— Charmant! Не забудь время от времени почесывать жезлом зад. Траутветтер щеголяет этой скверной привычкой. Простой солдат, нет ему нужды в приличиях и чужеземных манерах, ты ведь знаешь таких людей. Ну что же! Траутветтер, живехонький.
Опять это неприятное ощущение, словно растворяешься, улетучиваешься. Блуждая взглядом по комнате, Герман пошарил в кармане. Облизал губы и сглотнул, но заговорить не решался, из опасения услышать хриплый командный голос Траутветтера. В конце концов он прошептал:
— Мой Плутарх… Где мой Плутарх?
— Не понимаю, о чем ты.
— Небольшая книжка в пергаментном переплете, латинский Плутарх…
— Теперь он тебе не нужен.
— Дайте мне моего Плутарха.
— Черт побери, Траутветтер неграмотен! Хватит пререкаться.
— Дайте мне моего Плутарха.
— Ты же старый неученый солдат! Всё, шутки в сторону.
— Дайте мне мою книгу, или я за себя не ручаюсь! Мне нужно что-то мое, мое собственное.
Лицо старика неожиданно исказила уродливая гримаса — он словно решил сдвинуть кожу лица на макушку. Откинувшись на спинку стула, он скрестил руки на груди и сунул кулаки в перчатках под мышки. Хрипло втянул воздух.
— Eh bien[56]. Отдай ему книгу, Игнацио.
Герман опустил томик в карман и тотчас немного успокоился. Непринужденно почесал жезлом задницу и произнес сиплым трауветтеровским басом:
— Хо-хо! Ну так что же, ваше превосходительство, благоволите сделать разъяснения.
Белый беззубый рот скривился в жутковатой усмешке. Старик все еще был вне себя от ярости. Голова тряслась. Рука, прижатая к серебряному рту горгоны, словно заглушала ее вопль.
— Изволь. Положение тебе известно. Завтра армиям предстоит крупная баталия. А позавчера у принца Генриха случился тяжелый приступ давней болезни (у него свищ прямой кишки) — как нельзя более кстати! — и он отбыл в Спа, на воды. Я посоветовал королю Фридриху назначить командующим Траутветтера. Ха! Он слегка удивился. Ведь Траутветтер уже много лет в опале. Но король слишком умен, чтобы пренебречь моими советами. Сегодня ночью Траутветтер явился сюда на инструктаж. Я как раз намеревался послать за тобой, но каково же было мое удивление, когда я внезапно увидел тебя у фонтана. Н-да! Мой замысел ты уже понял. Траутветтер заперт в своих комнатах, вернее сказать, стоит сейчас передо мной, ибо отныне ты и есть Траутветтер, а то, что у меня во дворце сидит под замком какой-то полоумный дезертир, касательства к этому не имеет. Карета ждет во дворе. Ты немедля едешь в армию и принимаешь командование. Завтра ты одержишь блестящую победу. После чего можешь открыть, кто ты такой, и жить дальше как увенчанный лаврами полководец лучшей из армий.
— А если я не хочу?
— Вздор! Конечно же, хочешь. Разве ты не мечтал о лаврах полководца? Наверняка, и не один раз, а тысячу!
— А вдруг я проиграю баталию?
— Значит, старый баран Траутветтер сызнова сделал глупость, все, пожалуй, именно этого и ждут. Ты же, разумеется, без долгих церемоний вернешься к своей прежней ипостаси. У тебя есть шанс выиграть всё, а терять тебе нечего.
— Это безумие.
— Ради этого шанса тысячи славолюбивых молодых людей руку бы отдали на отсечение.
— А ну как они меня узнают?
— Узнают? Тебя?
— То бишь не узнают Траутветтера? A-а, вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.
— Не волнуйся. Опальный Траутветтер без малого одиннадцать лет безвыездно жил в своем имении. Вполне естественно, что он немножко изменился. К тому же тебе совершенно не о чем беспокоиться. Ты ведь вылитый Траутветтер.
— Но я даже полувзводом никогда не командовал!
— Ну и что? Ты и не догадываешься, как мало смекалки и умений потребно, чтобы командовать армией. Случалось, баталии выигрывали и пьяные генералы, и спящие, и сумасшедшие, и слабоумные, и даже такие, кого вообще не было на поле битвы. Тебе ли не знать. Ты ведь читал мои мемуары, а этого более чем достаточно. На всякий случай вот в этом письме я набросал кой-какие советы и указания. Если окажешься в затруднении, сломай печать.
Герман недоверчиво буравил взглядом красную сургучную кляксу.
— Безумная затея. Двух минут не пройдет, как меня разоблачат.
— Отнюдь. Ты одержишь блистательную победу. И завтра вечером станешь великим человеком, а ведь ты всегда об этом мечтал.
— Увы, да, только мне все представлялось несколько иначе, и…
— Ты, поди, вообще не очень задумывался о том, как все будет, верно?
— Пожалуй, что так.
— Лавровый венок иметь хочешь, а потрудиться ради него — нет?
Герман хмыкнул.
На мгновение стало тихо. Запертый солдат устал громыхать. На востоке у горизонта уже обозначилась алая каемка утренней зари, и кабинет был погружен в призрачный полумрак. Свечи догорали. Лакеи дремали у стен, и даже портреты словно бы клонило в сон, и они хлопали глазами. Только лик Медузы в красноватых отблесках на кирасе герцога все еще бодрствовал, беспрерывно испуская свой оцепенелый вопль. Лицо старца в огромном курчавом каштановом парике было страшно маленьким и бледным.
— Ну, так что ты решил?
— Не знаю.
— Пожалуй, это единственный твой шанс.
— Знаю.
— Сиди в болоте, коли хочешь. Священником, солдатом, узником сумасшедшего дома — да кем угодно, черт побери! И тешься мыслью о единственном в твоей жизни случае, когда Фортуна с улыбкой схватила тебя за рукав, а ты, будто второй Иосиф, бросился наутек.
Герман хлопнул маршальским жезлом по ладони.
— Боже сохрани! Тогда, пожалуй, стоит попытаться. Адъютант!
— Вот это другой разговор. Удачи! Буду несказанно рад, если ты окажешься достоин своего нового платья.
— Поживем — увидим.
Дверь распахнулась, вошел молодой офицер, стал во фрунт.
— Ваше превосходительство!
Герман открыл рот и нимало не удивился, услыхав из собственных уст хриплый раскатистый бас Траутветтера.
— Хо-хо! Отлично. В путь! Хм. Навстречу битве. Кстати, как тебя зовут, мой мальчик?
Адъютант изобразил улыбку. Одна из обычных давних шуток старика. Только бы не подать виду…
— Капитан фон Кнопфен, ваше превосходительство.
— Хо-хо, отлично. Так держать!
Герман оглушительно захохотал, в душе досадуя на траутветтеровскую тупость. Образ полководца всегда рисовался ему более импозантным, романтически чернокудрым, величавым. Перспектива завоевывать земную славу в ипостаси полоумного пьянчуги выглядела далеко не столь привлекательно.
Траутветтер отсалютовал маршальским жезлом, и старец с тонкой усмешкой склонил голову. Руки его неподвижно лежали на столе.
— Bon chance, mon vieux[57]. В добрый час.
К своему изумлению, Герман заметил, что, шагая по лестнице, Траутветтер прихрамывает. Это еще что такое? Старая рана, полученная под Росбахом{90}, хо-хо, старый солдат, понимаешь ли, мой мальчик, был там, маленько нюхнул пороху… Или это обыкновенное притворство, чтоб выглядеть повоинственнее? Чертов Траутветтер, тщеславный старый остолоп… Нет, в самом деле, я бы заслуживал роли получше. Герман машинально ощупал карман, на месте ли книга.
Карета ждала во дворе. Кучер проснулся и отсалютовал кнутом, лакей мигом спрыгнул с запяток. Из зеленых зарослей, сверкая спицами, выкатилось солнце, до боли яркое для глаз после бессонной ночи. Фонтанный дракон свирепо выплевывал чистую водяную струю. Самый обыкновенный фонтан при свете утра. Кусты и деревья — отстраненные, чопорные, как незнакомцы. На траве серебряной пленкой лежит роса.
Траутветтер остановился на крыльце, схватил адъютанта за плечо. Юноша замер под его прикосновением. Странно. Может, Траутветтер содомит? Или любитель раздавать щипки? Надо бы разузнать.
— Адъютант!
— Ваше превосходительство!
— Езжай вперед и собери командующих корпусами, проведем военный совет. Не позднее восьми армия должна быть готова к сражению.
— Слушаюсь.
— И подбери мне денщика.
— Есть один на примете, вероятно, подойдет. Некий Иоганнес Турм из Бреславльских гренадеров Бока. Он служил лакеем у генерала фон Притвица, наверняка знает свое дело.
— У Притвица? Хо-хо. Надо думать, любимчик его, ну да ладно. Что ж, за работу. День обещает быть отменным. Хотя для битвы любой день хорош, как говаривали в мое время. Верно, мой мальчик? А? Черт, как бишь тебя зовут?
— Кнопфен, ваше превосходительство.
— Так держать! Хо-хо!
Адъютант вымученно улыбнулся. Траутветтер оглушительно захохотал и почесал задницу маршальским жезлом. Герман сгорал от стыда за свое второе «я», как за неотесанного деревенского родственника.
Место для ставки командующего было выбрано живописное — в расчете на будущие батальные гравюры; располагалось оно на вершине холма, над которым господствовала закоптелая, изрешеченная ядрами ветряная мельница, и обеспечивало прекрасный обзор низины, где в косых утренних лучах уже разворачивались полки. Палатка Траутветтера стояла возле большого засохшего дуба, при виде которого армейские рисовальщики радостно потирали руки. Как живописно! У входа в палатку высились пирамиды литавр, украшенные трофейными австрийскими штандартами (их на всякий случай доставили из берлинского Арсенала). Свободные от дежурства адъютанты в благородных позах отдыхали на соломе вокруг догорающего бивачного костра. За мельницей нашлось укрытие для неказистой Пользы: там, стряпая генералитету обед, трудился десяток кухмистеров и лакеев. Под навесом пыхали жаром походные кухни, крутилось на вертелах сочное мясо, громоздились корзины с бутылками, сверкали серебром и фарфором погребцы.
