Затихли днепровцы. Вдруг подскакивает Горкуша. У него лицо в крови, но глаза смотрят весело. Андрей по инерции и с ним готов биться. Да тот не дал ему этого сделать.
— Молодец, донец! — орёт он, обнимая. — Ты Савву завалил! Лучшего бойца!
Потом поворачивается к днепровцам:
— Ну, что, казаки, поздравим атамана!
Куда делась кипевшая в них ярость боя! Вверх полетели папахи. Обнявшись, казаки повалили в корчму. На Андрея днепровцы смотрели удивлённо-почтительным взглядом. Ещё бы! Уложил Савву! А вот и сам он лезет целоваться к Андрею. Как тут не выпить за дружбу? И опять не помнят атаманы, как добрались до куреня.
На другой день отпаивались холодным ирьяном. Под вечер к ним зашёл батюшка поздравить гостя с такой победой. Чувствовалось, что святой отец, не носи он крест, был бы кулачным бойцом. И, судя по его плечам, неплохим. Поговорили о том о сём. Угостили батюшку вином и гуляшом из глухаря, чем он был весьма доволен. Уходя, батюшка спросил у Горкуши, едет ли он в главный кош. Приближался Новый год, а с ним и выборы кошевого.
— Ух! — вырвалось у Горкуши, — совсем из головы вылетело. Завтра же надо ехать. Ты поедешь? — спросил он у Андрея.
Андрею очень интересно было посмотреть на этот обряд, и он согласно кивнул.
Наступил Новый год. Андрею почему-то не спалось. Переживал за нового друзека. Ещё дорогой тот высказал сомнение в избрании старого кошевого. А вместе с ним уходил и он, Горкуша, также судья, писарь, есаулы.
— Сам посуди, — говорил Горкуша Андрею, — за год его атаманства мы ни разу по-настоящему не ходили за зипунами. Перед выборами он сполашился, придумал поход в Африку. Ну скажи, кому такой атаман надобен?
И вот этот день настал. Всё же Андрей заметил, что как ни хорохорился дружок, а спрятать своего переживания он не мог. Андрей подошёл к его лежанке. Горкуша не то спал, не то просто лежал на боку, лицом к стене, притворяясь, что спит. Андрей осторожно сел на его ложе. Тот сразу повернулся.
— Не спится что-то, — сказал Андрей, объясняя своё появление.
— И мне тоже, — признался Горкуша, поднимаясь и усаживаясь рядом.
Андрей, глядя на него, сказал:
— Ты не сумничай, трошки поддадут, да и оставят.
Днепровец захохотал:
— С чего это ты взял, что я сумничаю?
И тут послышался звон литавры. Горкуша поднялся, потянулся. Зашевелились и в коше.
— Пора собираться, — сказал он, — скоро позовут.
Горкуша не ошибся. Политаврщик опять забил в литавру. Когда они вышли, казаки тонкой струйкой сходились на майдане.
— Я пойду к кошевому, — сказал Горкуша и направился к его кошу.
Оставшись один, Андрей не торопясь побрёл дальше. Он остановился, когда понял, что отсюда будет лучше смотреть.
Послышались три удара в литавру. Вышли из курени: кошевой с палицей, наказной, судья с войсковой печатью в кисе, писарь с чернильницей, есаул с малой палицей. Все они прошли на середину, сняли папахи и поклонились на четыре стороны. После этого кошевой прокашлялся и заговорил:
— Ныне, молодцы, у нас Новый год, по древнему нашему обычаю, раздел рекам и урочищам учинять надобно.
— Правильно гутаришь!
— Давай, делить будем! — заорали казаки.
— Пущай батьки подходют! — кричит кошевой.
Куренные выходят из толпы и степенно, не торопясь, подходят к писарю. У него в большом гамане лежат жребии. Делят реки. Затем урочища.
После этого наступил для кошевого самый щекотливый момент. Ему опять надо обращаться к кругу.
— Казаки молодцы! — он старается говорить бодро, уверенно. — Новый год настал, — повторил он, — ныне, може быть, будем нового старшину выбирать? — он смотрит на казачество. — А нас, старых, — он показывает на свою группу, — низвергать, по вашим обычаям?
Круг молчит. Не находится храбрец сказать слово. Но это молчание уже о многом говорит. Кошевой понимает, что сейчас его низвергнут.
Наконец круг зашевелился. Вразвалку вышел рослый казак. На кошевого он не смотрит. На нём потёртый лоснящийся, да вдобавок с дырками, суконник.
— Браты казаки! — голос громкий, сильный, — до чего довёл нас кошевой? Смотрите, как мы пообтерхались! — он трясёт бортами своей одежонки. — Пущай ложить булаву! — и он резко взмахнул рукой, как бы обрубая кошевому путь.
— Ложь, ложь! — закричал круг.
Всё. Приговор сделан. Хорошо, что ещё живым отпускают. Кошевой снимает папаху, подходит к знамени, кладёт её около него, а на папаху — своё кошевье. Потом кланяется на четыре стороны и говорит:
— Казаки-друзеки! Я благодарен вам, что терпели меня, хорошо служили. И пусть наша покровительница Пресвятая Богородица всегда помогает вам. Да храни вас бог!
И он ушёл в курень. А за ним и его группа. Андрей с сожалением посмотрел на удалявшегося друга. Тот, словно почувствовав чужой взгляд, оглянулся. Глаза их встретились. Горкуша отвернулся, как показалось дончаку, сгорбился и заторопился вслед за бывшим кошевым.
А на майдане начинался самый ответственный момент: выбор нового кошевого. Майдан нельзя узнать. Он превратился из сплошной людской массы в группки, где с жаром обсуждали нового преемника. Площадь волновалась всё сильнее и сильнее. Она напоминала волнующееся море. В этом гуле Андрей улавливал голоса:
— Синеока! — слышится на одной стороне.
— Плата! — кричат другие.
— К бесу Синеока! Плата!
— Синеока!
Образовалось две стены. Замелькали кулаки, засверкали сабли.
И вдруг этот рёв, эту бурю пронзил чей-то крик:
— Вельможная громада!
Рёв стих. Закрутились головы.
— Послушайте меня, бывалого казака!
— Слушаем, бывалый.
— Что, хлопцы, краше? Лапти киевские или чёботы-сафьянцы?
— Чёботы! — орёт толпа.
— А какая вера? Христианская, басурманская?
— Турецкая! — гогочет казачество.
— А неволя какая, хлопцы? — всё допытывается бывалый.
— Турецкая, батьку! — смех сотрясает майдан.
— А кто в турецкой неволе?
— Да казаки ж, батьку!
— А для чего тогда у нас чайки?
— Чайки у нас на татарву да на туретчину.
— Так чё стоим, хлопцы?
— Веди нас, батьку!
Вверх летят шапки. Бывалый может взять булаву. Но он наотрез отказался.
— Не, хлопцы! Выбирайте другого! Не хочу быть атаманом! Хочу быть простым казаком.
На середину майдана выскочили сразу несколько казаков.
— Браты! — орут они. — Чего смотрим! В мешок гада, да в воду!
— Бери булаву! Или...
Рядом стоявшие казаки выталкивают его к знамени, где лежит кошевье. Все смотрят на него. Казак немолод. Лицо в шрамах, что говорит о его боевой жизни, широк в плечах, грудаст, силушку небо у него ещё не отняло. Он поднимает булаву. И тут начинается.
— Это ты сам морду свою изувечил, чтоб боевым казаться?
— Это ты казацкую саблю на скляницу променял?
А тут кто-то подскочил со словами:
— Помни, кто дал тебе эту власть, — бьёт его по шее, — мы те дали эту власть, мы можем её и забрать!
Выдержав эти оскорбления и видя, что толпа как-то присмирела, он начал говорить:
— Я принял войсковой клейнод, потому что на это воля божья! — он поднимает глаза кверху и крестится, а потом кланяется на все четыре стороны со словами: — благодарствую!
Опять туча шапок летит в воздух. Только их поймали, слышится чей-то визгливый голос:
— На «могилу» батьку, на «могилу» нового кошевого!
И тут пошло:
— Возы давайте! Землю на «могилу» копайте!
Оказывается, возы готовы. Знали, видать, казаки, что понадобятся. Заранее приготовили. Их выкатывают на середину, опрокидывают вверх колёсами.
— Пущай так до горы ногами Орду ставит.
Вышли несколько казаков и стали саблями копать землю. Носили её в шапках и бросали на возы, при этом приговаривали:
— Пускай будет высока «могила», чтоб с ветром говорила.
Со всех сторон кричат:
— Сыпьте, сыпьте! Пусть растёт казацкая слава.
«Могила» готова. Казаки вытряхивают остатки земли из шапок, надевают их и начинают ногами землю утрамбовывать. Затем выходят на круг. Обращаются к новому атаману:
— Иди, батьку, закон брать!
Подходят ещё несколько казаков.
— Здоров був, новый батьку! Дай тебе. Боже, лебединый век и журавлиный крик!
Он кланяется им. Те продолжают:
— Чтоб тебя было видно, коли с ворогом будем биться!
Тем временем кухари в куренях подметали мусор и складывали его в большую плетёную корзину. Затем они взяли её и понесли на майдан. Увидев стоявшего нового атамана, подходят к нему и высыпают мусор ему на голову, приговаривая:
— На счастье, на здоровье, на нового батьку! Дай тебе, Боже, журавлиный крик да лебединый век!
Площадь орёт:
— На счастье, на здоровье, на нового батьку!
Казаки подскакивают к новому атаману, мажут его лицо грязью, обсыпают вновь мусором, дёргают за чуб.
— Чтоб не гордовался над нашим братом казаком.
