резок: по ту сторону ворот — мощеные улицы и площади с газовыми фонарями, по эту — тощая природа, земля, как струпьями, покрытая кучками золы и мусора, безобразная и безлюдная — и все же природа: когда пролетка выкатилась из-под арки ворот, когда смолкло многократное гулкое эхо, порожденное в сыром туннеле скрипом колес и стуком копыт — в вышине звонко зазвенел жаворонок, впереди на пологом склоне ветер тронул созревающие хлеба; по скудному серенькому лугу важно ступал аист, одобрительно кивая длинным клювом при каждом шаге — и вдруг поднялся в воздух, распластав широкие крылья.
— Теперь куда? — спросил извозчик, а его кобыла без всякого явного приказа остановилась и меланхолически свесила голову. — Пожалуй, тут где-нибудь и есть эта самая Комотовка.
Справа от дороги поднимался пологий, заросший кустарником, холм; четко рисовалась вереница тополей на его вершине, выделявшихся на фоне пустынного неба; слева же тянулся запущенный плодовый сад, где бузина глушила одичавшие груши и яблоньки. Над этими густыми непроглядными зарослями, покрытыми копотью от черного дыхания недалекого вокзала, — откуда, словно с того света, доносились пыхтенье паровиков и звуки сигнального колокола — круто поднималась скала, формой напоминавшая череп. А подальше у дороги — единственное человеческое жилье в этой пустыне — стояло просторное, наполовину деревянное, наполовину каменное одноэтажное строение; оно казалось необитаемым — все окна по фасаду были разбиты или до того грязны, что через них ничего нельзя было разглядеть. Сломанные ворота вели во двор с убогими сараями и хлевом, пристроенным к отвесному каменному подножию одного из многочисленных пригорков, которыми горбились и вздувались эти непроглядные заросли. По виду нельзя было предположить, чтобы в этой заброшенной лачуге — видимо, бывшем постоялом дворе, — кто-нибудь еще обитал; но Валентина своими зоркими синими глазами подметила, что над одной из четырех труб, сердито торчавших на дырявой просевшей крыше главного строения, поднимается слабая струйка дыма — скорее намек на дым, чуть заметное дрожание воздуха, разогретого уже угасавшим огнем, однако же бесспорное доказательство присутствия человека. Она попросила извозчика рискнуть — сходить спросить в доме.
И верно — едва он постучался в дверь, как внутри звякнула щеколда и выглянула маленькая, сухонькая старушка, серая с ног до головы: серый платочек прикрывал ее седые волосы, у нее было серое лицо и серый сарафан, поверх которого повязан серый передник; даже босые ноги были серые от пыли. Только глазки у нее были черные, блестящие и молодые.
— Не трудитесь кричать, я слышу, — сказала старушка извозчику который, полагая, видимо, что столь ветхая и серая особа неизбежно должна быть туга на ухо, обратился к ней довольно громким голосом. — А Комотовка тут и есть, — повернулась старушка к пани Валентине, по-видимому догадавшись, что извозчик постучался в ее дверь не по собственному почину, а по воле сиреневой дамы в пролетке. — Что угодно милостивой пани?
Старушка, хоть и говорила отрывисто, не казалась сердитой, и пани Валентина почла за благо сойти с пролетки и приблизиться к ней; медленно, тоном гранд-дамы, к которому она прибегала порой в разговоре с людьми совершенно незначительными, Валентина произнесла, что хочет узнать, с какого и по какое место простирается участок земли, приписанный к Комотовке. Серая старушка, то ли от непонятливости, то ли из подозрительности, не торопилась отвечать, а только смотрела на красивую даму своими черными, быстро моргающими глазами; тогда Валентина с оттенком нетерпения сказала:
— Ну? Можете вы мне ответить?
— А зачем это милостивой пани знать-то? — возразила старушка.
— Потому что, слыхала я, будто Комотовка продается, а я интересуюсь этими владениями, — слегка покраснев, объяснила пани Валентина.
Почему она покраснела? Да потому, что не привыкла лгать, а ведь ей отлично было известно, что Комотовка не продается. Зачем же лгала она, зачем пустилась одна-одинешенька в эту легкомысленную прогулку за стены города, в те края, где ныне, спустя сотню без малого лет, возносится к небу огромное здание Дома профсоюзов? Причина весьма проста и весьма человечна: ее привела сюда любовь.
Прошло почти четыре месяца после первого появления Мартина в Лизином салоне, и с того дня, незабываемого для Валентины, молодой возчик являлся к Борнам регулярно и верно, не пропустив ни одной среды, самоотверженно позволяя опаивать себя чаем и обкармливать пирожками и каштановым тортом. Иногда он стеснялся и молчал, иногда же отваживался блеснуть школьной премудростью или богатым своим жизненным опытом; но, молчаливый или разговорчивый, он не отрывал покорного взгляда от пани Валентины, даже не стараясь больше переводить глаза на эмалированный циферблат часиков на старой башне. И невидимые нити, протянувшиеся между юношей и вдовой, в конце концов перестали быть невидимыми, причем до такой степени, что даже мечтательная Лиза заметила их и однажды, когда гости разошлись, с кислой миной и с оттенком недоумения сказала:
— Что это, маменька, Недобыл с вас глаз не сводит?
Валентина, правда, самым решительным образом, даже чуть ли не с возмущением опровергла сущность Лизиного замечания, но в глубине своего обрадованного сердца подумала: да, дура ты набитая, не сводит, не сводит он с меня глаз, и, верно, знает почему!
После этого она долго, целую неделю соображала, как бы в следующую среду потактичней намекнуть об этом Недобылу, не конфузя и не пугая его, как бы предостеречь, что гости уже обращают внимание на его упорное любование ее красой. Но когда она уже все придумала, то под конец сказала себе в упоении и ликовании чувств:
— А вот нарочно не стану ему ничего говорить, пусть все видят, что я еще могу нравиться!
Потом она сделала то, что давно задумала: попросила у Банханса «референции» о Недобыле, и хотя на этот раз ей пришлось ждать ответа несколько дней, поскольку дело касалось не столь известной и видной персоны, как Борн, — справка, выданная Банхансом, в высшей степени ее удовлетворила. Оказалось, что Недобыл не лгал, рассказывая о покупке участка под Жижковым холмом; если он и отклонился от истины, то столь незначительно, что это можно было назвать вполне извинительным приукрашением действительности, но ни в коем случае не ложью. Банханс сообщил, что отец Мартина, Леопольд Недобыл, 1806 года рождения, купил в 1862 году земельный участок Комотовка за Новыми воротами, уплатив 29 650 гульденов. Итак, не сам Мартин, а его отец. Но это и понятно, — рассуждала Валентина, — ведь Мартину, двадцатидвухлетнему юноше, далеко еще до совершеннолетия, и он не может сам вступать в сделки. Главное — чья была инициатива, чья идея, сына или отца; а в этом вопросе Валентина не колебалась ни минуты, справедливо решив его в
