В огромной массе исторических произведений Мордовцева выделяются романы и повести, в которых освещается проблематика исторического прошлого Украины, развитие сюжетных линий, системы образов непосредственно (пусть и разною мерою) связаны с Украиной. Это количественно весьма представительная группа: «Сагайдачный», «Царь и гетман», «Лжедмитрий», «Идеалисты и реалисты», «Царь Петр и правительница Софья», «Великий раскол», «Крымская неволя», «Тимош», «Между Сциллой и Харибдой», «Булава и бунчук», «Архимандрит гетман», «Вельможная панна». Написанные в разное время, различаются они и по своему художественному уровню, идейной и общественной значимости. Но характерной чертой этой группы произведений является чувство патриотической гордости за славное прошлое Украины, подвиги ее сынов в борьбе за социальное и национальное освобождение. Дочь писателя писала в своих воспоминаниях: «Отец любил Великороссию, где жил много лет, любил богатый, звучный русский язык, любил широкое раздолье Волги-матушки и великорусские песни с их сердечной тоской и молодецким привольем, но Украину и все украинское любил он особой, ни с чем несравнимой любовью, как любят свое родное» [Александрова В. Данило Лукич Мордовцев. Спогади його доньки. — Україна. — 1930, ciч. — лют. — С. 130].
В лучших своих произведениях на темы исторического прошлого Украины Д. Мордовцев выступает активным поборником украинско-русского единения. Написанные на русском языке (на украинском языке были опубликованы повести «Палій», «Дві долі», рассказы-сентенции «Келих Карла XI», «3 хрестом навколішках»), эти романы объективно раскрывают единство интересов и общность исторических деяний русского и украинского народов на протяжении веков; в них сохранен и во многом удачно передан украинский национальноисторический колорит. Черты национальной украинской специфики русскоязычных произведений романиста зримо выступают и в особенностях авторской речи, и в языковых партиях героев-украинцев, щедро насыщенных колоритными украинскими оборотами, и в широком, последовательном использовании народно-поэтических источников — народных дум, исторических песен, заговоров, присказок, и в специфическом национальном юморе.
Особое значение приобретает изображение героических характеров, борцов за дело народа, что сближает их с традициями «Гайдамаков» и «Тараса Бульбы», которые остаются, впрочем, недосягаемыми образцами.
К числу лучших исторических произведений Д. Мордовцева принадлежит роман «Сагайдачный» (1882), в отдельном издании имеющий подзаголовок — «Из времен вольного казачества и разграбления Кафы, нынешней Феодосии, в Крыму». В романе отражены картины деятельности выдающегося исторического деятеля и полководца Петра Конашевича-Сагайдачного последнего периода его жизни, яркими красками обрисованы характерные сцены жизни запорожского казачества, его быт, обычаи, нормы поведения в мирной жизни, мужество и героизм в походах и боях с врагами. Достоинством романа является динамичное развитие действия, острота сюжета в чередовании колоритных бытовых и батальных эпизодов — среди них особо выделяются переправа через днепровские пороги, морской поход казачьих чаек, буря на море, невольничий рынок в Кафе, штурм крепости. Прямое сюжетное движение перебивается отдельными вкраплениями «крупных планов», где высвечиваются черты характеров героев.
Зафиксированные историей моменты и типизированные социально-бытовые картины воссоздают жизнь Запорожской Сечи, шире — Украины начала XVII столетия. Знаменательно, что роман, имеющий немало общего в сюжетной основе с ранней поэмой «Козаки i море», принципиально от нее отличается акцентированием ряда важных социальных характеристик. Мордовцев показывает начальный процесс закабаления украинского народа польской шляхтой, попытки окатоличения его и насильственной полонизации, в контрастно сдвинутых сценах гнет и нужда трудящихся масс противопоставляются роскоши, безумным прихотям польского панства.
Иначе представлены и картины взятия невольничьего центра татарского ханства — Кафы. В центре внимания — не описание кровавых подробностей штурма (хотя автор и не отворачивается совсем от этих деталей), а главная цель похода — освобождение тысяч украинских и русских невольников. Для поэтики Мордовцева-романиста характерно обращение к широким мазкам, ярким, нередко — кричащим, краскам. Тут возникает ощутимая опасность натуралистических перекосов, мелодраматических преувеличений. К их числу следует отнести данный в пересказе эпизод убийства освобожденным из рабства донским казаком ребенка, рожденного его женой в татарской неволе (этот антиреалистический эпизод перекочевал в роман из костомаровского «Кудеяра»). По закону поэтики контраста таким эпизодам противопоставлены детально разработанные, с теплым юмором, подлинным гуманизмом обрисованные сцены спасения казаками маленькой татарочки, оставшейся без родителей; в заботах о ребенке выявляется подлинная человечность, чувство справедливости, доброта души огрубевших в кровавых походах и боях простых казаков.
Кроме Сагайдачного, в романе выступает еще ряд исторических персонажей — Петр Могила, Мелетий Смотрицкий, Кисель, Жолкевский, Мазепа. Однако удачей автора является как раз раскрытие образа народа в целом, воссоздание в ряде массовых сцен, динамичных эпизодов (от выборов кошевого до полилогов на борту чаек) цельного образа свободолюбивого, мужественного, нередко — сурового, в бою жестокого, а по натуре — доброго, искреннего, временами наивного, народа, простых казаков-запорожцев, среди которых более детально выделены автором старый, опытный Небаба, хитрец Карпо Колокузни, простодушный силач Хома, мужественный Олексий Попович...
В облике простых казаков-запорожцев элементы реалистической типизации сочетаются с характерными для романтической стилевой манеры тенденциями героизации, поэтизации образов. Этому активно способствует опора на поэтику народноисторических песен, дум, казачьих летописей. В композиционном построении целого и ведущих сюжетных центров важную роль играют ситуации, эпизоды и характеристики, почерпнутые из народных дум — «Про козака нетягу Ганджу Андибера», «Про Самійла Кішку», «Про Олексія Поповича i бурю на Чорному Mopi», «Про Хведора Безрідного». Очевидно, писатель широко использует народнопоэтические источники не только для воссоздания исторического и локального колорита, атмосферы народного деяния — эта задача успешно в целом решена в романе (хотя представляется несколько прямолинейной, а потому — анахронической, откровенная персонификация таких героев дум, как Ганджа Андибер, Настя Горовая), — этот материал привлекается еще и потому, что собственно историческая, фактическая основа была недостаточно разработана, эпоха в целом освещена тогдашней исторической наукой явно неполно.
Романист-историк во многом зависит от исторической науки, достигнутого ею уровня; достижения ее и обобщения питают писателя конкретным материалом, дают возможность более верно, глубоко и полно осветить эпоху и ее характерных представителей. В то же время недостаток, а то и полное отсутствие подлинно научных данных у художника, равно как односторонность, тенденционная предвзятость используемых материалов отрицательно сказывается на художественно-историческом полотне, приводят к неизбежным нарушениям исторической правды, а следовательно — и правды художественной. И если нарушения исторической правды деталей, на что указывала критика (см., напр., — «Киевская старина», 1882, т. IV, октябрь, с. 134— 142), следует отнести на счет недосмотров самого автора, то некоторые серьезные отступления от правды истории объясняются прежде всего зависимостью Мордовцева, который как историк сам не занимался данной эпохой, от исторических концепций позднего Н. Костомарова. Именно эти воззрения определили отдельные неверные ударения в характеристике роли Речи Посполитой, идеализации ее политики на землях Украины, отношении Сагайдачного к Польской державе. Только этим можно объяснить сугубо предвзятую оценку, безосновательно критическое отношение к деятельности Б. Хмельницкого в двух эпизодах романа, где чрезмерная идеализация Сагайдачного (проводившего на деле на протяжении целого ряда лет соглашательскую по отношению к польскому королю политику) напрямую служит предвзятому «обличению» грядущих дел Богдана Хмельницкого.
В свое время в предисловии к первому изданию «Гайдамаччины» (1870) Мордовцев, обосновывая свою позицию в оценке народного движения, утверждал, что «нередко народная память освещает известные исторические события и лица вернее, ближе к истине, чем официальные документы, не всегда искренние, а часто — с умыслом лживые». В этом отношении демократические симпатии Мордовцева с наибольшей силой выявились в созданных им в романе образах рядовых запорожцев, героических борцов за свободу, воссозданных в духе народнопоэтической традиции. Вместе с тем односторонняя абсолютизация такого подхода в освещении сложных исторических фигур оборачивается идеализацией, апологией вместо необходимого социального анализа. Отказавшись от самостоятельной критической оценки эпохи и героев, приняв на веру тенденциозно предвзятые построения, писатель тем самым отступил от исторической и художественной правды. Показательно, что в украинской переработке произведения («с дополнениями и отличиями») М. Загирной (Марии Гринченко) все эти «исторические» сентенции сняты [Б. Д. Гринченко считал необходимым включить «Сагайдачного» в круг народного чтения (см. раздел «історичні книжки» его книги «Перед широким світом») и сам работал в 1884 г. над переводом романа — см. материалы его переписки с Д. Мордовцевым в отделе рукописей ЦНБ АН УССР. — III. 38781— 38790].
