не заметили на капище этих предметов?
Куджула с Аглаей переглянулись.
– Нет… ничего такого.
– Как они скрываются от людей? – спросил Октар.
– Руи можно распознать на рассвете по измазанному кровью лицу или если ее вырвало сразу, как только она проснулась. Но их не убивают, потому что побаиваются. Когда в селении кто-то заболевает, то подозреваемую женщину просят навестить больного. Если ведьма согласилась, тогда он выздоравливает. Миту тоже к утру возвращается в свое тело. Его топор все еще опасен для окружающих, так как приманивает к дому дэвов. Особенно опасно хранить его в доме, где есть роженица – бедняжке не миновать выкидыша. – Получается, эти оборотни что хотят, то и делают! – в негодовании воскликнула Аглая, от пережитого волнения она с трудом справлялась с чувствами.
Особенно ее возмутил последний пример.
– Нет, – Иешуа постарался успокоить македонянку. – В каждой деревне есть даял – человек, который умеет договариваться с руи. Еще он обладает даром исцеления и прорицания. Он тоже рыщет ночью по окрестностям. Увидев ведьму, даял способен ее догнать, чтобы вырвать из рук маяро. Если козу принесли на капище, то он может ее выкупить, заменив на быка… Главное – сразу предупредить фарсивана, душу которого он выкупил, чтобы тот успел принести богам очистительную жертву. Но если маяро убили, фарсивана уже ничто не спасет, и он зачахнет без видимой причины… В общем, хорошо, что вы успели оттуда вовремя убраться.
– Почему они такими рождаются? – поинтересовался Октар.
– Ведьмой не рождаются. Девочку превращает в руи мать, сама ведьма. Для этого она заставляет малышку плясать на жернове водяной мельницы, а потом учит летать. Митой и даялом также становятся по принуждению. Стоит родителям какого-либо мальчика зазеваться, как дэвы тут же похищают его, чтобы увести в дикие места. Они предлагают ему две чаши на выбор: в одну наливают молоко, в другую кровь. Если он выберет молоко, то станет даялом, а если кровь – митой.
– Откуда ты это знаешь? – спросила Аглая.
– Паштуны рассказали… Когда вы спать ушли. Шимон обещал, что возьмет заботу о наших маяро на себя.
Поужинав, устроились на ночлег. Октар с Иешуа прижимались друг к другу спинами для тепла. Куджула обнимал свернувшуюся калачиком Аглаю, заботливо подоткнув под нее край гиматия.
– Что с нами будет? – обреченно спросила македонянка.
– Ничего, – бодро ответил Куджула. – Вот выйдем к Горбанду, а оттуда до Капишы рукой подать.
– У меня плохое предчувствие, – прошептала Аглая. – Я никогда раньше не была в горах… Меня пугает их ледяное равнодушие, как будто им все равно, выживем мы или умрем. Да еще эта ведьма…
– Так они же каменные, – улыбнулся кушан. – Они не умеют думать. Про ведьму забудь. Иешуа сказал, что за нами присмотрят паштуны, а я ему верю.
– Нет… Иешуа рассказывал, что камни тоже умные, как люди. Я чувствую: они меня не любят, хмурятся и недовольно ворчат. Слышишь? – македонянка повернула к нему голову.
– Успокойся, ночью в горах не бывает тихо. Вот погоди, еще обвалы услышишь, – Куджула поцеловал ее и добавил: – Зато я тебя люблю. И буду любить всегда… Так же, как вечно цветет канга.
Он показал на усыпанный изящными желто-зелеными язычками куст.
– Тебе этого мало?
Аглая нашла его руку, тихонько сжала, потом поерзала, устраиваясь поудобней. Вскоре лагерь спал, лишь стреноженные кони похрапывали у воды, подбирая губами стебли осоки…
Весь следующий день беглецы продвигались вдоль Танги. То по нависающим над водой карнизам, то по узкой тропке среди пихт и сосен, то прямо по береговому щебню.
Время от времени встречались переправы: кучи камней, соединенные настилом из переплетенных березовыми ветками жердей. Тогда они спешивались и осторожно переводили лошадей по неустойчивому помосту, держа под уздцы. Но чаще приходилось преодолевать многочисленные ручьи вброд по холодной воде.
Над головой возвышались то желтые, то оранжевые скалы. А иногда цветной гранит как по волшебству сменялся башнями из черного ломкого камня. По мере того, как река наполнялась влагой тающих ледников и ключей, она становилась шире, шумела все строже, грознее…
В заливных долинах ютились деревушки.
Жители относились к путникам доброжелательно, угощали козьим сыром и фруктами. Женщины с интересом разглядывали Аглаю, потому что эллинок им видеть еще не приходилось. Они гладили ее белую кожу, перебирали русые волосы. Македонянка ежилась от их прикосновений, смущенно улыбалась, и поскорее дарила нитку бус с шеи или браслет, лишь бы бактрийки отвязались.
В одном из селений путники поменяли истощенных переходом лошадей на ослов – все равно скоро придется идти пешком. В придачу к ослам Куджула выторговал несколько козьих шкур, чтобы не мерзнуть по ночам.
Вечером четвертого дня отряд вышел на берег Сурхаба. Переночевали в пещере, выбросив из нее кости архаров; видимо, сюда волки таскают добычу. Перед лазом разожгли костер: пусть огонь послужит сигналом для хищников, что место занято.
Утро встретило ясным безоблачным небом и обильной росой, покрывшей прозрачными каплями кустики астрагала, терескена и додонеи.
Когда солнце залило все вокруг испепеляющим жаром, путники достигли долины. Горы раздвинулись, словно им надоело сжимать реку в каменных тисках.
Остаток дня они ехали по берегу поймы, наслаждаясь открывшимся раздольем и пением птиц в фисташнике. Сурхаб потерял силу. Разделившись на множество рукавов, плавно струился среди песчаных отмелей, а вода из грязно-бурой сделалась бирюзово-синей.
Переночевали у входа в ущелье. Там, где река вырывалась из каменной тверди в долину. Куджула всматривался в темноту мрачной расселины, с тревогой думая о предстоящем на следующий день испытании. Аглая казалась спокойной, но была бледнее, чем обычно.
Ночью влюбленные прижимались друг к другу, заглушая страх нежностью.
Наконец настал день, о котором старались не говорить во время пути. Сборы были недолгими. Помимо оружия, Куджула с Октаром несли еду и шкуры. Иешуа доверили мешок, где лежало все самое ценное: свинцовый кодекс, куски гексаграммы, деньги. Остальные вещи оставили вместе с ослами в долине. Животные не расстроились из-за ухода хозяев, продолжая с наслаждением пастись среди зелени.
Берега сблизились.
Правый был изрезан террасами, а левый, по которому шел отряд, вскоре превратился в неприступные кручи. Отвесная стена тянулась вдоль русла, теряясь за поворотом. На два человеческих роста от воды гранит был серого цвета, затем начиналась ровная коричневая стена, изрезанная косыми линиями, вся в щербинах, словно обструганная тупым рубанком.
Тропа уперлась в скалу, дальше начинался овринг.
Путники след в след двинулись по шатким мосткам. Сучья под ногами предательски скрипели и проседали под тяжестью людей. В спину дул пронизывающий ветер.
Октар осторожно ставил ногу на настил, слегка покачивался, проверяя на
