— Каждому свое на роду написано. А ты меня, Малка, не пужай.
— Да как же не пужать тебя, коли сам лезешь в огонь? Нынче князь добра тобою содеянного не забыл. Но еще немного времени пройдет — и кончатся его милости. Горяч ты, безоглядчив — тот же Кузьма однажды голову тебе и снесет.
— Не в закупы ж мне идти! — отчаянно оборвал ее Веселица.
— Дни-то скоро кончатся.
— Ну и пусть. Сколько ни есть, а все наши.
— Люблю я тебя за удаль твою, Веселица.
— Люби, Малка, крепко люби. А я тебя на руках носить буду…
Взял он ее на руки, крепко в губы поцеловал. Горькие были у Малки губы, а весь задрожал Веселица от счастья. Не умел молодец подолгу грустить.
Малка тоже заулыбалась. Прошлое-то все равно напрочь отсечено, а в будущее далеко заглядывать и она побаивалась. Только грустинка с того дня так и залегла у нее еще одной складочкой возле губ…
— Так, — сказал Всеволод, выслушав Кузьму, — все у тебя ладком, но почто же девок в монастыре воровать? Аль на воле невест не хватает? Вона сколько красавиц ходит на выданье… Самоволен Веселица, ох, как самоволен. Поди ж ты, и меня не побоялся, а что, как осерчал бы, а?
Чувствуя доброе расположение князя, Ратьшич посоветовал:
— Оно верно, княже. Досифея — баба злопамятная. Ее тоже уважить надо. Вот ты Веселицу и накажи. Справим свадебку — и отправь его куды подале. В Переяславль али в Ростов. Игуменью потешишь, и молодым в радость. Неча им покуда во Владимире обретаться — тут они у всех на виду. А когда время пройдет, можно и возвернуть… Все в твоей воле.
— Ишь, какой догадливый, — посмеялся князь. — А ведь ты мою думу опередил — быть по сему.
Сказал так и вскоре забыл о сказанном. Много было у него иных забот, и эта — не самая главная.
Главная-то дума была впереди. Главная-то дума с утра в сенях сидела. Не шел у Всеволода из головы Мирошка Нездинич, новгородский посадник, беспокоило молчание Мартирия. Как бы не замыслили чего за его спиной. Может, грамотками пересылаются, но Словиша, приставленный к посаднику, лишнего человечка к нему нипочем не допустит — ест и спит с незадачливыми послами, за каждым шагом их следит, скучать не дает.
Вчера Мирошка прислал сказать, что хочет иметь беседу с князем.
— Жду после заутрени, — велел передать Всеволод.
Так с утра и сидел Мирошка в сенях. Настойчив был, как настырный кот.
— Сидит боярин-то? — спросил князь у Ратьшича.
— Куды деться, — отвечал Кузьма с улыбкой, — сидит.
— Ну и пущай сидит.
Покуда людей своих принимал Всеволод в гриднице, время шло. Солнышко к полудню, а князь все не выходит к боярину.
— Сидит?
— Сидит.
— Ну и пущай сидит.
«Эко приспичило Мирошке», — подумал Всеволод.
Отобедали. Мирошку ко столу не звали. После обеда принимал князь послов от Рюрика. Жаловался киевский князь на Ольговичей, теснивших в Смоленске Давыда. Потом велел Всеволод звать к себе послов черниговских. Несли во Владимир обиду свою на Рюрика Ольговичи. Потом от Романа был человек, толком ничего не сказывал, а больше выспрашивал, како быть волынскому князю: приходили-де к нему с предложением от Рюрика прежнюю вражду забыть и вместе идти на черниговцев. А в награду сулил киевский князь Роману отобранные города вернуть и поддержать его против Галича.
— Каково отвечал князь ваш Рюрику? — насторожился Всеволод. Знал он и сам Романовы повадки, но хотел услышать от посла.
— С тобою сослаться велел Роман.
Отпустив от себя всех, кроме Ратьшича, подошел Всеволод к оконцу, поглядел на павшее за Успенской собор солнышко, потянулся — трудный был день.
— Сидит ли Мирошка, Кузьма?
— Сидит.
Вот теперь в самый раз звать новгородского посадника.
Вошел Мирошка, черный от усталости и негодования. Но Всеволод встречал его ласково, заботливо спрашивал:
— Не обижают ли вас у меня, Мирошка? Кормят, поят ли, препятствий каких не чинят?
У Нездинича лицо вытянулось от изумления:
— Не ты ли держал меня, князь, в сенях целый день, яко простого смерда?
— Нешто так и сидел с утра?
— А куды же мне деться?
— Не гневись, боярин. Запамятовал. Садись да сказывай, с чем пришел.
Сел Мирошка — под шубой парадной жарко, едва отдышался. Складные слова, придуманные с вечера, из головы вылетели. Долго собирался с мыслями.
Всеволод не торопил его, ходил по гриднице, позевывая, будто ему все равно, что ни скажет боярин, будто и забыл о нем вовсе. Пусть новгородцы сами о себе заботятся, а для него все решено давно.
Глухо говорил Мирошка, обиду скрывал, но голос дрожал заметно. Допек его Всеволод. Довольно и того сраму, что задержал во Владимире, сколь уж недель сторожит, разве что не взаперти, да еще ждать заставляет, перед слугами срамит. Принимая посадничество, не думал он, что стерпит и такое унижение. На что коварен был Андрей, на что крут, но до такого и он не додумался. Не одному Мирошке позор — всему Новгороду пятно несмываемое…
— Каковыми вестями располагаешь, князь? Не объявился ли Мартириев посол?..
Осторожен Мирошка. Даром что во гневе, а слова лишнего не проронит.
— Упрям ваш владыко, — сказал Всеволод. — А грамотке твоей, боярин, он не поверил. Не хочет пускать Ярослава в Новгород…
— Нешто и по сю пору противится?
Глаза у Мирошки ясные, затаенной думы в них не прочитать. Но весточку, посланную посадником тайком, Всеволод в руках держал. Про то ни Мирошка, ни Мартирий, ни сам гонец не знают.
«Ты Ярослава в город не пущай, — писал в весточке, своей боярин. — Я за Великий Новгород муку приму сполна. Не век будет держать меня Всеволод».
Незаменимый человек Словиша! Ежели бы не он, так и поверил бы смиренному обличью посадника Всеволод.
Не зря приставил к новгородцам лучшего своего дружинника князь. Еще когда со Святославом тягался, не раз выручал его Словиша.
Две недели тому назад это было. Приметил зоркий Словиша, что пристал к посаднику на торговище оглядчивый человек. Куда ни поедет боярин, человек все за ним. Вроде бы сукна себе на кожух выбирает, а сам с Мирошкой о чем-то шепчется. Запомнил его Словиша и велел Звездану глаза с незнакомца не спускать.
Так и ездили они друг за другом: Мирошка к гончарам — и Звездан к гончарам, Мирошка в собор — и Звездан за ним. Точно, человечек тот неспроста крутился возле посадника. Выведали они, что остановился он на купецком подворье, а сам не купец. Когда же стал незнакомец в обратный путь собираться (обоз на Торжок уходил с утра), подослал к нему Словиша друзей своих, веселых бражников.
Шила в мешке не утаишь. Весь вечер пили бражники с Мирошкиным земляком. Для верности сами тоже новгородскими купчишками сказались. Свой человек на чужбине завсегда родня. Оно и к делу ближе. После сказывали, что крепенький попался мужичок. Сами едва под столы не свалились, а ему все нипочем. Тогда уж стали по очереди чару принимать. Свалили-таки. Заснул мужичок пьяным сном, не слышал, как шарили у него в однорядке. Письмо нашли, отвезли Словише, Словиша князю показал. А после снова зашили его в однорядку. Утром едва добудились мужика, дали похмелиться, сунули в обоз, велели глядеть в оба, чтобы по дороге не пропал…
Обо всем об этом Мирошка и не догадывался, а потому стоял перед князем спокойно, смотрел ясным взглядом, глаз не опускал и говорил без стеснения:
— Ты зря меня во Владимире держишь, княже. Кабы отпустил, сговорился бы я с Мартирием.
— Как же! Вы с Мартирием сговоритесь, — усмехнулся Всеволод.
— Не веришь?
— Богово дорого, бесово дешево. В вашем болоте хитрые черти водятся. Еще что скажешь мне, боярин?
— Да что говорить, ежели слова мои для тебя, княже, только звук один?..
— С чем-то в терем мой шел?
— Отпроситься хотел. Шибко затосковал чтой-то. Да нынче вижу — все едино не отпустишь…
— Кабы одна тоска была, почему бы и не отпустить? Не пленник ты мой, а гость. Худого слова и говорить не смей. Не то и впрямь обижусь, посажу в поруб…
— Вона как повернул ты, княже.
— Оно и раньше было все на виду. А только неймется тебе, боярин.
— Не моя вина. Новгород, не я, не хощет брать к себе Ярослава. Пошто упрямится Мартирий, я и в толк не возьму.
Всеволод сел к столу, уставился на Мирошку пронзительно. Говорить не хотел, да само собой вырвалось:
— Лиса хвостом след заметает, а ты словами льстивыми. Не верю я тебе, Мирошка. А потому не верю, что сносишься ты с Мартирием тайными грамотками.
Сказанного не вернуть. Побледнел боярин, крупные капли пота выступили у него на лбу. Пролепетал бессвязно:
— Зря хулу на меня возводишь, князь. Зря стращаешь напраслиной…
Засмеялся Всеволод, встал, посмотрел на боярина сверху вниз:
