на вокзал Аустерлиц, а сегодня я возвращаюсь.
Улица всё та же, между водосточными желобами крыш видно всё то же стальное небо, и в воздухе разлит всё тот же запах – запах парижского утра, когда ветер играет листьями редких деревьев.
Моя сумка при мне, но теперь мне легче её нести – я вырос.
Бабушки Эпштейн тут больше нет. Нет и соломенного стула на пороге. Мясная лавка Гольденберга закрыта. Сколько-то нас вернётся?
«Парикмахерская Жоффо».
Всё те же красивые, чисто написанные буквы. Витрина отсвечивает, но я вижу Альбера, который кого-то стрижёт. Позади него Анри орудует метлой.
Маму я тоже вижу.
А ещё я вижу, что папы тут нет, и сразу понимаю, что больше никогда не будет… Больше не будет красивых историй, рассказанных вечером при зелёном свете абажура. В конце концов, Гитлер оказался страшнее царя.
Анри смотрит на меня, я вижу, как шевелятся его губы, Альбер и мама оборачиваются и говорят что-то, чего я не слышу.
Смотрю на своё отражение в витрине.
Это правда. Я вырос.
Вот так.
Мне сейчас сорок два, и у меня трое детей.
Я смотрю на своего сына так же, как тридцать лет назад мой отец смотрел на меня, и мне в голову приходит вопрос, возможно, глупый, как многие вопросы.
Зачем я написал эту книгу?
Конечно, я мог бы спросить себя об этом до того, как взяться за перо, это было бы логичнее, но жизнь часто не подчиняется логике. Книга написалась сама собой – возможно, мне это было необходимо. Я говорю себе, что сын прочтёт её позже, и этого мне достаточно. Отбросит ли он эту книгу, посчитав её копанием в прошлом, или, напротив, задумается над ней – теперь решать ему. Как бы то ни было, я представляю, что сегодня вечером мне пришлось бы, в тот час, когда он войдёт к себе в комнату, расположенную рядом с моей, сказать ему: «Дружок, вот твоя сумка и 50 000 франков (старыми), ты должен уехать». Это когда-то произошло со мной и моим отцом, поэтому меня охватывает безграничная радость при мысли о том, что с моим сыном такого не случится. Неужели в мире что-то пошло на лад? Меня глубоко восхищает один пожилой господин по имени Эйнштейн, написавший много чрезвычайно учёных вещей. Он также сказал, что между пятью минутами на раскалённой сковороде и пятью минутами в объятиях красавицы существует, несмотря на одинаковый промежуток времени, пропасть, отделяющая секунду от вечности. Когда я смотрю на своего спящего сына, то могу пожелать лишь одного: чтобы ему никогда не довелось испытывать минуты страдания и страха, которые выпали на мою долю в те годы.
Но чего мне бояться? Такое больше не повторится, никогда, никогда больше. Перекидные сумки пылятся на чердаке, где навсегда и останутся. Надеюсь…
С того момента, как в 1973 году вышла моя книга «Мешок с шариками», я не прекращал общаться с читателями, присылавшими мне множество писем, на которые я старался отвечать, насколько то было в моих силах. И если не все из них получили вовремя ответ, на который вправе были рассчитывать, я прошу у них прощения. Вести переписку такого масштаба – работа весьма сложная, а вопросы, которые у читателей вызвала моя история, зачастую удивляли, огорчали или ставили меня в тупик. Настолько же запоминающимися – и увлекательными – оказались для меня десятки встреч с младшими и старшими школьниками, которым сегодня столько же лет, сколько было мне во время войны. Их живость, чуткость и меткость их вопросов очень часто приводили меня в волнение и даже поражали. И я должен горячо поблагодарить преподавателей, организовавших эти встречи и часто говоривших мне о том, что мои книги помогают им в их педагогическом труде.
Тем не менее о некоторых из заданных мне вопросов я продолжаю размышлять, хотя в своё время и дал на них ответы, возможно, не всегда исчерпывающие. Когда сидишь перед юной аудиторией, наперебой задающей тебе вопросы, порой нелегко найти нужные слова, чтобы выразить главное. Каждый раз, когда мне доводится рассказывать об этом периоде своего детства, я вновь переживаю страх, который испытывал, когда мне приходилось день за днём, час за часом скрываться или обманывать тех, кто меня допрашивал. В подобных обстоятельствах только размышление и дистанция позволяют найти по-настоящему верный ответ, который позволит ничего не переврать, не упустить и сохранить какую-то объективность. Именно такого рода уточнения и побудили меня написать это послесловие. Поскольку мой рассказ продолжает вызывать интерес и любопытство, в особенности у самых юных, мне показалось полезным объединить вопросы, которые мне чаще всего задавали с момента появления книги, и ответить на них как можно полнее и яснее. Многие из этих вопросов касаются морального или психологического аспекта того, что я пережил, тогда как другие относятся к контексту эпохи, которую мои юные читатели не застали. И в первом, и во втором случае я хотел помочь им лучше почувствовать дух времени, не всегда понятного спустя полвека после описанных мною событий.
* * *
Вопросы вызывает уже самое их начало, а именно наш с братом самостоятельный отъезд в свободную зону. В особенности это касается решения отправить нас туда одних, которое мои родители приняли, когда им стало очевидно, что спастись от нацистов можно, лишь скрываясь. Как же много раз до меня доносился этот крик души: «Моя мать ни за что бы не отпустила меня, даже вместе со старшим братом, с пятьюдесятью франками в кармане!» [70]
Это замечание, такое естественное в устах современных детей, показывает, насколько ситуация, в которой мы находились (и тем лучше!), далека от их жизненного опыта. Я, разумеется, не буду останавливаться на том, что пятьдесят франков по тем временам стоили куда больше, чем сегодня, когда их не хватило бы даже на приличный обед на двоих… Главное не в этом. Другая моя книга, «Анна и её оркестр», рассказывает историю моей матери. И я считаю, что необходимо знать её, чтобы лучше понять мамино решение отправить нас одних. В нём не было ничего безответственного, напротив – ею двигала настоящая материнская любовь, смелая и нежная. Я коротко расскажу, что когда-то пережила моя мать.
Мама родилась в российской глубинке ещё до революции 1917 года. Ещё совсем малышкой она столкнулась с погромами, которые были настоящим взрывом ненависти по отношению к евреям, – их магазины грабили или сжигали,
