пользу сына, потому что такое разумное предприятие никак не могло взбрести на ум престарелому Леопольду Недобылу. А поскольку Мартин — единственный сын старика, то это, как говорится, что в лоб, что по лбу, это совершенно и безоговорочно одно и то же, даже если земля записана на отца — это тем более все равно, что, как можно судить по дате рождения Леопольда Недобыла, ему не так уж далеко и до могилы.
Так размышляла влюбленная вдова, и в один прекрасный июльский день, посмеиваясь над авантюрностью своего поступка, нарядилась как можно эффектнее, тайно отправилась на извозчичью биржу у Индржишской башни и, как мы уже знаем, поехала за город — поглядеть на Мартинову землю в натуральном виде.
Как и следовало ожидать, серая старушка сообщила покрасневшей даме, что Комотовка-то, верно, продавалась, а теперь уж не продается, потому как попала в крепкие руки. И тут она прибавила нечто, чего Валентина совсем не ожидала, и от чего она пришла в такое смущение, что тотчас горько пожалела о своем поступке и охотнее всего провалилась бы сквозь землю. А сказала старушка вот что:
— Да лучше милостивой пани самой потолковать с молодым хозяином, он тут в аккурат кофей пьет.
И прежде чем Валентина могла помешать ей, крикнула в дом:
— Пан Недобыл, подите-ка сюда на минутку!
Валентина, которая, как мы знаем, несмотря на степенность, свойственную ее возрасту, была склонна к девичьим проказам, совсем потеряла голову, и первым ее побуждением было бежать без оглядки, как говорится, задать стрекача. Но так как дородная дама в кринолине — не заяц, которому ничего не стоит ускакать и спрятаться в кустах, и так как затаенная молодость ее сердца уравновешивалась основательным житейским опытом, то Валентина очень скоро овладела собой, и когда Мартин — в грубой хлопчатобумажной рубахе, расстегнутой на груди, в нанковых панталонах, заправленных в сапоги, — вышел из дому, она мило и без растерянности улыбнулась его изумлению. Мартин держал пузатую чашку, украшенную розой и золотой каемкой. В своем сельском наряде, с растрепанными волосами, пронизанными солнцем, он выглядел куда мужественнее, чем в тесном костюме от деревенского портного, в каком являлся к Борнам. Валентина прекрасно разглядела — и это было весьма приятно ее сердцу и всем ее чувствам — могучие мышцы, от которых вздувались рукава рубахи, эти выпуклости и узлы, доведенные до железной твердости долголетним обращением с тяжелыми вожжами, и мощно выгнутую юношескую грудь, привыкшую дышать свежим ветром далеких дорог. Он был не красив, о нет, зато молод и силен, ловок в своей легкой одежде; коричневый от загара, он напоминал ей здоровый крепкий грибок — так бы и укусила!
Валентина немедля, смело и без запинки, затараторила: ах, возможно ли, такое удивительное, странное, невероятное совпадение! Ее стряпчий, то есть адвокат, кажется, неверно информировал ее, будто Комотовка продается, вот ей и захотелось взглянуть, и надо же тут встретить Недобылочку!
Мы говорили, что пани Валентина не привыкла лгать — а вот лгала же теперь — и на редкость гладко, будто печатала! Заметим, к ее частичному извинению, что она с удовольствием сказала бы Мартину всю правду и что правда эта так и вертелась у нее на языке, когда он появился на пороге, — но ничего этого она не могла высказать, потому что серая старушка, которой Валентина втолковывала, что хочет купить Комотовку, все торчала возле них, с любопытством разглядывая ее своими черными глазками. Одна ложь неизбежно ведет за собой другую; лишенная возможности отступить, Валентина продолжала свое с неослабевающей энергией: да, да, она теперь припоминает, Мартин ведь говорил как-то у них в салоне, что купил землю за городской стеной, но ей и в голову не приходило, чтобы это была именно Комотовка!
Мартин с гордостью ответил, что так оно и есть. И, отдав серой старушке чашку, показывая тем самым, что не нуждается более в ее ассистировании, широким жестом собственника обвел старый сад.
— Вот это все мое, милостивая пани. Громадный клок земли до самого венского тракта вон там, под Жижковым холмом, и туда, к пруду, все это Комотовка. — Опустив руку, он хлопнул себя по бедру. — Есть у меня аппетит еще и на те земли, что за прудом, но и так участок немалый — меньше чем за полчаса не обойдешь.
Старушка исчезла в доме, а извозчик, привыкший к подобным до странности случайным встречам за городом, вернулся на свои козлы, и, отъехав под тень каштана, чья пышная крона уже была словно обрызгана ярко-желтыми точками, деликатно задремал. Таким образом наша своеобразно несходная пара очутилась как бы наедине среди романтической природы.
— Я теперь тут останавливаюсь, когда в Прагу приезжаю, — пояснил Мартин, вводя Валентину через сломанные ворота на пыльный раскаленный от солнца двор — действительно, к скалистой стене, замыкавшей его, вплотную был придвинут фургон Недобыла, разгруженный, со снятой парусиной, так что обнажились ржавые полукружия его ребер. — Батюшка бранится, дескать, тридцать лет останавливался на Конном рынке, «У Хароузов», и с какой стати теперь ездить за городские ворота, в эту развалюху. Батюшка до того не любит менять свои привычки, что иной раз в отчаяние приходишь. Но скажите сами, милостивая пани, зачем же платить за постой, за лошадей, когда тут все даром, и свое сено есть, и своя крыша над головой?
Валентина чуть ли не с бурным восторгом согласилась: конечно, к чему платить, когда здесь можно жить даром? Только как бы эта «своя крыша» не свалилась ему когда-нибудь на голову, — озабоченно добавила она. — А где же лошадки?
Улыбнувшись этой уменьшительной форме, никак не вязавшейся со слоновьими размерами его битюгов, Мартин ответил, что сейчас они пасутся под присмотром Ферды, внука этой старой женщины.
— В этом тоже одно из преимуществ Комотовки, — продолжал Мартин. — Где бы там, на Конном рынке, паслись мои бедные кони? А здесь все — сад, и луг, и пруд, в общем, рай, да и только. А взгляните-ка на эту хибару, — он отворил дверь в амбар. — Чем не идеальный склад для экспедитора?
Валентина спросила — о каком экспедиторе он толкует; он же, несколько задетый, возразил, что ведь как-то упомянул у них в салоне, что хочет бросить извоз и осесть в Праге, открыв экспедиторскую контору — неужели милостивая пани не помнит?
Наоборот, милостивая пани все это помнит, то есть вспомнила сейчас очень даже хорошо, но значение слова «экспедитор» ей не совсем ясно. И Валентина, вращая зонтик за своей красивой головой, украшенной
