платье, в котором была, когда он возил ее на мотоцикле в Иерусалимские горы.
— Говорят, ты хотела меня видеть. Я пришел. Итак, что ты можешь нам сообщить?
Резкость его слов ее покоробила, но на что еще она могла рассчитывать после всего, что случилось?
— Я жду, — продолжал он. нарочно распаляясь, — Фрэнсис предупредил меня: — «Она больше ни с кем не желает говорить». Он сказал, что ты настоятельно просила меня прийти, так как только мне можешь доверить все свои тайны. Итак, я слушаю, выкладывай. Про все свои грязные игры. Кого предавала, кого подкупала, с кем спала, от кого получал а оружие, кто платит тебе, кто направляет?
Аттил тронул его за плечо, и он оборвал тираду.
— С тобой спала, — произнесла Джойс. — Если это важно.
Он всего лишь мальчишка. Странно, что она раньше этого не понимала. Английский мальчишка до мозга костей. Когда он впервые появился на пороге ее дома, на нем были шорты, и надо бы ей сообразить это сразу, но почему-то она предпочитала видеть в нем полицейского.
Джойс снова села на кровать. Что ни скажи сейчас — будет не то. Может, подумала она вдруг, ей всего лишь навсего хотелось увидеть Кирша живым-невредимым? Что она его, в конце концов, не убила.
И Джойс заговорила, но казалось, говорит не она, а кто-то другой:
— Балет… — начала она.
— Какой балет? О чем ты?
Аттил кашлянул, и снова Кирш притих.
— Мой отец, — сказала она и опять замолчала. Плечи ее поникли, как будто сам воздух в комнате навалился на нее тяжким грузом. — Отец возил меня в балетную студию мисс Нуджент.
Кирш глянул на Аттила — тот смотрел на Джойс как зачарованный. Кирш почувствовал укол ревности и перестал кипятиться. Оба с нетерпением ждали от Джойс дальнейших объяснений.
— У меня начали искривляться стопы, как у гейши. Но это меня не остановило. Родители рвали на себе волосы. Отец сказал: «Все, больше никаких танцев». Сказал, что поступает жестоко, но ради моей же пользы. Так кончился мой балет. — Джойс помолчала. Превозмогая себя, посмотрела Киршу в глаза. По ее щекам текли слезы. — Я ни в чем не знала удержу. Кому-то всегда приходилось меня останавливать.
— Поставлять энфилдовские винтовки всем, кто хочет пострелять в британских служащих — это тоже жестокость ради пользы?
Джойс закрыла лицо руками. Вспомнился запах мокрого пальто, когда она после дождя входила в переполненный зал Тойнби-Холла. Выступавший говорил с немецким акцентом. В промозглом Лондоне отмечали Палестинский день цветов, кто-то приколол к отвороту ее жакета флажок с бумажным цветком: «Я нарцисс Саронский, лилия долин!» [76].
Гневный голос Кирша — не было в нем ни прощения, ни снисхождения — вернул ее к реальности:
— Цель оправдывает средства? Оправдывает то, что Картрайт мертв, Лэмпард лишился руки, и Бог знает сколько их еще убьют, и…
— И ты. Ты чуть не погиб.
— Это не имеет значения, — отрезал Кирш.
— Тогда все не имеет значения, — сказала Джойс.
Кирш все еще любил ее, вопреки всему. Ему вдруг захотелось подхватить ее на руки, как в первый раз, когда она открыла ему дверь коттеджа. Он бы и подхватил, если бы не Аттил — его присутствие сдерживало. Оно и к лучшему.
Аттил тем временем подошел к окну и смотрел на улицу — ров возле Дамасских ворот был завален мусором. На площади перед воротами, на перекрестке четырех дорог, собралась толпа — непривычно большая, учитывая, что сейчас время сиесты. Народу все прибывало, шум нарастал с каждой минутой. Аттил не обратил внимания, что, хотя женщины обычно ходят на рынок ближе к закрытию, когда товары дешевле, сейчас их в толпе не было. Ему казалось, там идет оживленный торг — обычная деталь восточного колорита, дикий мотив города. Полюбовался зубчатым навершьем ворот, с глухими балкончиками под каменными куполами, с узкими парными окнами, увитыми цепким вьюнком. Потом закрыл окно — на улице было слишком шумно, и от сточных канав несло какой-то дрянью, — и обернулся к Киршу. Хотел что-то сказать, но в ту же секунду брошенный с улицы камень угодил в окно, разбив стекло.
Аттил инстинктивно прикрыл руками голову. Камни посыпались градом, глухо ударяясь о наружную стену, осколков на полу прибавилось. Грянул ружейный выстрел.
— Уводите ее! — крикнул Аттил.
Кирш — при звуке выстрела он замер так, будто пуля попала в него, — бросился к двери. Споткнулся, но, падая, успел обхватить Джойс за талию и бросить ее на пол. Оба поползли к выходу. Аттил тоже полз, но не к выходу, а к окну. Встал у стены, достал из кобуры револьвер и, пригнувшись, быстро глянул в окно. Похоже, стреляли из губернаторской резиденции — в толпе началась паника. Мужчины и подростки сначала кинулись врассыпную, но вскоре толпа снова стянулась. Послышался многоголосый рев, и над толпой подняли, передавая из рук в руки, окровавленное тело. Ребенок! Это был ребенок! Аттил видел красные пятна на рубашке мальчика, — а потом уже не видел ничего: камень, брошенный наугад, отскочив от рамы рикошетом, ударил ему в лицо. Аттил взвыл от боли и зажал рукой глаз, превратившийся в кровавое месиво.
Кирш с Джойс спустились по лестнице — быстро не получилось, Кирш оставил в комнате свою трость, и Джойс приходилось его поддерживать. Она подставила ему плечо, и они вместе вышли через кафетерий в подвальном помещении. Двигались на север, пару раз свернули, улицы были пусты — и десять минут спустя забрели в тупик, но, по счастью, дверь в его конце была приоткрыта. Кирш первым протиснулся в узкий проем. Они оказались в саду у подножья скалы с рядами каменных гробниц. Кирш сел на пригорок отдышаться. Джойс, повернувшись к нему спиной, смотрела, закинув голову, наверх: выемки в скале складывались в зловещую маску: глаза, нос, рот — да это же череп! Издали все еще доносился гул мятежной толпы.
У Кирша грудь вздымалась — легкие, казалось, вот-вот разорвутся, он никак не мог отдышаться. Джойс присела рядом. Ему очень хотелось ее обнять — или нет, больше: чтобы она обняла его.
— Я все еще твоя пленница? — спросила она.
— Я не знаю, кто ты.
Застывший воздух был тягуче-медовым — казалось, сама природа, задыхаясь, изнывает от зноя.
Кирш махнул в сторону деревянной калитки:
— Ступай. Я тебя не удерживаю.
— Я останусь с тобой.
— Правда? Но у меня есть другая.
Кирш намеревался сказать ей о Майян в более спокойной обстановке, но зачем-то проболтался — совсем как ребенок. Он встал и, прихрамывая, пошел прочь, но успел сделать
