почти не мигал своими незабудковыми глазами. Уж что-что, а слушать он умел.
– Я решил сам взглянуть на принцев, – продолжал Клуэ. – Отправился в Тюильри… Того, что там было, я не забуду никогда.
Глаза полковника сощурились, тонкие губы искривились.
– Мне встретились мои бывшие товарищи и друзья. С каким презрением они говорили мне о короле! Насмешничали, потешались… И вот объявляют: «Король!» Те же самые люди, которые только что поливали его грязью, бросаются вперед, чтобы оказаться у него на пути, перехватить его взгляд… Я стоял в сторонке и смотрел. Мне трудно выразить словами мои чувства… Скажите, вы ведь видели короля? Конечно, о чём я говорю… Но тогда, в первый раз, после всего услышанного… Меня поразили его уверенность и величие. Он шел – и было видно, что он здесь господин. В нём было что-то такое, что… Мне захотелось склонить голову и опуститься перед ним на одно колено. Если бы он отдал мне тогда какое-нибудь приказание, я бросился бы исполнять, не рассуждая. Вот именно это и потрясло меня до глубины души. Принцы давно прошли, а я всё стоял на том же месте… и вдруг почувствовал, что всё мое лицо в слезах. Мне стало стыдно, я почти выбежал оттуда… А потом пошел к маршалу Нею и вновь стал его адъютантом.
Клуэ отпил из почти полного стакана, стоявшего перед ним. Альфред не нарушал его молчания, не мешая думать, но ждал продолжения.
– Маршал никогда не был слугой двух господ. Он слишком честен для этого. Всякие мерзавцы говорили потом, что, уезжая из Парижа, он намеревался предать короля, так вот это неправда. Я точно знаю, я имел честь пользоваться его доверием. Он оказался в ловушке.
Мы же ничего не знали. Ни об измене Лабедойера, ни о капитуляции Гренобля и Лиона. Маршал собирался идти на Лион, но у него было мало людей, патронов и зарядов, ему обещали подкрепление. Однако в Шалоне-на-Соне жители побросали пушки в воду. И той же ночью маршал получил письмо от генерала Бертрана. В нём говорилось, что народ и армия повсюду переходят на сторону императора, и если маршал станет упорствовать, то именно он окажется повинен в гражданской войне, вся пролитая кровь падет на него. Да что там, его собственные солдаты отказывались стрелять «по своим». Как же он сказал тогда? Ах да: «Нельзя остановить прилив голыми руками».
Четырнадцатого марта, на банкете, маршал объявил генералу де Бурмону, что собирается зачитать войскам прокламацию, которую ему прислали, – «Да здравствует император!» Генерала де Бурмона я знал по Германии, в армии его уважали. Он считал, что маршал совершает ошибку, уж лучше бросить всё и вернуться в Париж. Я тоже так думал, я не верил, что король сбежал из Парижа, как нам тогда говорили. Но маршал уже принял решение. И вот… мне пришлось покинуть человека, который много лет был мне как отец, которому я обязан всей своей карьерой. Ммм… мне и сейчас больно вспоминать об этом… Я уехал с генералом де Бурмоном. Он отчитался королю обо всём, чему был свидетелем, и мы стали ждать приказаний. Но их не последовало. А потом мы в одночасье узнали о том, что король покинул столицу и что Наполеон издал приказ об аресте графа де Бурмона, меня и еще нескольких офицеров, сохранивших верность присяге.
Признаюсь честно: я был поражен в самое сердце. Я привык к опасностям иного рода, но оказаться в тюрьме за исполнение своего долга? Человек, которому мы верно служили пятнадцать лет, презирал нас настолько, что не имел уважения к клятве, хотя сам позволил нам ее принести! Вам не понять, что́ творилось в моей душе. Надеюсь, что вам никогда не придется пройти через это.
Вы уехали из Парижа вместе с королем? Значит, вы не знаете, какой там настал тогда кавардак. По городу ходили прусские прокламации – истинные или ложные; в них говорилось о восстановлении Республики, об угрозе расчленения Франции… Что мне было делать? Я спрашивал об этом всех. Как велит нам поступить наша совесть? Одни улыбались и смотрели на меня, как на наивное дитя, другие сами не знали, остальные говорили самые разные вещи, ведь у каждого свой интерес. Как же это… Трудность не в том, чтобы исполнить свой долг, а…
– «Во времена политических кризисов самое трудное для честного человека не исполнить свой долг, а понять, в чём он состоит», – подхватил Альфред. – Это написал господин де Бональд в ответ на брошюру о Революции госпожи де Сталь.
– Сказано очень верно. Так вот, один лишь генерал де Бурмон смог дать мне внятный ответ. Он сказал, что истинные намерения иностранных держав нам неизвестны, от короля мы не получили никаких приказов и не имеем никаких вестей, но Франция в опасности, и главное сейчас – защищать отечество, а значит, оставаться в армии так долго, насколько наше присутствие в ней будет согласоваться с нашим долгом перед королем. Наполеон предложил ему командование дивизией, не потребовав новой присяги; генерал мог сделать меня своим начальником штаба. Я согласился сразу, потому что он разрешил все мои сомнения. Точно камень с души свалился. Мы уехали в Мозельскую армию, которой командовал генерал Жерар.
Оба генерала были давними товарищами и уважали друг друга; мы не скрывали от генерала Жерара своих истинных чувств. Он иногда журил меня за то, что я ношу свой крест Почетного легиона вместе с цветком лилии, но потом перестал, видя мое упорство. Ему было достаточно того, что мы сражались под трехцветным знаменем. Но вот во все армейские корпуса разослали Дополнительный акт к конституциям Империи, каждый офицер должен был подписаться за него или против. Вы читали этот документ? Французов призывали навсегда отречься от Бурбонов. Вот это всё изменило. Генерал де Бурмон сказал мне, что отныне оставаться в армии значило бы предать короля; он подписался против. Я поступил так же, но отговаривал его, как мог, от решения пойти к генералу Жерару и отказаться от командования. Я был уверен, что мы тем самым поставим в трудное положение самого генерала Жерара, которому придется нас арестовать или навлечь на себя гнев императора. Но он пошел всё равно. Не знаю, о чём они говорили, но когда он вернулся, то заявил мне, что едет к королю в Гент. Мне ничего не оставалось, как ехать с ним,
