Княгиня распустила узел, и убрус шелковый упал на плечи. Весенний ветер волосы расправил, раздул их, ровно парус, разметал, а Ярославна собрала их, устами прикоснулась и князю подала.
— Возьми кинжал, отрежь их, брось на ветер. Чем дальше разнесет их, тем боле времени в покое будешь ты. И муки отойдут, развеется печаль. А я пойду сбирать по волоску. Коль птицы разнесут на гнезда, так буду ждать, пока птенцы не встанут на крыло, и лишь потом тихонько выплету… Покуда собираю — над тобою бессильно будет небо!
Игорь вздрогнул, голову поднял. А конь его забил копытом землю. В тот час ударил с неба ветер, деревья застонали, поникли травы. Из набежавшей тучи спустился смерч на землю и хобот свой нацелил на дорогу.
— Скорей же режь! — вскричала Ярославна. — И смерчу брось! Он разнесет мои власы по свету, и ты навек избавлен будешь от власти всех богов! И неба! Мне не собрать их станет за три жизни!
Князь дланями огладил голову ее и, волосы прижав к лицу, промолвил тихо:
— Нет… И волоску не дам упасть.
И в тот же миг унялся ветер и смерч опал, а туча окропила землю и радугу спустила над Путивлем.
— Знамение! — княгиня подняла десницу. — Сынок! Сыночек!… Слышишь, князь? К нам он бьется, аки в утробе бился!
Поводьям повинуясь, помчались лошади, и жаворонок с неба усыпал серебром дорогу…
У городских ворот встречали сыновья…
Княгиня опустилась на колени перед Олегом, вздохнула вольно:
— Здравствуй, князь. Измучил ты меня… Да жив, и слава богу.
Олег волос ее коснулся рукою:
— Мать…
— Я звал тебя? Иль мужа за тобою посылал? — спросил отец, седла не покидая. — Почто ты здесь, а не в ученье?
— Отец, послушай брата! — не вытерпел Владимир. — Он весть принес!
— Пусть скажет сам! — отрезал Игорь. — Коль дан язык ему. Почто до срока ты очам моим явился?
— Прости же, отче, — княжич поклонился, но взгляд был тверд. — Прости, что я без слова твоего явился… На Русь идет беда. Леса из копий встали средь степи, у Дона.
Послушал Игорь и с коня спустился. Сыновий взгляд был чист и прям и лик спокоен. Лишь уста дрожали.
— Да тихо по сумежью, отче! — вскричал Владимир. — Великий Святослав рассеял супостатов. Кончак едва ли к лету соберется. А летом с братиею всей на Дон пойдем, и половцы навек забудут дорогу в Русь! Святослав бежит по землям рати собирать!… Брат мой, ты лжешь!
— Я правду сказывал! Руси грозит беда! Я к вам бежал предупредить…
— Он лжет, отец!
— Помилуй, брат! — взмолился княжич. — А ты, отец, скажи хоть слово! Опомнитесь, услышьте! Беда идет на Русь! Я сам позрел: шатры, шатры… Вся степь в шатрах! Траву уж съели кони, земля черна окрест. Лишь чуть спадет вода — и ринутся на Русь!
Молчал отец, сжимая меч, и брат молчал, взирая на отца. Неистовство Олегом овладело.
— Не медли же, отец! Я заповедь нарушил, сойдя с тропы Трояна! У старца вымолил свое наследство — ключ! — дабы пройти сквозь царство Мертвых… А старец там остался. И умер в тот же миг… А мог бы жить, добро творя! Я же убил его!
Игорь обнял сына, поцеловал в уста.
— Отец, он нездоров! — воскликнул Владимир. — Рассудок помутился у него!
— Настал мой час, — промолвил князь. — И путь открылся мне… Мыслилось: весть боги принесут. А сын принес ее.
— Ступай, не медли, — попросила Ярославна, припав к его груди. — И дале слушай токмо волю сердца. Приляг на землю, ухом прислонись и слушай, аки слушают биение копыт. Я же восстану меж землей и небом, и так стоять мне, доколе ты в походе. И знай: дабы спасти тебя, я брошу свои волосы на ветер и неба власть сниму. Ты токмо кликни мне о сем иль в мыслях пожелай. Но ты детей моих спаси! Мне их не защитить своими чарами. Спаси детей! Не дай им сгинуть!
— Исполню, — проронил он. — Ты уж прости меня, коли обидел словом или взглядом… Прощай!
И поклонился, десницею земли достав.
— Поведайте же, что сие прощанье означает? — воскликнул князь Владимир. — Ровно сговорились на потеху, а я дивлюсь…
— Дружину собирай! — прикрикнул Игорь. — На Дон позрим… И выступай сей час!
— Но аки ж Святослав? Обиду затаит! — он бросился к отцу. — Внемли же, отче! Промеж нас крамола встанет! Престол отнимут!..
— У нас отнимут Русь! — взгневился князь. — Садись же на коня и стяг свой разверни по ветру!
— Твори, се велено отцом! — вступилась Ярославна. — Я зрю: похода Святославова не будет! Полков он в русских землях не сберет. Ступай, сынок, и в сече береги отца.
Она взяла поводья своего коня и подала Олегу.
— Се конь тебе, сынок. Отцу советник будешь. Ступай и ты. Ступайте все! За землю Русскую. За Русь.
Неслись гонцы, с коней валила пена…
Все жило в тот час, все стремилось к цвету, а не к смерти, и дух весенний голову кружил. Но загнанные лошади, уставшие дышать, хрипели и бежали мертвыми. Гонцы седлали подводных, скакали дальше: весть в ту ночь всю Северскую землю облетела, в Чернигов донеслась.
И поднялась земля.
Князь Игорь ночь пережидал в своих покоях, дабы с зарею ступить на путь, ведущий в неизвестность. Облаченный в легкую кольчугу, лежал на одре, а мыслью уж в который раз поля измерил и просторы, и броды выведал, и ход через болота. Однако думою своею ежечасно в незримую твердыню упирался. Путь открывался не далекий, а что за далью было? Свет иль тьма?
Грядущий день был днем Егория, святого воина, вступившего со змеем в поединок. И вот теперь поверженный когда-то змей вдруг ожил и приполз на берег Дона, чтоб вновь сразиться, но уже с другим Егорием. А по крещению князь Игорь так и звался.
Или уж угодно небу, чтоб в земли Русские являлся змей, а Русь бы каждый раз Егория рождала? К чему же испытание сие? Чтоб дух проверить, волю искусить? И коли Русь не годна для сраженья — иссякла воля, извелся ратный дух, — то истребить ее когтями змея? И пусть погибнет, аки обры?.. Нет, змей на Русь ползет, когда поживу чует и слабость братии, в усобицах погрязшей. В князьях нет мира, нет единства. Целуют крест друг другу, а из храма выйдя, готовы горло перегрызть… Неужто правду сказывал Владимир Ярославич: нет веры на Руси?
Великою княгинею когда-то на Русь явилась с неба Совесть. А правил Русью Свет, взявший ее в жены. И началось от них все женское колено — Красота и Правда, Храбрость и Отвага, Надежда, Вера и Любовь. Последней дщерью Совести и Света стала Добродетель; от нее уже пошли Честь и Слава — дочери, которых и доныне ищут. С той поры чтут материнство на Руси особо, поскольку оно свято.
Но ныне всех богинь затмил один Христос, сын бога, посланный на землю. И все смешалось. Отринутые боги не вернутся. Они ушли, хоть люди им и служат, и поклоняются, и приносят жертвы. Еще не заросли Трояна тропы, а волхвам ведомы таинственные знаки, искусство чар и предсказаний. Пока еще жива в народе память и мудрость древняя, пока еще не оскудела животворящая природа и существует образ мирозданья — древо. Но все обречено на гибель! Лишь минет срок, и все уйдет в преданья, какие ныне носят по Руси певцы-сказители, гусляры, старцы.
Другая вера все еще слаба, как деревце, взошедшее на камне. Оно сулит богатые плоды, но прежде чем окрепнуть, переболеть должно, привиться корешками к чужой земле. И когда ствол поднимется, набравшись соков той земли, когда взметнутся ветви и привыкнут к теплу другого солнца, когда, наконец, распустятся цветы и те плоды созреют — вкусивший их обрящет веру!
А ныне храмы ставят на Руси и златом украшают и резьбою, балуют очи и ласкают слух распевами псалмов. Да сердце-то не внемлет! Понятны и близки образы Христа, распятого за добро и правду, и богини-матери, но тут же перед взором — отринутые боги! Свои, привычные, родные! И — отринутые… А отринутых-то жальче. Кому же кланяться? Кого просить о милости? Кому служить? Кем клясться?!
Две веры, множество богов…
И если две, то есть ли Вера?! Нет ее! И потому всяк может богом быть! Повелевать людьми, себя величить и в свою веру обращать других, насильно собирая под десницу.
Насилие, крамола, распря…
Но Русь одна! Одна земля на всех! Как же на ней ужиться?
А змей — он вот, он у порога. Лежит, готовый для прыжка. Порушит города и веси, пожжет огнем. Людей угонит на чужбину…
Князь Игорь встал и запалил свечу от тающей лампадки. Егорий на иконе змея бил…
Неужто небо предрешило ему сей подвиг? Неужто роком предначертано избавить Русь от змея?
Нет… Святое дело святый должен править. Безгрешный, не проливший капли братской крови. А он — внук Ольгов, Гориславича гнезда птенец. Весь род измаран кровью. Проклятие на роде том!
Князь Игорь лег, но тут же встал, пронзенный мыслью, и кольчуга вдруг стала тесной и короткой, забилось сердце, сорвалось дыханье.
— Но ежли искупленье? — проговорил он тихо, пугаясь своей мысли. — Смыть позор и кровь с отца и деда. И с себя своей же кровью! И кровью супостата, коего водил на Русь и с коим в лодии бежал от Чарторыя! Очистить наконец свое гнездо, куда три поколенья рода носили мерзость, думая, что пищу. Очистить и отмыть, как полая вода смывает с берегов всю грязь и мусор. И жить потом, не ведая усобиц, и чадам наказать…
