Князь расцеловался с супругой, тихонько сказал Марии:
— Будь с ней поласковей, она очень добрая и хорошая...
Мария кивнула головой и подала знак к отъезду.
Заскрипели высокие дубовые ворота, коляски и кареты дёрнулись и скоро скрылись из глаз Кантемира в тумане...
Мария заблаговременно позаботилась обо всём — о местах стоянок на ночь, о провизии, подумала и о своём любимом кофе.
Сидя напротив Анастасии, она вдруг увидела на её белоснежном прямом носике коричневое пятно.
— Где-то измазалась, — недовольно сказала она на правах старшей и потянулась, чтобы стереть, держа в руке чистый платок.
Анастасия дёрнулась, отворачиваясь, и также недовольно пробормотала:
— Я уж стирала, никак не отходит...
Обе горничные, ещё далеко не старые, но уже пожившие женщины, дружно рассмеялись.
Анастасия и Мария резко обернулись к ним, не понимая, что на них нашло, почему они так смеются.
— Боярышня, — заговорила одна из них, гречанка, которую Мария вывезла ещё из Стамбула, — не понимаешь, что ли...
Она говорила на греческом, и Мария недоумённо глядела на неё.
— Чего я не понимаю? — поджала она губы.
«Когда сидишь в таком тесном пространстве, как полутёмное нутро кареты, невольно становишься ближе к слугам», — подумала она и только хотела было отчитать служанку, как та шепнула ей на ухо:
— Не видишь, что ли, боярышня, госпожа княжна, тяжела твоя мачеха.
До Марии не сразу дошёл смысл слов служанки. Что значит «тяжела», как это перевести на русский? И лишь тогда, когда до неё дошёл смысл этих слов, она по-настоящему испугалась: взяла на себя такую ношу, мало что братьев везёт с собой, так ещё и беременную мачеху...
Она поглядела на Анастасию — коричневое пятнышко резко выделялось на её белом носу.
— А ты и не знаешь, мачеха? — в упор спросила она.
Анастасия покосилась на Марию: что она должна знать?
И вдруг Мария представила себе будущего ребёнка отца — брата или сестру, неважно, крохотный комочек, весь в кружевах и лентах, — и у неё радостно задрожали руки: значит, не действует наговор Балтаджи Мехмед-паши, великого визиря, проклявшего всю семью Кантемиров, предсказавшего, что исчезнет этот род с лица земли.
Она и сама не знала, как глубоко и больно вошло в неё это проклятие и сидело в сердце, как заноза, которую нельзя вытащить, напоминающая о себе лишь иногда тупой неутихающей болью.
Мария неожиданно приподнялась со своего места, ткнулась лицом в испятнанный нос мачехи и принялась целовать её в губы и щёки.
— Да что с тобой? — вскричала Анастасия. — То мрачна, как ночь, то вдруг всю обслюнила...
— У отца будет ребёнок, — тихонько сказала ей Мария.
— Ну что ж, будет так будет, — равнодушно ответила Анастасия, — мне-то что.
— Так ведь у тебя, у тебя, — твердила Мария, всё ещё тыкаясь лицом в лицо мачехи, едва не падая при каждом толчке кареты.
И Анастасия обмякла. Она глянула в сияющие глаза Марии, неожиданно всхлипнула и громко сказала:
— Я уж подозревала, да не знала, правда ли...
Мария пересела к Анастасии, согнав с места горничную, обняла её за полное белое плечо, такое тёплое под лёгким платьем и душегреей, и горячо заговорила:
— Прости меня, я только теперь понимаю, что ты жена моего отца, что вся семья наша в прошлом, а теперь надо жить для новой жизни...
Анастасия почти ничего не постигла из того, что шептала Мария — та по-прежнему говорила на греческом, — и лишь косилась на неё напряжённым синим глазом.
— Прости, — ясно и раздельно повторила Мария на чистейшем русском, — прости меня, прости братьев, что доставляли тебе столько тяжёлых минут. Отныне мы все будем беречь и охранять тебя...
И невольно закапали слёзы из глаз Анастасии, она прижала Марию к сердцу, и обе зарыдали.
И словно бы уходило из них всё то тёмное и нелепое, что копилось со дня свадьбы, словно бы растворялось в этих слезах, и нарождалось новое чувство — чувство сострадания, жалости и любви.
Далеко им было ещё до полного примирения, и много было ещё говорено, и много высказано обидного и трудного, но первые эти слёзы уже проложили тропинку к пониманию.
Мария будто превратилась в старшую сестру, подругу Анастасии, оберегала её от толчков и уханий кареты по дорожным ухабам, старалась на ночёвках выделить ей лучшее, самое мягкое место, утихомиривала расходившихся братьев — словом, Мария приняла Анастасию в свою семью.
Путешествие от Петербурга до московского дома Кантемиров, а потом до их подмосковной деревни Чёрная Грязь заняло полных две недели.
И всё это время Мария с особенным вниманием и заботой следила за Анастасией: первая кружка горячего молока и первая плацинда[27] с творогом по утрам предназначались мачехе, в обед подавались только её любимые блюда, а уж вечером заставляла Мария Анастасию выпивать чашку крепкого горячего бульона — она всё ещё помнила, как тяжело рожала её мать сыновей, как она ухаживала за ней, и все её навыки теперь пригодились.
И не отпускала теперь Мария мачеху одну никуда, всюду сопровождала её — в прогулке ли по лугам или в тенистом саду на скамейке, — рассказывала ей истории из их турецкого житья-бытья, мучила вопросами о здоровье.
— Да здорова я, не видишь, что ли, — сердилась мачеха, но покорно слушалась советов Марии: всё-таки та была старше её на три года и многое знала о родах, потому что видела, как рожала её мать.
Анастасию берегли от этих знаний.
Едва они приехали и мальчишки пустились бегать взапуски по рощам, лесам и лугам подмосковной деревни, как Мария села писать письмо отцу — она просила прислать лучших докторов и повитуху, опытную в этих делах.
Вместо докторов и повитухи приехал сам князь — бросил все дела, благо царь всё ещё не возвратился из-за границы, и сенаторы разленились, не приходили в присутственное место по неделе, а то и по две.
Мальчишки с восторгом встретили отца, легко выпрыгнувшего из дорожной коляски, повисли на шее. Он расцеловал детей, обнял Марию и только потом подошёл к Анастасии, вышедшей на низенькое крылечко деревянного дома, и стыдливо прошептал:
— Это правда?
Она также смущённо кивнула головой, и лишь тогда он обнял её за плечи и повёл в дом.
Так же, как и Марию, его угнетала мысль о проклятии визиря: неужели исчезнет его господарский род, неужели никому из его потомков не достанется жить в грядущих веках?
И теперь луч надежды и радости сверкнул и для князя, и для Марии — всё это враки, проклятие визиря не коснётся их, и подтверждением тому был уже округлившийся живот Анастасии.
К самому рождению ребёнка подъехали и доктора: Пётр своим указом из-за границы велел приставить к жене князя самых лучших.
У Кантемиров был и свой — Поликала, грек, владеющий всеми секретами современной медицины, которого они вывезли из Стамбула.
Но Пётр прислал своего личного врача, Блументроста, всю жизнь его пользовавшего, а уж повитуху отыскала мать Анастасии, княгиня Ирина Григорьевна.
Словом, столько суеты, столько глаз было вокруг, что Анастасия казалась недовольной — обыкновенное дело, жена родит ребёнка, только и всего, а тут такое столпотворение...
Анастасия носила ребёнка на удивление легко и бодро — ни тебе капризов в отношении еды, ни тебе странностей в поведении. Лишь белокожее лицо подурнело — всё покрылось коричневыми большими и малыми пятнами, и это беспокоило Анастасию сильнее всего.
— Сойдут эти пятна, доктор? — постоянно обращалась она то к одному, то к другому врачу, а то и к повитухе, отыскивала какие-то мази, хоть доктора и запрещали ей покрывать чем-либо лицо, и украдкой старалась протирать пятна то квашеным молоком, то кобыльей мочой.
Но пятна оставались пятнами, даже росли, и к самому рождению ребёнка Анастасию было не узнать: грузный выпуклый живот, походка вперевалку, закапанное коричневыми пятнами лицо, и только волосы, блестящие, белокурые, слегка рыжеватые, всё ещё отливали свежестью и красотой.
«Боже мой, — думала иногда про себя Мария, — неужели и я когда-нибудь, когда выйду замуж, буду такой же страшной, безобразной, неужели и я стану такой вот раскорякой?»
И давала себе слово, что никогда ни за кого не выйдет замуж, если только её рыцарь не позовёт её за собой...
Ещё в обед Анастасия весело давилась огромным куском мяса, ещё вечером глотала горячий крепкий бульон, а к ночи переполошился весь дом — Анастасия закричала в голос, страшно, грубо, по-звериному.
Трясущимися руками накинул князь на плечи бархатный архалук, слетел по деревянной лестничке вниз и бросился будить докторов — у него не хватило сил, чтобы приказать слугам разбудить их...
Доктора поднялись в комнату Анастасии, едва князь влетел в палаты, отведённые им, — они уже давно ожидали развязки и потому даже спали вполглаза.
