— Вы же продолжаете с ним встречаться.
— Разве он может причинить зло человеку в моем положении? Я с ним встречаюсь, потому что он мне любопытен, и я хотела бы понять, откуда в нем его скверные черты и откуда — его ясность мысли. Откуда его презрение к самому себе, его стремление к саморазрушению, его тяга к самоуничижению в сочетании с безмерной гордостью? Знаю, что он способен просто так, беспричинно, как бы играя, совершить благородный поступок и тут же обесценить его, как если бы ему хотелось наказать самого себя за эти мгновения доброты.
— Почему вы не уедете из Франции?
— Не знаю. Я люблю эту страну, мне надоело убегать. К тому же не хочу слишком удаляться от Германии, ибо, вопреки всякой логике, повторяю себе, что мужа могут выпустить.
— Переберитесь хотя бы в свободную зону.
— Да, наверное. Франсуа тоже хочет, чтобы я отправилась к его друзьям в Лимузене.
— Куда? В Лимож?
— Нет, в Эймутьс, городок неподалеку от Лиможа.
— Я еду в Лимож завтра. Не хотите отправиться со мной?
— Что тебе надо в Лиможе? — закричала Альбертина.
Леа пожалела о своей неосторожности, но было уже поздно. Пришлось импровизировать.
— У папы есть клиент, который должен ему деньги. Он меня попросил съездить за ними.
— Сначала тебе следовало бы поговорить с нами.
— Извините меня, дорогие тетушки. Я не подумала. Так что вы скажете, Сара? Поедемте вместе.
— Почему бы и нет. Туда ли, в другое ли место.
Звякнул дверной звонок, и четыре женщины замерли.
В дверях будуара возник Франсуа Тавернье.
— Как вы нас напугали! — воскликнула Сара. — Я сочла, что это гестапо.
— Из-за гестапо я и нахожусь здесь. Вам нельзя возвращаться к Донати, их только что забрали.
— Не может быть!
— Вам надо уезжать. Я принес вам документы и пропуск в свободную зону.
— Но я же не могу так сразу взять и уехать. Моя одежда, мои книги…
— Знаю, Сара, но у вас нет выбора. Сегодня вечером поездов на Лимож больше нет. Завтра первый отправляется в 7.30. Надо ехать им. В Лиможе пересядете в сторону Эймутье. Теперь же надо найти, где переночевать.
— Мадам Мюльштейн может переночевать у нас, — сказала Альбертина. — Не так ли, Лиза?
— Конечно, я буду рада!
Франсуа Тавернье с улыбкой взглянул на двух старых дев.
— С вашей стороны это очень великодушно. Но должен предупредить, небезопасно.
— Не будем об этом говорить, месье.
Лиза сказала:
— Я приготовлю вам постель.
— Не стоит труда, мадемуазель. Если Леа не будет возражать, я лягу у нее. Нам и проснуться будет легче, и на поезд мы не опоздаем.
— Леа едет в Лимож? — удивленно спросил Франсуа.
— Да. И как раз перед вашим приходом я предложила Саре поехать вместе.
— Мне будет спокойнее, зная, что в дороге вы будете вдвоем. Самый трудный момент — это проверка документов при переходе демаркационной линии. Вдвоем это легче. Леа, не могу я поговорить с вами наедине?
— Пойдемте в мою комнату.
Завернувшись в пуховое одеяло, Леа присела на кровать.
— Не спрашиваю, что вам понадобилось в Лиможе. Предполагаю, вы мне все равно не скажете. Но умоляю вас быть все время начеку. Не согласитесь ли оказать мне небольшую услугу?
— Если смогу.
— Мне бы хотелось, чтобы вы проводили Сару к моим друзьям в Эймутье. Она говорит по-французски прекрасно, но, боюсь, ее выговор заинтересует и немецкую, и французскую полицию.
— Почему ее хотят арестовать?
— Потому что задерживают всех евреев-иностранцев. Так вы согласны?
— Да.
— Спасибо.
В дверь позвонили снова. Леа выскочила, чтобы открыть. Рафаэль Маль так торопился войти, что даже толкнул ее.
— Где Сара?
От удивления Леа вперилась в стену. Лишь бы только ничего не сболтнула лишнего недавно вернувшаяся Эстелла.
— О ком вы говорите?
— О Саре Мюльштейн, конечно.
— Я ее не встречала с 40-го года. Почему вы разыскиваете ее здесь?
— Она вас очень любила, а я ей сказал, что вы в Париже. Вот я и подумал, что она может к вам зайти. Уже два часа, как я ее повсюду ищу.
— А в чем дело?
— Ее надо предупредить, что она не должна возвращаться домой. Ее там ждет гестапо.
Леа, как смогла, разыграла удивление.
— Ох, Боже мой!
Рафаэль устало опустился на скамеечку у входной двери.
— Где она может быть? Не могу же я маячить у нее перед домом, чтобы предупредить? У меня и без того хватает забот!
— Мне казалось, у вас наилучшие отношения с этими господами?
— Да, пока я им для чего-нибудь нужен. Если вдруг они узнают, что я, к примеру, пытаюсь вырвать из их лап дочь Исраеля Лазара, я сразу же окажусь в концлагере вместо нее.
— Бедняга Рафаэль, не хотите же вы, чтобы я вас пожалела? В конце-то концов, они ваши друзья.
— Вы правы, — вставая, произнес он. — Не жалейте меня, я того не стою. Покидаю вас, буду продолжать поиски. Если случайно встретите Сару, скажите, чтобы к себе не возвращалась. А вы, сердечко мое, все-таки уезжаете к себе в деревню?
— Да.
— Ну что же, доброго вам пути. Думайте иногда обо мне. Прощайте.
— До свидания, Рафаэль.
Прислушиваясь к удалявшимся по лестнице шагам, Леа в задумчивости медленно закрыла за ним дверь.
— Браво, вы были просто великолепны, — заметил Франсуа, взяв ее за руку.
— Вы же видите, он не так плох, как вы утверждаете.
— Возможно. Но я не очень ему верю. Боюсь ловушки.
— Нет, я убеждена в его искренности.
— Я тоже, — сказала Сара, выходя из будуара.
— Ладно, ладно. Несмотря ни на что, нам следует быть еще более осторожными. Завтра к вам зайдут и проводят до вокзала. Мой знакомый поднимется к вам в 6.30, позвонит и скажет: «Такси вас ждет». Этот человек работает велотаксистом, и время от времени я прибегаю к его услугам. У него будут ваши билеты. До отхода поезда он останется с вами… Сара, мне пора уходить. Обещайте не рисковать зря.
— Попробую, Франсуа. Обещаю вам, — сказала она, целуя его. — Спасибо, спасибо за все.
— Пока будете вместе, приглядите за ней, — тихо произнес он.
— Обещаю.
В голове Леа царила полная сумятица: кем же были на самом деле Рафаэль Маль и Франсуа Тавернье? И та же Сара Мюльштейн? Какую игру они вели? А сама она, оставлявшая книги в кинотеатрах, подбиравшая проспекты в музеях, собиравшаяся выехать в Лимож с еврейкой, за которой охотилось гестапо, и лишь для того, чтобы в книжном магазине спросить, нет ли у них «Парижских тайн»? Чистое безумие. Почему согласилась она взяться за поручение своего дяди Адриана? Она так погрузилась в свои мысли, что вздрогнула, услышав голос Франсуа.
— Не ломайте голову, Леа. На ваши вопросы нет точных ответов. Все и много проще, и намного сложнее, чем вы представляете. До свидания, девочка. Мне будет вас недоставать.
Леа показалось, что у нее разрывается сердце. В душе она растерянно повторяла: «Пожалуй, мне горько с ним расставаться». Раздраженно она подставила ему щеку. Поцелуй был так легок, что она его почти не почувствовала.
Еще стояла глухая ночь, когда в дверь квартиры позвонил велотаксист.
На различных пропускных пунктах демаркационной линии немцы уже знали Леа. Они называли ее «Das Madchen mit dem blauen Fahrrad».[18] Возвращаясь в оккупированную зону с набитой ягодами и фруктами — клубникой, абрикосами, черешней или персиками — корзинкой на багажной решетке, она никогда не забывала угостить постовых. Часто под фруктами скрывались письма, которые она чуть раньше забирала в окошке «до востребования» на почте в Сен-Пьер-д'Орийяке.
— Ну-ну! Сколько же у вас ухажеров! — каждый раз приговаривал старик-служащий.
Для вящей безопасности она иногда скручивала письма и просовывала в трубку сиденья или руля. Однажды какой-то немец, более недоверчивый, чем его товарищи, сказал ей:
— Откройте ваши корзинки и вашу сумочку, вы наверняка перевозите письма.
Рассмеявшись, Леа показала ему сумочку.
— Если бы я хотела провозить письма, то прятала бы их под сиденьем, а не в своей сумочке.
— Действительно, это был бы неплохой тайник, — засмеявшись в ответ, согласился постовой.
Леа очень перепугалась и с трудом села на велосипед: ноги стали словно ватными.
В тот день склон Монтонуара показался ей чересчур крутым. И все-таки она любила эти поездки по деревням, позволявшие вырваться из атмосферы Монтийяка. А та становилась все более удушливой из-за тихого безумия Пьера Дельмаса, из-за постоянно усиливавшегося давления Файяра, который хотел ее вынудить продать поместье, из-за стенаний Бернадетты Бушардо по поводу сына, из-за становившегося все заметнее присутствия двух немецких офицеров, а особенно из-за Франсуазы, настроение которой в последние месяцы было чудовищным. Денег заметно недоставало. Руфь передала Леа все свои сбережения. Прежде чем до этого дошло, Леа попыталась обратиться к самому богатому в семье человеку — дяде Люку. Адвокат, чьи коллаборационистские взгляды ни для кого не были секретом, порекомендовал ей продать поместье Файяру, поскольку ее отец больше не в состоянии им заниматься и не имел сына, который мог бы унаследовать дело.
