— Не нужно царству московскому детей от чухонки, верно?! Все тут против меня!
— Что ты, что ты… — попыталась унять ее Наталья Алексеевна. Но Екатерина продолжала кричать в исступлении горя, словно в агонии:
— За что — моих детушек?! Хотят Евдокию из монастыря вернуть… А вы, принцесса Наталия, племянника больше брата любите? Царевича Алексея вашего!.. Так не рвалась я в Россию вашу!! Силой меня привезли!!!
— Опомнись, Катя, побойся Бога, что ты говоришь! — замахала на нее руками Наталья. — Перекрестись, безумная! Призвал твоих детей Господь. На все Божья воля. Так бывает, милая, мало ли деток во младенчестве умирает?
— Не так бывает!.. Не так!!! Не было здесь ни чумы, ни оспы, ни другой болезни! Не было причин детушкам моим умирать! А к царице Прасковье много странных, серых людей ходит… Рассказывали, они вести из Суздаля, от инокини Елены, приносят! Может, они сыночков моих отравили?!
Екатерина смотрела на царевну сумасшедшими, горящими болезненной ненавистью глазами — и от этого взгляда Наталье стало не по себе.
— Охолони, Катя! — сурово сказала Наталья. — Я тебе — друг, и не я твоих детей погубила. Свято для меня Петрушино семя. Неужто ты меня, сестру государеву, подозреваешь?
— Не вас… — прошептала Екатерина, прижимая к лицу ледяные ладони. — Но ненавидят меня здесь. А Евдокию с Алексеем жалеют…
— Да Алешу-то как не пожалеть, он-то в чем виноват?! — воскликнула царевна.
— Не виноват, ваше высочество… А сыночки мои в чем виноваты были?!
Екатерина вдруг как подкошенная рухнула на пол перед маленькими гробиками, в которых лежали ее малыши, обреченные отпеванию и погребению в темных крошечных могилках… Она обхватила гробики руками и долго, беспощадно билась о них головой — без воплей и причитаний, молча. Слезы уже смешались с кровью, а оцепеневшие от такой страшной, непривычной картины горя служанки никак не решались оторвать мать от мертвых детей…
Екатерина пришла в себя, лежа в постели. Царевна Наталья Алексеевна, склонившись над ней, заботливо обрабатывала каким-то пахучим снадобьем кровоточащие ссадины на ее челе.
— Ты бы хоть поплакала, Катя, повыла, как бабы у нас на Руси воют, легче бы стало, — участливо посоветовала ей царевна. — А дети у вас с Петрушей еще будут, молодые вы еще… И брат мой тебя крепко любит.
— Я не умею и не стану выть! — ослабевшим голосом, но с неожиданной душевной твердостью ответила Екатерина. — У нас в Мариенбурге над усопшими никогда не выли.
— А что ж тогда делали? — изумилась царевна.
— Сидели в скорбном молчании, ваше высочество, или плакали тихо. И мне, дочери солдата и подруге великого государя, не пристало слабость свою никому показывать! — уверенно сказала Екатерина.
— А лучше б показала, Катя, да и выплакала свое горе, как женщине подобает. Горда ты слишком! Нельзя так…
— Не горда я, ваше высочество, лишь достоинства своего ронять не хочу! — ответила Екатерина, безуспешно пытаясь подняться.
— Знаю, что достоинство имеешь, Катя, — согласилась царевна, мягко удерживая ее на подушках. — За это тебя брат мой и любит. Вот увидишь, родите вы еще наследника! Да не одного…
— А если я не смогу больше родить? — голос Екатерины вдруг предательски дрогнул.
— Сможешь, Катя, сможешь! — воскликнула Наталья, по-матерински обнимая ее.
Та посмотрела горько и недоверчиво, и Наталья Алексеевна продолжила:
— А может, ты боишься, что Петр Алексеевич узнает о смерти сыновей и тебя оставит? Так не бывать этому! Он тебя любит, я знаю. Никогда он Дуньку Лопухину так не любил. Никого так не любил — ни Монсиху, ни Варьку мою, ни Чернышеву Дуньку, ни других подруг своих…
— Про Анну Монс и Варю я знаю… А Чернышева эта — кто такая? — Бледные щеки Екатерины на мгновение вспыхнули лихорадочным румянцем, когда она услышала еще об одной бывшей подруге царя. Все-таки в ней оставалась воля к жизни, которая прорвалась болезненным уколом ревности. Видно, прав был Меншиков, шепнувший ей однажды, что «у мин херца целый легион демонов сладострастия в крови»!
— Дуня Ржевская в замужестве Чернышевой стала, — рассказала царевна Наталья. — Совратил ее Петруша, прости ему Господь этот грех, когда ей всего пятнадцать было. Но не женился — за другого замуж выдал. Много у Петруши метресок было, не перечесть… Были и те, что детей ему рожали, да не оставался он с ними. С тобой остался. Я все думала, гадала — почему? Потом поняла: особенная ты, Екатерина. Человека он в тебе увидел, а не просто бабу. Изменила ты его. Ты многих меняешь, кто с тобой рядом оказывается. Вон Алексашка Меншиков, кобель кобелем, одна похоть на уме да нажива, и тот при тебе ведет себя смирно да прилично. А Петруша мой, на что гневлив, а по головушке ты его погладишь, и он, словно ребенок, делается тих да ласков. Дар у тебя, Екатерина! Ты неси этот дар, не сгибайся!
Екатерина благодарно схватила руку царевны и коснулась этой руки пылающими, искусанными в горе и злобе губами.
— Простите меня, ваше высочество, — сказала она. — Была я доброй, а становлюсь злой. Тошно мне! Заразилась я здесь злом, как болезнью дурной…
— А ты не становись злой, Катя! — Царевна положила на истерзанный лоб Екатерины свою маленькую, но властную и сильную, как у брата, руку. — Ты потерпи, сердешная! Перемелется — добро будет… Родишь ты еще ребеночка. Видит Бог, родишь. А на царевича Алексея не серчай, несчастный он, без матери остался, разлучили его с ней!
— Я была расположена душой к юному принцу, ваше высочество. Но ведь он желает зла мне и желал смерти моим несчастным детям, чтобы вернуть из монастыря мать! — в отчаянии воскликнула Екатерина и все же разрыдалась горестно и горько. — Я жила здесь в вечном страхе! Не за себя, за детей! Мальчиков моих убили и других — убьют!
— Не убили их, Катя, не убили! Не выдумывай! — ужаснулась Наталья Алексеевна.
— Значит, сглазили. Так, кажется, говорят в России… Дурной глаз на них…
— Ты Богу молись, Катя! — твердо и назидательно молвила царевна Наталья. — На него надейся, Он не оставит!
Теперь, после возвращения Дарьи Меншиковой из Киева, в том же самом дворце, где обряжали в последний путь ее маленьких сыновей, Екатерина поведала подруге свою давнюю печаль и тайную мысль о том, что ее с Петрушей детей, словно робкие, едва пробившиеся к свету цветы, вырывает из жизненного сада чья-то злая воля.
— А ты, Катя, царевичу милость окажи. Попроси за него Петра Алексеевича, как Наталья Алексевна всегда просит… Ты ведь — крестница Алексей Петровича! Окажи милость крестному отцу, и Отец Небесный тебе милость окажет, пошлет ребеночка! — посоветовала Дарья. — Злится на тебя царевич. И мать его, монахиня Елена, тебя проклинает. Вот и уносит смерть детей твоих…
— Милость? — удивленно переспросила Екатерина. — Что же я могу сделать для опального принца?
— Напиши Петру Алексеевичу, что, мол, в науках он силен и государству слуга будет достойный. Царевна, мол, Алексея Петровича хвалит, а ты с ней в этом согласна.
— Но Петер хочет для государства другого наследника, от меня! — возмутилась Екатерина.
— Наследник от тебя будет, это верно! — согласилась Даша. — Да ведь и царевича со свету сживать не стоит. Сын твой царем станет, да и Алексей Петрович государству российскому пригодится.
— Права ты, Дарья… Добрая ты! А я злой стала… Страх за детей меня такой сделал! — с болью в душе призналась Екатерина. — Напишу я государю о царевиче… Может, и помилует за это других наших детей Господь!
Екатерина действительно вскоре написала Петру о царевиче самое лестное письмо и попросила для него милости. Царь сначала крепко осерчал, получив такое странное послание, но поразмыслил и простил свою Катю за «неуместные бабьи жалости». Господь, в ответ на ее смиренные мольбы и исполненный обет, послал Екатерине сначала здоровую и крепкую дочку, крещенную Анной, а спустя неполных два года, еще одну малютку — Елизавету. Но сына все не было.
Екатерина утешалась тем, что если девочки вырастут умными и сильными телом и духом, то и одной из них можно будет передать престол. Не все же в России мужчинам властвовать! Пора и женщинам себя показать, как это принято в Европе! Но Петр, искренне любивший маленьких Анхен и Лизхен, их появлением на свет не утешался, все ждал сына — вожделенно, страстно и нетерпеливо. Правда, свою Катю царь этим не попрекал, жалел, и эта жалость была для Екатерины страшнее, чем самые горькие упреки.
Несчастная женщина каждый день чувствовала свою вину перед царем. Была дочь — любимая, красивая, бесконечно дорогая. Но не было сына. Почему другие женщины с такой легкостью рожают своим мужьям сыновей, а она не может? Даже Дарья Меншикова, на которую ее «благоверный супруг» почти не обращал внимания, — и та сподобилась, родила Данилычу сына. А она, многогрешная Екатерина, видно, провинилась в чем-то перед небесами! Да так провинилась, что Господь тяжко покарал ее: отнял ее мальчиков и не дает взамен других…
