И на два дня он запрется от всех.
* * *
Она покоится на постели с занавесями из белой тафты и шитого золотом муслина, на ней атласный розовый пеньюар и один из ее прелестных утренних чепцов.
Кажется, что она улыбается.
Беклар, патологоанатом медицинского факультета, аптекарь Каде-Гассикур и доктор Оро производят вскрытие. Они констатируют плачевное состояние трахеи. У оболочки ее пурпурный цвет, и она рвется при малейшем прикосновении. Легкие в местах, прилегающих к плевре, и бронхи, видимо, серьезно поражены. Все остальные органы выглядят совершенно здоровыми.
Жозефина умерла от воспаления легких и «гангренозной ангины».
Чиновник рюэйльской мэрии, ведающий актами гражданского состояния, потерял голову. В каких выражениях составить свидетельство о смерти? В конце концов он пишет удивительные строки, сообщающие о кончине «императрицы Жозефины, жены Наполеона Бонапарта, командующего Итальянской армией».
30 мая герцог Мекленбург-Шверинский пишет м-ль Кошле:
«Мадемуазель, горе мое слишком велико, чтобы выразить его словами. Вы хорошо знаете мои чувства и легко поймете, как я страдаю. Первая моя мысль — о предмете наших слез, вторая — о нашей замечательной королеве. Уверен, что этот роковой удар сразит ее. Не смею написать ей сам, но умоляю вас выразить от моего имени ее величеству самое мое искреннее и живое участие. Думаю, что после семьи покойной никто не был привязан к императрице сильнее, чем я. Вот почему я от всего сердца оплакиваю ее кончину…»
Это не только формула светского соболезнования, в чем все и убедились 9 июня на похоронах. «Он плакал, — рассказывает один из очевидцев, — молился у подножия катафалка и подносил к губам край погребального покрывала».
Согласно этикету, Гортензии и Евгению не полагается присутствовать при выносе тела и погребении.
Жозефина покидает Мальмезон.
Перед гробом идет камер-лакей в длинном траурном плаще. Он несет вермелевый ящичек с сердцем и внутренностями покойной.
От замка до церкви все хотят проводить катафалк пешком, и траурные кареты едут пустыми. Впереди кортежа — последний знак внимания со стороны царя — марширует отряд русской гвардии под немолчный грохот обтянутых черным барабанов. Вдоль дороги выстроилась национальная гвардия Рюэйля. Во главе процессии идут внуки усопшей, сыновья Гортензии — одному десять, другому пять. Царя представляет генерал Сакен[185]. За ним следуют герцог Мекленбургский, великий герцог Баденский, все Богарне и Таше, наличествующие в Париже. Заключает шествие толпа французских и союзных маршалов, генералов, офицеров.
Рюэйльская церковь, где будут похоронены — и покоятся поныне — останки Жозефины, исчезает под траурными драпировками, на которых нет, однако, ни гербов, ни шифров, ни короны. Гербы Французской империи? Гербы Богарне? Герцогини Наваррской? Простое «Ж», наконец? Всего это недоставало. Тем не менее похороны встали Евгению в 15 703 франка 75 сантимов. Панихиду служит клир собора Парижской Богоматери, многие члены которого участвовали в короновании. Поет хор церкви Мадлен. В надгробном слове архиепископ Турский монсеньор де Барраль, бывший первый капеллан императорского двора, удачно выходит из положения, чем заслуживает одобрение Людовика XVIII:
«Сколько несчастных, которых верность достославному дому Бурбонов, обрекла на жизнь вдали от родины, обязаны ее трогательному и упорному заступничеству тем, что были возвращены своим ближним и земле, на которой они родились! Перед сколькими благодаря ее хлопотам распахнулись двери тюрем, которые закрыла за ними собственная неосторожность, а часто и несправедливое предубеждение! Скольких она спасла от меча закона, готового обрушиться на них!»
Уже на другой день разносчики выкрикивают по всему Парижу заголовки последних брошюр: «Жизнь и смерть императрицы Жозефины, первой жены Наполеона Бонапарта» — «Завещание императрицы Жозефины, найденное нынче утром в ее Мальмезонском замке!» — «Любопытные и неизданные истории из жизни императрицы Жозефины…» В тысячах экземплярах расходятся романс «Принц Евгений у гроба матери» и эстамп, изображающий сына Жозефины, который в задумчивости стоит у колонны с урной и буквой «Ж» на последней.
Королевский двор, видимо, намерен быть точным в расчетах по пенсиону первой супруги «г-на де Буонапарте». Авизовка, хранящаяся в Национальном архиве, свидетельствует, что 6 июня ее наследникам выплачено дополнительно 83 333 франка 3 3 сантима, хотя к этому моменту тело Жозефины уже четыре дня временно покоится на кладбище в Рюэйле. Ее останкам придется долго — одиннадцать лет — ждать, пока их перенесут в церковь под надгробие, которое можно видеть там поныне и которое обошлось Гортензии с Евгением в 70 482 франка 20 сантимов. Ваятель Картелье[186] изобразил Жозефину со сложенными руками. Молитвенно сложенными? Но ведь она так мало молилась! Поза ее напоминает, скорее, о дне, когда она в соборе Парижской Богоматери преклонила колени перед императором, возлагавшим ей на чело императорскую корону.
Вечером 26 апреля 1821, за несколько дней до смерти, Наполеон пожелал на Святой Елене быть погребенным рядом с Жозефиной в случае, если Бурбоны не разрешат схоронить его останки в Сен-Дени[187].
* * *
Вечером 2 1 марта 18 15, во вторник, на следующий день после завершения в Париже «полета орла»[188], Наполеон отправился в Мальмезон. Еще с утра он распорядился предупредить Гортензию о своем приезде.
— Приехав ночью, я смогу предаться воспоминаниям без опасения, что мне помешают.
Выскочив из коляски, он просит экс-королеву:
— Я хотел бы посетить спальню императрицы Жозефины. Нет, Гортензия, дочь моя, останьтесь: я пойду один. Это вас слишком разволновало бы.
И он направился на второй этаж.
Мальмезон еще раз увидел его через одиннадцать дней после Ватерлоо. Он вновь отрекся от престола и попросил гостеприимства у Гортензии. Парк весь в цвету.
— Бедная Жозефина, — негромко бросает он, вылезая из коляски, которая привезла его из Елисейского дворца, — мне кажется, я вижу, как она выходит из аллеи и срывает одну из роз, которые так любила!
И он повторяет:
— Бедная Жозефина!
Гортензия не в силах удержать слезы.
— Впрочем, сейчас она чувствовала бы себя очень несчастной, — заканчивает он. — Мы ведь всегда ссорились только из-за одного — ее долгов, и я очень ее бранил.
Утром Гортензия слышит, как он вздыхает:
— До чего же красив Мальмезон! Как было бы хорошо здесь остаться!
Однако временное правительство отклоняет его предложение принять на себя командование армией под именем генерала Бонапарта.
— Он что, смеется над нами? — взрывается Фуше[189].
Теперь все кончено.
— Мне осталось только уйти.
Медленными шагами он удаляется от дочери Жозефины и по потайной лестнице, соединяющей его кабинет со спальней, поднимается на второй этаж. Там он снимает мундир, отстегивает шпагу, надевает коричневый фрак и с круглой шляпой в руках направляется в покои Жозефины.
Он хочет побыть один.
После возвращения в Тюильри — тому ровно сто дней — он приступил с расспросами к доктору Оро.
— Вы не покидали императрицу, пока она болела?
— Нет, государь.
— Что, по-вашему, послужило причиной болезни?
— Тревога, горе…
— Вот как? Какое горе?
— Горе из-за того, что происходит, из-за положения вашего величества.
Особенно из-за того, что происходит. Из-за того, что произойдет с ней.
Наполеон спросил еще:
— А обо мне она говорила?
— Часто, очень часто.
— Добрая женщина! Добрая Жозефина! Эта меня любила по-настоящему, верно?
— О да, государь! Однажды она сказала, что будь она императрицей французов, она бы со всем двором проехала в карете восьмеркой по Парижу и отправилась к вам в Фонтенбло, чтобы никогда уж больше не расставаться!
— Она бы так и сделала, сударь: ее на это хватило бы.
Прежде чем отправиться навстречу последнему изгнанию, он открывает дверь в ротонду, дверь, задрапированную алым казимиром с золотым шитьем.
Он погружается в воспоминания.
Он пожертвовал ею, но разлука с ней не принесла ему ничего хорошего. Легенда обернулась явью: похоже, что, разведясь со своей подругой, он утратил и свою звезду. Эта звезда, которая сверкала, пока он был рядом с Жозефиной, и еще горела в начале 1812, померкла, — прискорбное совпадение! — как только его первая жена стала всего лишь изгнанницей. Верно сказал один из ворчунов, когда дела стали принимать дурной оборот:
— Зря он бросил старую: она приносила нам счастье и ему тоже.
Развод и его следствие — женитьба на эрцгерцогине и рождение короля Римского явились кульминацией его неслыханной карьеры. После этого быстро, трагически быстро наступило начало конца.
