дверь.
— Ну, добро пожаловать…
— Спасибо, — ответил тот. — Ты один?..
— Один. Мать и девочки еще в Чамкории…
— Под защитой регентов, — пошутил Борис.
— Пожалуй, регентам самим нужна сейчас защита, — ответил Развигоров, занимая свое обычное место за тяжелым дубовым столом. Сейф у него за спиной был заперт, но ключи торчали в двери. На столе были разложены бумаги, и отец начал аккуратно их собирать — А ты по каким делам в столице?
— По службе… Ненадолго…
— И вернешься?..
— Думаю, что вернусь…
— Думаешь или вернешься?..
— Как пойдут дела. Может, и не вернусь, — ответил Борис, сверля отца своим тяжелым взглядом.
— Но там же папиросная фабрика, верфь…
— А это не моя забота…
— А у тебя какая забота?..
— Есть кое-какие грешки. — Сын поморщился. — Солдаты на меня взъелись… Да и этого мне кое-кто не простит… — Борис открыл портфель и вынул тяжелый слиток золота. В кабинете как будто стало светлее от его спокойного блеска. Отец вздрогнул при виде такой ценности, но быстро овладел собой.
— И что же думаешь делать дальше?..
— Это будет зависеть от многого…
— Например?..
— Ну, если придут русские, надо бежать в Турцию или…
— Ловко придумал, ничего не скажешь… — вздохнул отец. И оба замолчали, словно не о чем больше говорить. Когда молчать стало уже невмоготу, Константин Развигоров, опершись ладонью о стол, спросил: — Ну а матери что передать?.. Сестрам?..
— А что захочешь, то и передай…
— Не сумел я научить тебя думать о других, — вздохнул старик. — Вырос законченным эгоистом…
— Ну, не всем же быть такими гуманистами, как ты…
— Хочешь сказать, глупцами… Глупцами, которые всю жизнь пекутся о детях, стараются сделать их людьми, а те считают их дойными коровами…
— Ты мне дал только то, что должен… И то не все…
— Что-о? Я тебе должен?! — вспыхнул отец. — Я никому ничего не должен, это ты мне должен за все тревоги, за все бессонные ночи, за все горе, которое ты мне приносишь!.. Должен!.. И когда же прикажешь расплатиться?..
