В свое время в предисловии к первому изданию «Гайдамаччины» (1870) Мордовцев, обосновывая свою позицию в оценке народного движения, утверждал, что «нередко народная память освещает известные исторические события и лица вернее, ближе к истине, чем официальные документы, не всегда искренние, а часто — с умыслом лживые». В этом отношении демократические симпатии Мордовцева с наибольшей силой выявились в созданных им в романе образах рядовых запорожцев, героических борцов за свободу, воссозданных в духе народнопоэтической традиции. Вместе с тем односторонняя абсолютизация такого подхода в освещении сложных исторических фигур оборачивается идеализацией, апологией вместо необходимого социального анализа. Отказавшись от самостоятельной критической оценки эпохи и героев, приняв на веру тенденциозно предвзятые построения, писатель тем самым отступил от исторической и художественной правды. Показательно, что в украинской переработке произведения («с дополнениями и отличиями») М. Загирной (Марии Гринченко) все эти «исторические» сентенции сняты [Б. Д. Гринченко считал необходимым включить «Сагайдачного» в круг народного чтения (см. раздел «історичні книжки» его книги «Перед широким світом») и сам работал в 1884 г. над переводом романа — см. материалы его переписки с Д. Мордовцевым в отделе рукописей ЦНБ АН УССР. — III. 38781— 38790].
По своей проблематике, идейно-художественной ценности, демократической направленности в одном ряду с «Сагайдачным» стоит небольшая по объему повесть «Крымская неволя» (1885). Сюжет ее несложен: в «тяжелую годину», когда гетман П. Дорошенко сам зазывал турок и татар осуществлять нападения на украинские земли, под Каменцем попадают в ханскую неволю московский ратник, побывавший уже ранее в плену, и молоденькая украинская девчушка Катря. Через несколько лет в руки людоловов попадает и молодой казак Пилип, по прозвищу Камяненко, родом тоже из Каменца. Его продают в рабство тому же турецкому паше. И лишь через девять долгих лет, благодаря смекалке и опыту «москаля», побывавшего «во всех неволях», трем невольникам удается бежать и вернуться на родину.
Повесть привлекает гуманистической атмосферой; впечатляюще, с первых же эпизодов передан трагизм положения простого народа, отданного на поругание людоловам-крымчакам историческими авантюристами типа Дорошенко и Мазепы; убедительно раскрывается тема единения русского и украинского народов в последовательном показе судеб старого «москаля» и молоденькой Катри, Пилипа и русского стрельца, попавшего в плен на поле боя. Вместе бьются они в ратном строю, одна у них горькая судьбина, общие и мечты у них — совместными усилиями вырваться из неволи, одолеть врагов, добиться мирной, вольной жизни.
Глубокая народность, историческая конкретность и типичность жизненной ситуации, ставшей основой повести, подчеркивается глубоко драматическим ее финалом — Катря и Пилип, полюбившие друг друга, свадьбой которых заканчивается повесть, — оказываются родные брат и сестра. Введение подобного мотива дает возможность под новым углом зрения увидеть, прочувствовать весь трагизм положения украинского народа в те годы, когда захватчики рвали на куски земли Украины, разоряли и жгли города и села, уводили в рабство людей.
Тема женитьбы брата с сестрой нередко встречается в украинской народной поэзии. Этот мотив положен в основу стихотворения Н. Костомарова «Брат з сестрою», опубликованного еще в «Малорусском литературном сборнике». Использован он и самим Мордовцевым в одном из коротеньких рассказов «Анютины глазки, или Как казак Петренко женился на родной сестре Гале». Но если там эта тема трактуется прежде всего в дидактически-религиозном плане, то в повести она наполняется значительным социально-историческим содержанием, содействует изобличению «крымской неволи», калечащей людские судьбы.
Историческая проза Мордовцева в лучших ее образцах характеризуется стремлением автора подкрепить фабульное развитие конкретными документами, подлинными свидетельствами эпохи. Сильной ее стороной является и последовательная ориентация на народную точку зрения на события, народная оценка героев истории. Включение, литературная обработка разнообразных фольклорных материалов в их взаимодействии с авторским повествованием способствуют созданию атмосферы народности, дают возможность шире показать героев из народной среды.
Нельзя не подчеркнуть последовательное стремление Д. Мордовцева в тяжелейших условиях реакции 80 — 90х годов отстоять право на свободное развитие украинского языка и литературы, выступить против преследований драконовской царской цензуры, шовинистической политики царизма. Так, он пытался добиться цензурного разрешения для ряда украинских периодических изданий, возможности подписки в России на издаваемые во Львове украинские журналы. В 1899 г., собрав письма ряда украинских писателей, Мордовцев обращается со специальной «Запиской» в Главное управление по делам печати, добиваясь отмены цензурных запрещений на украинский язык. В 1904 г. он выступает за ликвидацию реакционного закона 1876 г., за разрешение преподавания в украинских школах на родном языке.
И в последние годы жизни своими прозаическими произведениями писатель стремился способствовать развитию украинской художественной культуры. Вполне закономерно, что в некрологе, опубликованном во львовском «Літературно-науковому віснику», И. Франко специально подчеркнул, что Д. Мордовцев принадлежит к числу «больших мастеров украинского языка, да и своими симпатиями он был всегда на стороне Украины...» [Франко I. 3iбp. твopiв: У 50 т. — К., 1982. — Т. 36. — С. 43]
В этой связи следует рассматривать украинские «варианты» известных романов Д. Мордовцева как стремление популяризировать среди украинского читателя образцы исторического жанра, расширить знания о прошлом родной земли. Такова, например, повесть «Две доли» (ЛНВ, 1896, № 2 — 6), созданная на основе раннего романа писателя «Архимандрит-гетман». В контрастном противопоставлении здесь повествуется о жизни борца за свободу родной земли запорожского кошевого Ивана Сирко и о загубленной судьбе предавшего свой народ Юрия Хмельницкого. Следует признать, что в художественном отношении эту попытку «переделки» нельзя признать удавшейся.
Несомненно, более результативной явилась работа над повестью «Палий, воскреситель правобережной Украины» (1896— 1897), написанной на основе широко известного романа «Царь и гетман», опубликованной на украинском языке в Петербурге в 1902 г. В центре произведения — фастовский полковник Семен Палий, легендарный герой, борец против шляхетского владычества, турецко-татарских захватчиков, изменнической политики казачьей старшины во главе с Мазепой. В утверждении правоты Палия как организатора и вожака народных масс, в развенчании Мазепы — пафос произведения. Автор, при всей фрагментарности исторического сюжета, справедливо выделяет поддержку героя простыми крестьянами, «голотою» как жизненную основу успеха дела Палия.
Герой выступает в повести и в бытовой, домашней обстановке, и как опытный военачальник, умелый дипломат, и в драматических сценах решающих столкновений с Мазепой, и в сибирской ссылке, и на поле Полтавской битвы в 1709 г. К сожалению, сам Мазепа изображен в манере лубка, примитивным демоническим злодеем; ощутима в повести и тенденция официальной «благонамеренности». В то же время нельзя обойти один из симпатичнейших образов повести — фигуру умной и мужественной жены полковника — Палиихи. В ней синтезированы черты положительного идеала писателя, издавна обращавшегося к цельным ярким женским характерам: «солдатки» Катри в раннем рассказе, Вареньки Бармитиновой в «Знамениях времени» к образам «русских исторических женщин» (в одноименном четырехтомном историческом исследовании, 1873— 1874). В таком решении образом положительного плана, значительных женских образов можно видеть еще один аспект воздействия, стремления опереться на достижения великих современников — Т. Шевченко, Н. Чернышевского, Марко Вовчок.
В предисловии к первому изданию «Палия» автор выражал сожаление, что своими произведениями, своим трудом «мало сделал для пользы моего края и его языка». Но окончательный суд здесь принадлежит истории, новым поколениям читателей.
Творческое наследие Мордовцева на русском и украинском языках — огромно по своему объему. Но далеко не все в нем сохраняет свое эстетическое или даже историко-познавательное значение. Характеризуя место в литературе этого писателя «двойной литературной физиономии», И. Франко писал: «Если мыслитель, ученый и романист Мордовцев не раз, возможно, заслуживал упреков, то украинско-русский поэт Данило Мордовец есть и останется навсегда весьма симпатичным, пусть и не столь замечательным литературным явлением» [Ватра, Стрий, 1887. — С. 148]. Наиболее значительное в научном и художественном плане в наследии Д. Мордовцева объективно способствовало развитию и утверждению реалистических и демократических тенденций в отечественной духовной культуре, было и остается одним из действенных факторов русско-украинского единения.
