– Знаешь, Поляк, грустно мне, тревожно. Я как-то была наездом в Княгинино, там ведунья одна на глаза пала. Попросила я ее, чтобы погадала. Нагадала она мне любовь жаркую, жизнь бурную, смерть страшную. Верить в гадание ее я не верю, а все-таки грустно. Прошло время, и я теперь понимаю, что ты был прав, когда говорил, что нам не осилить царских воевод. Я не отрекаюсь, нет, – заторопилась Алёна. – Мужиков я не оставлю и общую чашу изопью до дна. Не раз видела я, как бьются мужики: им много недостает. Они могут побить стрельцов и раз, и два, но победить их не смогут. Вот если бы Русь поднять, всех мужиков под одну руку поставить…
– Э-эх, Алёна, – нежно прижал ее к груди Поляк. – Токмо дивиться приходится на тебя глядючи… Голова-то у тебя вон о чем болит – Русь поднять. Тут под боком мужиков множество, да как их поднимешь, коли они что камни придорожные, лежат – не стронешь! Вон Игнат ездил в Красную Слободу, так ему мужики даже ворот не открыли. Говорят: «За царя стоим, не отложимся!»
Алёна встала.
– Пора мне. Я поутру уеду, да и ты поезжай. Прошу токмо, не противься отъезду. Соромно мне от мужиков будет за тебя. Сказать-то не скажут, но подумают, что тебя… что ты за мой подол держишься. Так что ты уж прими отъезд как должное.
Алёна приникла к Поляку, прильнула губами. Сердце, почувствовав долгую разлуку, защемило, сжалось, отдалось болью под грудью.
3
Почти месяц прожили повстанцы спокойно.
Казалось, что боярин Долгорукий забыл про Темников. Рейтарские разъезды, натыкаясь на мужицкие заслоны и заставы, поворачивали назад, не принимая боя. И вдруг, как снег на голову, обрушилась весть: Кадом пал.
Иван Лихорев, войдя в большой Кадомский лес, действовал стремительно и умело: мужиков, стоявших на засеке близ Черной речки, подобравшись втае, стрельцы повязали. В расспросе и с пытки они сказались приверженцами царя и ярыми врагами повстанцев. Спасая свою жизнь, они провели стрельцов на кадомскую засеку у реки Варкавы, где стоял Семен Белоус с пятью сотнями мужиков. Повстанцы, не ожидая нападения, были захвачены врасплох: более половины из них были порублены, остальные, сложив оружие, сдались на милость воеводы.
Посланная на помощь Семену Белоусу конная посылка в три сотни сабель была встречена за шесть верст до засечной полосы и порублена до последнего человека. Есаул Иван Захаров, стоявший во главе конной посылки, тоже был убит, а голова его перевезена в Кадом и, насаженная на кол, еще долго пугала своими пустыми глазницами кадомцев.
Перед Кадомом встала на пути воеводы еще одна засека, имевшая три сотни защитников, но и она не смогла остановить стрелецкие сотни. Путь на Кадом был свободен.
Ноябрьским хмурым утром Иван Лихорев с войском вошел в Кадом. Кадомцы, упрежденные о разгроме Семена Белоуса, встречали воеводу хлебом-солью, крестами и иконами. Город повинился царскому воеводе. Наскоро свершив суд и расправу над кадомцами и приведя их к присяге, Иван Лихорев повел два стрелецких и один рейтарский полк на Темников, усмиряя встававшие на его пути деревеньки.
Через пять дней он подошел к селу Веденяпину и стал лагерем, ожидая приказаний набольшего воеводы Долгорукого.
4
Уже давно наблюдал Алешка за целовальником великого государя денежной казны сбору темниковского кружечного двора Гришкой Мосиным. Пал он ему на глаза случайно, когда угощал мужиков в кабаке безденежно, хотя и падок был на кругляшки. С тех пор Алешка его и заприметил. Рядится Гришка в платье драное, по городу шастает заполночь, дружбу водит с сотниками, а то и с самими есаулами разговоры заводит.
Вот и сегодня… До самой темноты бегал Гришка по городу, толкаясь среди мужиков, заходя в кузни к мастеровым, на воеводский двор к пушкарям. Алешка следовал за ним неотступно, стараясь не попасться на глаза. Он понимал, что бегает целовальник неспроста.
Стемнело. Народ начал расходиться по избам. Улицы и площади города опустели. Следить за Гришкой стало труднее, но Алешка не оставил захватившего его занятия. Благо, что он с виду был неприметным, неказистым, а то узрел бы целовальник за собой досмотр.
Обойдя Соборную площадь, Гришка направился к воеводскому двору. Вот он подошел к тесовым воротам, спросил что-то у воротных сторожей и, отойдя к высокому тыну двора темниковского протопопа отца Мавродия, стал ждать. Затаился и Алешка.
Ждать пришлось долго, Алешка, закоченевший от сырости и пронизывающего до костей ледяного ветра, хотел уже было уйти, как из ворот воеводского двора вышел мужик и направился к тому месту, где стоял Гришка. Тот заспешил ему навстречу. Вот они встретились, о чем-то тихо заговорили. Подойти ближе и при этом не выдать себя было невозможно, и Алешка решил ждать.
«Кто же это такой? – думал он, всматриваясь в темную фигуру незнакомца. – Неужто кто из наших мужиков продался краснополым? А может, и того хуже – из атаманов! Постой, постой! А может, это тот, кто упредил саранского воеводу об атамане Федоре Сидорове со товарищи, – мелькнула догадка.
Жаром обдало от этой мысли. Алешка чуть было не закричал, призывая мужиков из охраны вязать предателей, но, подумав, сдержался.
«А что я им скажу? Что Гришка Мосин – воеводский истец, что незнакомец, стоявший рядом с ним – предатель… Да меня мужики засмеют, и только. Нет! Надобно ждать!» – решил он.
Говорили долго. Незнакомец, склонившись к самому лицу Гришки, что-то настойчиво втолковывал ему, на что тот согласно кивал головой. Но вот незнакомец, похлопав Гришку по плечу и сказав ему чуть громче «поспешай!», направился к воротам. Подождав, пока незнакомец скрылся на воеводском дворе, заторопился и Мосин. Он почти бежал, оглядываясь назад и опасливо прижимаясь к изгородям, к стенам изб. Было так темно, что Алешка шел за целовальником наугад, по звуку шагов. Но вот шаги затихли, скрипнула дверь, и Гришка Мосин исчез. Куда? Алешка сразу же догадался. На этой улице только один дом мог интересовать Гришку, сюда он хаживал часто. И Алешка не ошибся. Когда он, ловко подпрыгнув, влез на высокий тын, огораживавший двор сына боярского Максима Веденяпина, Гришка Мосин уже входил в дом. Видно, его ждали, так как ни один стук не нарушил ночной тишины.
Спрыгнув на землю, Алешка осторожно прокрался к избе и приник к щели, образовавшейся меж створками ставень, коими были закрыты окна. Видно почти ничего не было, но зато слышно было отменно. Говорил Гришка, торопясь и сбиваясь:
– …и велел он еще передать, что ноня в Темникове стоит воровских людей четыре тысячи с пушками, да в темниковском лесу на засеках на арзамасской дороге тысяч восемь воров с пушками и мелким ружьем. А завтра в ночь семь тысяч воровских казаков с пушками и пищалями пойдут в село Веденяпино на обоз воеводы Ивана Лихорева. Казаки все больше темниковские да саранские, да Троицкого острога. А поведут то войско атаманы: Федька Сидоров, Еремка Иванов. В Темникове людишек останется мало. Тут-то можно дело, замысленное нами, и исполнить, вора-старицу имать да ейных атаманов.
– Вести зело важные, – подал голос другой мужик, должно, Максим Веденяпин. – Ты, Григорий, останешься здесь и упредишь наших, чтобы были в готовности, а я упрежу воеводу Лихорева о походе воров. Ну, а ежели доведется тебе видеть Хмыря, то передай ему, что у нас все готово, ждем токмо его сигнала. Уразумел?
– Передам, будь в надежде, – заверил Гришка.
– А теперь ступай. Да сторожко иди. Береженого и Бог бережет, – напутствовал Максим Веденяпин целовальника.
Алешка, услышав этот разговор, аж затрясся от радости.
«Вот оно, змеиное гнездо! Ужо недолго жить вам осталось!»
Он неслышно проскользнул к изгороди, перемахнул через нее и что есть духу припустил к воеводскому терему. В воротах его не задержали: казаки из охраны хорошо знали смышленого хлопца и потакали ему в чинимых им шалостях. Взбежав по ступеням высокого резного крыльца воеводского терема, Алешка неожиданно столкнулся с выходившим из дверей мужиком.
– Стой! Зашибешь ненароком! – воскликнул мужик, ловя Алешку за рукав зипуна.
– А, это ты, дядька Григорий, – обрадовался Алешка, узнав в мужике атамана Григория Ильина. – Пущай меня! Мне к тетке Алёне спешно надобно.
– Ишь ты, торопыга какой. Алёну ему подавай, а со мной и поговорить не хочешь. Ну, иди, – отпустил он Алешку. – Токмо нет ее в тереме. Уехала на дальнюю засеку, завтра обещала возвернуться.
– Как?! – ахнул Алешка.
– А вот так. Да чего ты всполошился, приедет – и поговоришь.
– А дядька Игнат здесь?
– И он уехал с Алёной.
– Что же мне делать? – простонал, вконец расстроившись, Алешка. – Дело спешное.
– Да скажи ты толком, что случилось-то?
Подумав, Алешка выпалил:
– Нельзя нашим воевать воеводу Лихорева. Измена!
– Тише ты, оглашенный! Чего орешь? Разве такие вести криком доводят, тут тихо надобно. Дело-то не шутейное – измена. А ну, пошли-ко, расскажи мне ладком, что там содеялось. А там и думать будем, как измену выводить.
