«Какое вам-то до этого дело?» ― подумал Николас, но вслух сказал лишь:
― Юлиус… Не надо…
― Хорошо, ― согласился Годскалк. ― Чем нас меньше, тем лучше. С другой стороны, он должен знать, кто платит Пагано Дориа; и остальным это также будет небезынтересно. Скрыв эти сведения, ты нарушил соглашение, которое мы ради своей безопасности заключили с твоей супругой. Условия должны быть пересмотрены.
― Вам давно этого хотелось, ― заметил Николас. Он представил себе, как порадуется Юлиус.
На миг на лице Годскалка мелькнуло то же выражение, что и у Тоби. Отвращение? Возможно, разочарование. Непреклонность ― это уж точно.
― Мы не можем тебе доверять, но не можем и отстранить тебя от дел, ― продолжил капеллан. ― Формально ты останешься главой кампании, но отдашь Юлиусу все шифровальные книги. Ни одно решение ты не сможешь принять в одиночку; ты никуда не будешь ходить один, и не станешь обсуждать никаких вопросов без нашего присутствия.
Меньшего он и не ожидал. Пересохшими губами Николас поинтересовался:
― Даже с императором?
После недолгого молчания Тоби (кто же еще?!) заявил:
― Теперь можешь рассказать нам и об этом. Дориа говорил правду?
― В какой-то степени. ― Сейчас Николас чувствовал себя как дома, в Брюгге, когда получал трепку за очередную проделку. Он всегда под конец почему-то очень веселился, и все злились из-за этого еще сильнее. Разумеется, потом он восстановит в памяти весь разговор, обдумает каждое слово и все возможные последствия… Придется найти в себе силы справиться и с придирками, и с лишением свободы…
Но самое худшее он пережил и вроде бы не наделал никаких глупых ошибок.
― Император весьма ясно высказал свои пожелания, ― проронил Николас. ― Вот и все.
― И ничего не произошло?
― О, произошло очень многое. Кажется… вон там, в ларце.
Тоби нахмурился, а затем с неохотой подошел к обитому красным бархатом ящичку. Третий манускрипт лежал поверх двух других, и лекарь немедленно ухватился за него. Наблюдать за тем, как меняется его лицо, было сущим наслаждением.
― Ты знаешь, что это такое? ― воскликнул Тоби.
Поскольку Николас лично выбирал для него эту книгу, то был рад такой реакции. Трактат принадлежал перу самого Захария, состоявшего личным лекарем при византийском императоре Комнене триста лет тому назад. Сей труд по-прежнему считался непревзойденным в своем роде… По крайней мере, так ему говорили. «Книга Захарии о Глазе, именуемая Тайной Тайн»…
― Это дар императора, ― пояснил Николас. ― Дориа сказал, что серебра больше не осталось. Он был прав. Но манускрипты еще есть, и они готовы их продавать.
― Забирай все, ― велел Тоби.
― Что смогу, ― пообещал фламандец. ― Нам отдадут как копии, так и оригиналы. Только не говорите Дориа.
Годскалк также подошел к ларцу и опустился перед ним на колени.
― Другого товара тебе и не нужно. Один манускрипт… во Франции один такой манускрипт стоит не меньше пятисот экю.
― Знаю. Но этого мало. Караваны верблюдов тоже смогут пройти через горы, если только мы им поможем.
Они уставились на Николаса. Должно быть, не могли поверить собственным ушам: как в такой миг он способен говорить о деньгах?
― Если пообещаете сами забрать книги, ― предложил бывший подмастерье, ― то я мог бы уехать со спокойным сердцем, отыскать караваны и немного их поторопить. Тогда я бы не путался под ногами ни у вас, ни у Дориа.
― Дориа? ― переспросил Тоби.
Действительно, они позабыли обо всем… но Николас им напомнил:
― Он ведь женат на Катерине де Шаретти. Он прикончит меня в тот же миг, как только решит, что мы достаточно обогатились. До Брюгге ему не дотянуться. Он не посмеет тронуть мать Катерины, зато здесь постарается завладеть компанией от ее имени, и присвоить все доходы прежде, чем кто-то сможет остановить его законными методами. Вам придется оставить меня в живых. Хуже того, вам придется делать вид, что это я до сих пор управляю компанией, потому что в тот самый миг, когда меня не станет, или вы меня сместите, ― вы все попадете к Дориа в лапы.
Молчание, наступившее вслед за этими словами, затягивалось до бесконечности, пока наконец Годскалк не прервал его:
― Возможно ли такое? Ты нарочно все это подстроил? Ты посвятил нас во все свои деяния, потому что угроза со стороны Дориа защищала тебя?
Они смотрели на него с таким видом, словно и впрямь рассчитывали получить ответ. И Николас отозвался:
― Особенно тяжело было изображать лихорадку.
Только тогда они ушли.
* * *
Лоппе, промокая ему лицо, мокрое от пота, спросил:
― Ты получил все, что хотел?
― Да, я все еще жив, ― ответил Николас.
― Помрешь, если не успокоишься. Помрешь еще до того, как тебе исполнится тридцать.
― Двадцать, ― поправил Николас. ― Она всегда говорила ― «двадцать». Нет, не умру. Я крепкий и сильный, как ты.
Ткань, касавшаяся лица, стала сухой и горячей: у Николаса опять поднимался жар. Лоппе смочил ее в прохладной воде.
― А что ты еще слышал? ― спросил он.
― Как ты лгал им всем. Очень убедительно, спасибо.
― Но ты все равно пойдешь дальше?
― А чем я хуже Язона? ― парировал Николас.
Чернокожий в ответ лишь презрительно хмыкнул, и он с трудом удержался от улыбки.
― К чему мы пришли? Я бросил в землю семя и пожал войну.
Лоппе убрал тряпку.
― Ты правда хочешь выздороветь?
Николас открыл глаза. Негр сердито смотрел на него.
― Даже мне… даже мне ты не веришь, да?
Комната вокруг затянулась туманом, затем очертания вновь сделались четкими, ― но лишь с огромным трудом. Может, он правда умрет прежде, чем ему исполнится тридцать?.. Даже в Абруцци не было так скверно.
― Чего ты хочешь от меня? ― удивился Николас. ― Никто никому не поверяет всех тайн без остатка.
Лоппе с серьезным видом взирал на него.
― Я доверяю тебе. ― Взгляд его чем-то был похож на взгляд отца Годскалка.
― Не стоит, ― сказал ему Николас.
Тем временем в Брюгге стряпчий Грегорио, даже не подозревавший, о том, какие последствия вызвало его письмо, с нетерпением ожидал встречи с лордом Саймоном Килмирреном и намеревался потребовать у того ответа за все его действия против Николаса и Катерины де Шаретти. При любви Грегорио к симметрии ему казалось справедливым, что встреча эта состоится благодаря созыву капитула благороднейшего из всех рыцарских орденов: Ордена Золотого Руна. Разумеется, он не забыл послание, которое отправил из Брюгге в январе, и знал, что Николас получит это письмо не раньше апреля в Трапезунде. О взаимоотношениях Саймона и Николаса ему было хорошо известно. Напротив, он ровным счетом ничего не знал о взаимоотношениям между Николасом и новой женой шотландца.
Поверенный долго размышлял, прежде чем известить Николаса о связи его соперника Пагано Дориа с шотландским лордом. Еще труднее было смягчить известие о похищении Катерины де Шаретти, ― хотя, вероятнее всего, к тому времени фламандец уже узнал об этом сам. Грегорио представлял, как подействует такая новость на Николаса; но не мог даже вообразить, что тот предпримет в ответ.
По сравнению со всем этим рождение сына у Саймона было лишь малозначимым событием, и все же он счел своим долгом сообщить об этом в Трапезунд, ведь появление нежданного наследника едва ли можно было считать хорошей новостью. С другой стороны, возможно, рождение ребенка отвлекло бы шотландца от соперничества с сыном первой жены. В свою очередь Николас, освободившись от этой давней вражды, мог бы наконец начать обустраивать собственную жизнь и оставить Саймона в покое. Разумеется, после того, как разделался бы с Пагано Дориа.
И после того, как Грегорио лично предупредил бы Саймона, что намерен подать на того в суд, если не прекратятся все эти бессмысленные военные действия.
Десятый капитул Ордена Золотого Руна должен был собраться второго мая в городе Сент-Омере, в провинции Артуа, ― удобное место как для французских, так и для бургундских рыцарей. Герцог Филипп, основатель ордена, вместе со всем двором переехал на запад из Брюсселя за месяц до этого и провел пасхальную неделю в Брюгге и в Генте. Для Брюгге появление в Принценхофе сотен придворных и челядинцев было событием не меньшим по значимости, чем приход фландрских галер. Толчея была такая, что по городу, казалось, невозможно пройти, и все трудились с утра до ночи, не покладая рук, стараясь заработать как можно больше. Грегорио сбивался с ног, пытаясь услужить всем клиентам. Лишь когда владыка Фландрии и Бургундии покинул Брюгге, стряпчий смог перевести дух и послать слугу, чтобы разузнать, когда семейство ван Борселен намерено поселиться на Сильвер-стрете.
― Они там уже были, ― поведал слуга по возвращении. ― Они приехали из Вейре, но миновали Брюгге без остановок. Милорд Франк и милорд Генри Вейре, а также милорд Вольферт с супругой и сыном, а также милорд Флоренс, его жена и их дочь Кателина с мужем Саймоном.
