хруста белом переднике, с фельдшерской наколкой на высокой прическе. На мгновение прижалась к вскочившему с места мужу:
— Доброе утро, милый!
— И тебе доброго дня, майн либе! — Ландсберг легонько поцеловал жену в висок, пытливо заглянул в глаза. — Не беспокойся, Олюшка, я всё сделаю так, как должно!
— Знаю, Карл. Но, знаешь ли, беспокойство — вечный удел женщины, поэтому я не могу не беспокоиться.
— Вот и славно. Вот и славно, Олюшка! Большой ли у тебя сегодня прием?
— Записано четверо, включая эту… особу. Пока только одна поселенка дожидается. Я уже попросила ее погодить, соврала, что лекарство для нее пока не готово. Пусть уж эта особа первая зайдет — глядишь, быстрее и уйдет. Ты все-таки поосторожнее с ней, Карл!
— Олюшка, ну право!..
— Ну все, все! Ухожу, не сердись…
— Да, и непременно вели граммофон завести! Чтобы как всегда было.
Граммофон в смежной, через стенку от приемной амбулатории пустой комнате, был давней придумкой Ольги Владимировны. Объясняя свою идею мужу, она утверждала:
— Музыка вообще настраивает человека на хорошее. Пусть играет, ежели в приемной хоть одна пациентка дожидается! По крайней мере, люди будут меньше прислушиваться к голосам в амбулатории, к звяканью инструментов, к стонам пациенток. В самой приемной граммофон ставить — это, пожалуй, слишком громко. А вот в чулане через стенку — в самый раз! Ручку крутить и пластинки менять найму ребятишек. И им заработок, и музыкальное воспитание заодно. Ты не против, Карл?
Разумеется, Карл никогда не был против задумок жены.
Оставшись в перевязочной один, Ландсберг снова попытался читать, но с досадой отложил книгу. И почти сразу же в дверях снова возникла Ольга Владимировна. Каким-то чужим, тусклым голосом, умоляюще глядя прямо в глаза мужа — а вдруг передумает и откажется принимать негодяйку Соньку — проговорила:
— Карл, к тебе посетительница…
— Что ж… Проси, коли явилась!
Ландсберг встал, оперся костяшками пальцев на застеленный скатертью стол. Так уж случилось, что он был одним из немногих островитян, никогда не видевшим вблизи знаменитую узницу Сахалина, Соньку по прозвищу Золотая Ручка. Ее фотографии — и в молодости, и обошедшие весь мир карточки, на которых был запечатлен процесс подготовки к заковке мадам Блювштейн в кандалы — ему, разумеется, попадались. Попадались — но плохо соотносились в его представлении с живым человеком, чья жизнь была какой-то мешаниной правды, легенд и откровенных домыслов. Несколько раз Соньку ему показывали на улицах поселка — но всё издали. И вот встреча наяву, черт бы ее подрал!
Глава десятая. Нож к горлу
Дитятева посторонилась, и в перевязочную зашла Сонька. Одета она была, как и большинство женщин из ссыльнокаторжных, — в серое. Пальто, толстый платок, из-под которого виднелась лишь часть лица, и даже, кажется, само лицо — всё было серым. И серая же шаль, в которую посетительница бережно кутала левую руку — как сказали Ландсбергу, рука у Соньки начала сохнуть после длительного ношения тяжелых кандалов.
— Гутен морген, герр Ландсберг! — посетительница, словно в нерешительности, остановилась у порога. И продолжила, тоже по-немецки. — Спасибо, что согласились принять меня и выслушать мою просьбу, мой господин!
— Не угодно ли вам снять пальто, мадам? Олюшка, помоги.
— Данке, — посетительница проворно скинула пальто на руки Ольге Владимировны, отвернувшись от Ландсберга, украдкой глянула в небольшое зеркало на стене, снова приладила на левую руку шаль и только потом подошла к столу.
— Не угодно ли присесть, мадам?
— Данке…
— Мадам, вы можете не утруждать себя, говоря по-немецки, — присаживаясь вслед за нежданной гостьей, предложил Ландсберг.
— Я полагала, что каждому приятно слышать родную речь, — тут же возразила Сонька. — К тому же, я свободно говорю и по-немецки, и французский знаю. Польский, разумеется… Могу объясниться на английском, хуже на испанском, если угодно… Это мне не в тягость, уверяю вас!
— Мадам, мои предки так давно поселились в России, что вряд ли я вправе считать немецкий язык родным, — чуть поморщился Ландсберг. — И о ваших способностях, в том числе и к языкам, я наслышан. Однако, полагаю, вас привело ко мне отнюдь не это, не так ли? Прошу вас по возможности короче изложить ваше дело — времени у меня нынче мало.
Говоря это, Ландсберг пристально всматривался в лицо своей собеседницы, с трудом находя в нем отблески черт эффектной и даже красивой дамы, запечатленной не столь уж и давно на страницах многих европейский газет и обложках журналов.
«Да, пожалуй, литератор Чехов прав: есть в ее лице что-то мышиное. И не только в лице, пожалуй, — думал Ландсберг. — Сами манеры — тоже какие-то суетливые, как у осмелившейся выскочить из подпола мышки… Боже, как безжалостно время, как понятны все эти женские страдания у зеркала!»
— Что, герр Ландсберг, совсем старухой выгляжу? — словно прочитав его мысли, вскинулась посетительница. Рывком сдернула с головы наброшенный платок, встряхнула головой, и на свет явилась хоть и несколько помятая, но все же тщательно уложенная прическа, блеснули камешки в длинных сережках. — Увы, это так!
— Что вы, мадам! — Ландсберг чуть смутился, кашлянул: а мышка-то оказалась с коготками! Да и была ли эта женщина мышкой — с прыгающей у носа бородавкой, со старушечьи остреньким подбородком. Сейчас напротив него, сидела, кажется, если не та самая дама полусвета с фотографий, то весьма близкое ей подобие.
— Да, вы правы, время безжалостно, — вновь начала превращаться в серую мышь посетительница. — Но не станем попусту отвлекаться. Времени у нас действительно мало. Мой Богданов… Мой друг сегодня, кажется, оставил меня своим назойливым вниманием — чему, должна признаться, в немалой степени поспособствовала водка, настоянная на табачных листьях. Но он может проснуться и раньше ожиданий. А проснувшись, тут же побежит сюда. Надеюсь, ваши люди — там, на крыльце — не побоятся остановить его, ежели Богданов вдруг решит ворваться сюда? Я, конечно, просила и умоляла его не обременять ваш дом своими визитами — но…
— Я тоже надеюсь на это, — кивнул Ландсберг. — Итак, мадам?
— Мой разговор приватен до чрезвычайности, — Сонька покосилась на все еще стоящую у дверей Ольгу Владимировну. — Ради бога, простите, сударыня, но не в ваших интересах знать истинную цель моего визита к вашему супругу… Да и я буду чувствовать себя скованной в вашем присутствии… Позвольте побеседовать с вашим супругом наедине!
Дитятева поджала губы, взглянула в лицо Карла — но тот сделал успокаивающий жест: не волнуйся, мол, все будет хорошо!
— Итак, мадам? — повторил Ландсберг, когда дверь за супругой закрылась. — Я слушаю вас!
— Полагаю, что вы много слышали обо мне в последнее время, господин
