Ознакомительная версия.
Я улыбнулся:
— А как насчет?..
— На этот счет не беспокойся, — тут же ответил он. — Обхожусь без протеза. Не так часто, как раньше, но… А ты, вообще, любишь джаз?
Я изумился:
— Джаз? Конечно, люблю. Почему ты спрашиваешь?
— Тогда слушай… — Он повернулся к океану и стал, словно сетью, вытягивать из него слова: — Это была секретная операция, американцы называли ее «Frantic Joe» — «Неистовый Джо». То есть «Неистовый Сталин». А суть была вот в чем…
— Подожди, — перебил я. — Я полтавчанин, я знаю про «Фрэнтик Джо».
— А про Ричарда Кришнера тоже знаешь?
— Конечно. Он влюбился в полтавскую девчонку, но ему не разрешили на ней жениться, и он покончил с собой.
— А вот это фуюшки! — вдруг выругался Мойер. — Не было никакого самоубийства! Это было оформлено как самоубийство, чтобы не спровоцировать советско-американский конфликт. И в журнале покойников его фамилию исказили и записали рядовым, чтобы не было шума. А на самом деле мы с Семой Школьниковым даже сняли тогда, как Ричарда застрелил постовой, когда он бежал к своей Оксане. Правда, у Семы смершевцы пленку отняли, а я — нет, я отдал им засвеченную пленку, а эту заначил. И, между прочим, шесть лет назад, когда я сюда приехал, эта пленка помогла нам перезахоронить Ричарда из Чикаго на Арлингтонское кладбище.
Я не понял:
— Нам? Кому это «нам»?
— А вот я сейчас проверю, какой ты сценарист, — усмехнулся Мойер. — Ну-ка, скажи мне, что стало с Оксаной и Марией? Как думаешь?
— Они… Они ушли в монастырь? — предположил я.
— Н-да… Плохо вас во ВГИКе учили. В вашем кино Оксана ушла бы с матерью в монастырь.
— А в жизни? Она родила от Ричарда?
— О! Теперь ты реалист. В жизни она родила от Кришнера сына и стала моей женой.
— Что-о??! — Я даже привстал со скамейки.
Яков усмехнулся:
— Сядь! Чтоб ты знал, Оксана была такая красавица — Голливуд отдыхает! Поэтому сразу после войны я приехал в Полтаву и нашел ее. Она с ребенком жила в своей хате на Ловчанском Пруду.
— Значит, Мария все-таки ушла в монастырь?
— Ну, ушла… — нехотя согласился Яков. — И осталась в Совдепии. А Оксану я увез. Сначала в Москву, а теперь сюда. Могу тебя познакомить, мы живем на Двенадцатой Брайтон-стрит. А Школьников живет в Вильнюсе, можешь ему позвонить, у меня есть его телефон.
— А-а-а?.. — протянул я, соображая, сколько лет сыну Кришнера, если сейчас 1980-й.
— Роману сейчас тридцать пять, — сказал Яков Мойер. — Он окончил десятилетку, музыкальную школу, потом Ульяновское летное училище, потом попал в аварию и сейчас в Израиле летчиком в кибуце. Поливает с самолета клубнику и помидоры. Но дело не в этом. Шесть лет назад, когда мы с Оксаной прилетели в Америку, я сразу сделал пять копий с той пленки, которую снял тогда на полтавском аэродроме. И отправил в Белый дом, в Пентагон, в Министерство по делам ветеранов Второй мировой войны и моему другу генералу Айре Эйкеру, который, слава богу, жив и живет в Вашингтоне. И что ты думаешь? Конечно, тут такая бюрократия, что если бы не Эйкер, ничего бы у меня не вышло. А он… Короче, три года назад Ричарда, как кавалера «Креста личных заслуг» и медали президента США «Пурпурное сердце», все-таки перезахоронили из Чикаго на Арлингтонском кладбище. Потом я позвонил Роме в Израиль, он прилетел, и в День поминовения мы втроем поехали в Вашингтон. Там, на кладбище, в 34-й секции ветеранов Второй мировой войны, мы пришли на могилу Ричарда. Оксана, конечно, плакала, а я сказал Роме, что это его отец. И тут — представь себе — он открыл свой рюкзак, достал свой новенький кларнет и стал играть «Мы летим, ковыляя во мгле». Оказывается, он уже давно знал о Ричарде. И вдруг — хочешь верь, хочешь нет — мне показалось, что я слышу, как где-то рядом заиграли немецкий альт-саксофон, гитара «Furch», флейта «Альтус», аккордеон «Weltmeister», труба «Bach Artisan» и скрипка «Ernst Heinrich Roth». Это с разных концов кладбища к нам шел весь «Летающий джаз». Они все, как твои дядьки, погибли двадцатилетними в ноябре сорок четвертого…
Через полчаса, когда интервью закончилось, Яков Мойер ушел по бродвоку, чуть припадая на свой протез. А я все сидел на скамейке, но вместо океанской глади видел, как в 1947 году мой отец ставит на патефон заезженную пластинку Утесова, как скрипит иголка и как из-под нее возникают голоса Эдит и Леонида Осиповича:
Был озабочен очень
Воздушный наш народ:
К нам не вернулся ночью
С бомбежки самолет…
И еще я видел, как в Вашингтоне по знаменитому Арлингтонскому кладбищу идут капитан Джимми Пирсон, второй пилот Ричард Кришнер, штурман Шон Грин, бомбардир Норман Август, бортинженер Исаак Горий и стрелки Хилл Мерфи и Роджер Батомлей и играют знакомый мотив:
Радисты скребли в эфире,
Волну найдя едва,
И вот без пяти четыре
Услышали слова:
«Мы летим, ковыляя во мгле,
Мы ползем на последнем крыле.
Бак пробит, хвост горит и машина летит
На честном слове и на одном крыле…»
Официальные данные о Великой Отечественной войне:
Военные потери СССР — 8 866 400 человек, мирных жителей — 15 760 000. Ранено советских солдат — 46 миллионов 250 тысяч. Из них вернулись домой с разбитыми черепами 775 000 фронтовиков. Одноглазых — 155 000, слепых — 54 000. С изуродованными лицами — 501 342. С кривыми шеями — 157 565. С разорванными животами — 444 046. С поврежденными позвоночниками — 143 241. С ранениями в области таза — 630 259. С оторванными половыми органами — 28 648. Одноруких — 3 000 147. Безруких — 1 миллион 10 тысяч. Одноногих — 3 миллиона 255 тысяч. Безногих — 1 миллион 121 тысяча. С частично оторванными руками и ногами — 418 905. Так называемых «самоваров», безруких и безногих — 85 942. Численность мирного населения Советского Союза, истребленного нацистами на оккупированной территории — 7,4 млн, в том числе более 216,4 тысячи детей.
Военные потери США — 405 399, мирных жителей — 3000.
Военные потери Великобритании — 280 000, мирных жителей — 92 637.
Военные потери Германии — около 6,7 миллиона, мирных жителей — 1 440 000.
Военные потери Японии — 1 940 000, мирных жителей — 690 000.
Всего в мире было мобилизовано на войну 127 953 371 солдат, из них:
погибло — 24 473 785,
ранено — 37 477 418,
попали в плен — 28 740 052,
мирных жителей погибло — 46 733 062.
Общие потери человечества — 71 170 847 человек.
2008–2016 гг. Принстон, США — Москва, Россия
Mark J. Conversino. Fighting With the Soviets, The Failure of Operation Frantic. 1944–1945.
John R. Deane. The Strange Alliance. The Story of Our Efforts at Wartime Co-Operation with Russia.
J.V. Chamberlin. Frantic Joe. American Air Basis in Russia World War II.
Glenn B. Infield. The Poltava Affair. A Russian Warning: An American Tragedy.
Bill Yenne. Big Week: Six Days that Changed the Course of World War II.
Christopher Andrew and Vasili Mitrokhin. The Sword & the Shield. The Mitrokhin Archive and the Secret History of the KGB.
Von Hardesty. Red Phoenix: the rise of Soviet air power. 1941–1945.
Glen B. Infield. Big Week: the classic story of the crucial air battle of WWII.
Donna Rubinstein. I Am the Only Survivor of Krasnostav.
Валентин Бережков. Годы дипломатической службы.
Андрей Совенко, Дмитрий Калькой. Полтавская история.
Деннис Данн. Между Рузвельтом и Сталиным. Американские послы в Москве.
Леонард Гендлин. За кремлевской стеной.
А. Александров-Агентов. От Коллонтай до Горбачева.
Павел Судоплатов. Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950.
Под немцами. Воспоминания, свидетельства, документы.
«Свершилось. Пришли немцы!». Идейный коллаборационизм в СССР в период Великой Отечественной войны.
Жизнь в оккупации. Винницкая область. 1941–1944 г.
«Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране. 1922–1934. Том 1–6.
Віктор Ревегук. Полтавщина в роки Другої світової війни.
«Сквозной удар. Авиабаза особого назначения». Документальный фильм, 2004 г.
Операция «Фрэнтик». Американский Перл-Харбор на Украине.
Я помню. Воспоминания ветеранов.
Игорь Гарин. Цена победы.
Александр Пасховер. Тень Победы.
Бек Аккинский. Маршал И.С. Конев.
Константин Симонов. Сто дней войны.
Проверяя свою память, я открыл в Интернете карты Полтавы и не нашел эту церковь. В изумлении позвонил сестре в Израиль: «Белла, я сошел с ума? Разве на Чапаева, на рынке, не было церкви?» — «Была, — успокоила сестра. — Но ты уехал из Полтавы в 1953-м, а церковь сломали через год. Разбивали на глазах толпы, я с папой тоже там стояла, мне было двенадцать лет. Потом люди уносили по домам ее обломки, а папа подобрал самый маленький, крошечный колокольчик. Я хранила его двадцать пять лет, но в 1978-м, при эмиграции, его отняли таможенники в Шереметьеве».
Ознакомительная версия.
