– …а еще воры всех в круг согнали и в казаки всех поверстали, а кто не хотел в казачество, того в воду бросили…
– …а тех, государь, градских и уездных людишек, кои с ворами заодно были, мы переловим и тебе приведем…
– …дозволь нам, благодетель наш Юрий Олексеевич, передать тебе воров, коих мы переимали. Воры те супротив твоих, воевода, ратных людей боем бились и бунты многие заводили, и дома грабили, и женок силили, а иных до смерти запытали.
По знаку Василия Федорова стрельцы подвели пред боярские очи пленных повстанцев.
– Ты кто будешь? – кивнул боярин стоявшей впереди всех Алёне.
– То вор-старица Алёна, – опередил ее с ответом Михаил Петров. – Главная заводчица воровских казаков. Сама мужиков на твоих, воевода, ратных людей водила.
Долгорукий махнул рукой, чтобы Петров замолчал и, приблизившись к Алёне, спросил:
– Верно, что ты рать водила боем биться?
– Водила, боярин, дело не хитрое, – глядя Долгорукому в глаза, спокойно ответила Алёна.
– И что же, слушались тебя мужики?
– А почто им супротивиться. Я их не на разбой водила – землю добывать, волю…
– Хватит! – перебил Алёну боярин. – Мужиков и бабу эту – в Пытошную, я сам поспрошаю…
Повстанцев увели.
– Что еще? – теряя терпение, выкрикнул боярин, видя, что дети боярские все еще стоят перед ним.
– Не прогневайся, боярин Юрий Олексеевич, на скудость нашу, зорили часто лучших градских людей воры, от того вносим мы в казну государеву токмо триста сорок рублев.
– Прими, – кивнул Долгорукий стоявшему позади него дьяку Михайлову. – Перечти и внеси в казну! Все теперь?
– Все, государь, – дети боярские поклонились, пятясь задом, отступили на десять шагов и опустились на колени.
Долгорукий сел в седло и, подъехав ближе к темниковцам, крикнул:
– Решение мое таково: тех мужиков, кои с ворами были и кровь на ком, сыскать и спрос учинить строгий, остальных же города Темникова жильцов и иных уездных сел и деревень крестьян привести к вере в соборной церкве, чтобы впредь к воровству или к какой иной шатости не приставали.
Боярин махнул рукой, и два десятка рейтаров двинулись вперед, грозя затоптать коленопреклоненных мужиков и баб, расчищая боярину дорогу.
Протопоп темниковский отец Мавродий, тянувший ранее руку с крестом, призывая всем своим существом боярина Долгорукого стать под благословение, отброшенный крупом рейтарской лошади на обочину дороги, сидел обливаясь слезами, заслонивши рясой лицо, в которое из-под лошадиных копыт летели комья мокрого снега и грязи, и причитал:
– Спаси и сохрани, Боже! Спаси и сохрани!
2
В Пытошную Алёну привели за полночь. Вскоре пожаловал и Долгорукий. Кутаясь в соболью шубу, он сел на лавку к столу и, кивнув на Алёну, строго спросил стрелецкого сотника, на коего была возложена охрана повстанцев:
– Почто не в цепях?
Побледнев, сотник упал на колени и, склонивши голову, еле слышно ответил:
– Недоглядел, прости, боярин, нерадивого.
– Встань! Прощаю. Все ли готово к пытке?
– Все, государь.
– Начнем.
Заплечных дел мастер подтолкнул Алёну поближе к столу, за которым сидел Долгорукий.
– Как зовут и какого чину будешь? – спросил боярин.
– Алёна, города Арзамаса Выездной слободы крестьянская дочь.
– Говорят, что ты старица?
Алёна подтвердила:
– Была в монастыре, да ушла.
– Почто же так?
– Богу везде молиться можно, он услышит.
– Ведомо ли тебе, сколь тяжкий грех свершила ты, уйдя из монастыря?
– Ведомо, – спокойно ответила Алёна, – а еще мне ведомо, что еще более тяжкий грех совершается там, в стенах монастыря, без оглядки на Бога.
– Не порочь святого места, еретица, – возвысил голос боярин. – Анафеме предана ты за проступок свой, отлучена от Церкви и от Бога.
Алёна вскинула голову.
– От Церкви отринуть вы во власти, а от Бога – нет! Бог в сердце моем!
– Вырву и сердце! – крикнул боярин. – Вырву и собакам брошу!
Он подал знак. Палачи только этого и ждали. Привычно они сорвали платье, затянули дыбный хомут, подняли на дыбу.
– Десять боев вполсилы! – приказал боярин.
Палачи принялись за дело: тело Алёны покрылось багровыми полосами. Алёна, стиснув зубы, даже не застонала, что очень удивило Долгорукого, великое множество раз побывавшего на допросах и видевшего немало. Боярин, выхватив из настенного светца факел, подскочил к Алёне.
– Ну, как угощеньице, по нраву ли? – злорадствуя, спросил он, поднося факел к Алёниному лицу. Поглядев ей в глаза, боярин отшатнулся: страшной ненавистью пылал взор голубых глаз, отчаянной решимостью и непреклонной волей дышало лицо.
Боярин протянул руку и сорвал с Алёны нательный крестик.
– Пять боев в полную силу! – приказал он.
Кровь брызнула из-под кнутов, но Алёна не разжала рта.
– Не каждому мужику под силу пятнадцать боев сдюжить, а ей нипочем. Знать верно говорили, что ведунья ты. У Федьки Сидорова и у иных воров были найдены заговорные письма и коренья разные. С пытки сказались мужики, что ты им дала коренья те и ведовству их учила. Так ли?
Алёна сквозь зубы процедила:
– Коренья те от болезней всяческих и иных напастей, а заговорные письма от пули, от ножа.
– Откель письма те у тебя? – впился взглядом боярин.
– Грамоте обучена, сама и написала, – превозмогая боль, ответила Алёна.
Боярин отступил на шаг и только сейчас обратил внимание на ее наготу.
– Ладно тело, похотливо. Замужем была?
Алёна кивнула головой.
– А с ворами, поди, прелюбодейничала? Чего молчишь? Знаю, на такую ладную бабу всегда охотник находится… Может, сам Стенька Разин был в полюбовниках, али Федька Сидоров?
Алёна молчала.
– Гордая, говорить со мной не хочешь, – и, кивнув палачам, Долгорукий приказал: – Ведунью огнем пытать, пока в ведовстве не сознается.
Боль страшная, режущая обрушилась на левую грудь, Алёна вскрикнула и потеряла сознание.
Кто-то осторожно теребил Алёну за руку.
– Алёна! Алёна, ты меня слышишь.
Алёна с трудом приоткрыла глаза. Кто-то темный, большой навис над ней, заслонив свет.
– Кто ты? – превозмогая боль, приподнялась Алёна.
В полосе света мелькнула белая прядь.
– Олег!
– Тише ты, не дай бог услышит кто… – Стрелец, положив возле Алены тяжелую пищаль, звякнул об что-то железом и наклонился к ней.
– Испей, полегчает.
Запекшимися от крови искусанными губами Алёна припала к посудине: приятно бодрящая влага освежила рот, распухший язык, пересохшее от жгучей жажды горло.
– Как же ты так сплоховала? – покачал головой стрелец. – Боярин-то что зверь, кровушкой людской что водицей умывается и тебя, сердешная, не помилует.
– Ежели казнит без пытки, так то для меня избавление от мук, а ежели еще пытать станут… – Алёна зашлась в кашле, судорожно задергалась, застонала. Сквозь пальцы руки, которой она зажимала рот, проступили темные сгустки крови.
Увидев это, Олег с горечью и состраданием подумал: «Загубили женку. Теперь она не жилица на белом свете, все едино помрет».
– Эх, Алёна, Алёна, – помогая ей сесть, шептал, склонившись к самому ее уху, стрелец, – чего токмо сидела ты с войском в Темникове да на засеках – на Арзамас идти надобно было. Подойди ты к городу, весь посадской люд за тобой пошел бы, да и стрельцы арзамасские в шатости. Долгорукий, опасаясь, что мужики к казакам перейти могут, у городского посада поставил караул из московских стрельцов, а женок и детишек тех мужиков, кои в войске, в заложниках держит. Так-то вот! Но не с тем я пришел к тебе. Помочь тебе вознамерился. Один я тебя отсель не вызволю, а с помощниками дело может сладиться. Ты, поди, ведаешь, где Матвей, он в делах этаких большой дока.
– Ведомо мне, где ноня Мотя, да ни к чему все это. Кругом стрельцы, рейтары, на дорогах заставы стрелецкие…
– Одному ему в Темников не пройти, а вдвоем пройдем. Так где же он? – настаивал на своем Олег.
– Тут недалече, в скиту староверческом, что на гнилом болоте.
– Знаю где, найду. Ты уж потерпи малу толику. А пока на вот, возьми, – протянул он Алёне узел. – Я тут рубаху припас, зипун. Иззябла, поди, вся.
Алёна покачала головой.
– Не чувствую я холода, одна боль во всем теле.
Стрелец еще раз попоил Алёну, помог надеть на изорванное пыткой кровоточащее тело рубаху, укрыл ее зипуном.
– Прощай! Будь в надеже, ослобоним, – ободрил он Алёну. – Ноня воевода в Красную Слободу поехал, значит то, до вечера не вернется, а к вечеру и мы приспеем. Жди!
– Дай-то Бог, – устало проронила Алёна и затихла. То ли сном забылась, то ли сознания лишилась.
Олег заботливо подоткнул полу зипуна ей под бок и поспешил к выходу.
– Ну, как она? – участливо спросил Олега стрелец, охранявший вход в подвал, в который отдельно от остальных повстанцев бросили Алёну.
– Плоха очень, видно, помрет скоро, кровью харкает. Поди, все нутро женке-то отбили. И то сказать, огнем пытали, железом раскаленным жгли. Как она токмо стерпела такое? Ты уж поимей сострадание к женке, как застонет, дай водицы испить.
