– Нет, дитятко, ничего не делай срыву да смаху; делай всякое дело с полным тщанием и старанием, и не торопко. Поспешишь – людей насмешишь. А вы что, ребятки, будете по зодчеству мастерить? – обратился Гаврила к другим своим питомцам.
И послышались ответные голоса:
– Я хочу часовенку, как в Дедюхине…
– Я мельницу смастерю водяную…
– Мне, дяденька Гаврило, дозволь сделать модель деревянной колокольни, как в Кудымкаре…
– А я толчею-ветрянку…
Гаврила улыбался, слушая ребят, и говорил по-отечески ласково:
– Хорошо сработаете, самому барону в Питер ваши модели отошлю. Трудитесь, только главного не забывайте: вы – иконники!
Андрейка очень сожалел, что пообещал Гавриле сделать модель церкви из глины. Легче и быстрее можно было сделать модель деревянную, и не церкви, столь премудро сложенной из кирпича, а деревянного храма, сооруженного по старинному образцу – шатрового с трапезой и папертью, с крыльцом на два схода, украшенным тонкой резьбой по карнизам.
Глиняная модель каменной Ильинской церкви долго не поддавалась Андрейке. Трудно было в зимнюю пору возиться с моченой глиной, она ломалась, распадалась на куски, не успев засохнуть. Все ребята, Андрейкины товарищи, сдали Гавриле свои изделия. На широкой полке в иконописной мастерской были выставлены в ряд избы и хоромы, мельницы и часовни, колокольни и пожарные вышки. В полуденный час, когда солнце заглядывало в окна мастерской, модели на полке светились золотистой, гладко струганой сосновой дранкой. И вся ученическая выставка казалась привлекательным, образцовым поселением в миниатюре. Посредине на полке было оставлено свободное местечко, на котором должна была стоять, к пасхе обязательно, модель Ильинской церкви.
Весь великий пост, в свободные от живописи часы, провозился Андрейка над моделью. Сделал он ее вполне удачно, схоже с натурой. Выбеленная, раскрашенная от креста до фундамента, она воспроизвела церковь в точности, с соблюдением всех пропорций и деталей. Даже рамы были сделаны со стеклами и железными решетками, витыми из проволоки. Мало того, у проезжего купца на постоялом дворе Андрейка ночью тайком отвязал от уздечки медный колокольчик, который очень оказался кстати.
Недолго Андрейкина модель, одобренная Гаврилой, стояла на полке, украшая выставку ученических работ.
В ту весну пожаловал из Петербурга в Новое Усолье от Строгановых ревизор по всем хозяйственным, промысловым и арендным делам. Было ему велено опричь иного проведать подросших ребятишек Андрейку Воронихина и Пашку Карташева, учившихся у Юшкова. Ребятам в ту пору исполнилось по тринадцати лет. Оба грамоту разумели, живописи учились не плохо, подавали надежды стать иконниками.
Из Нового Усолья в Ильинское явился к Гавриле нарочный с приказанием, исходившим через ревизора от самого барона Строганова, проживавшего тогда за границей. Гаврила Юшков знал себе цену, да и дела в иконописной мастерской были в полном порядке, придраться не к чему, все шло своим чередом и правильным ходом. Поэтому нимало он не струхнул, когда нарочный от ревизора ввалился в мастерскую. Напротив, Гаврила был с ним не очень приветлив, попросил нарочного выйти вон, вытереть о рогожу сапоги и ополоснуть ноги в бочке, стоявшей у входа в мастерскую, ибо место, где пишутся иконы, есть свято. Нарочный послушно исполнил все это, вернулся в мастерскую и, подав Гавриле грамотку, хотел было понюхать ид табакерки, или же ради бахвальства и престижа своего достал он табакерку, дабы показать Гавриле позолоченный барельеф Екатерины на эмалевой крышке. Гаврила ткнул рукой на множество готовых к освящению икон, дав понять, что тут не место употреблять табачное зелье.
Прочтя записку от ревизора, Юшков приподнял с переносицы очки на лоб, улыбнулся, с минуту подумал и сказал:
– Андрейка, и ты, Карташев, сейчас же собирайтесь. Поедете с нарочным в Новое Усолье. – И добавил: – Фартуки долой, умойтесь щелоком, рубахи одеть новые, что на пасху сшиты. А ты, Андрейка, модель свою повезешь на показ. Да смотри, не разбей в дороге. А ежели баронскому представителю слепок полюбится, не горюй, пусть увезет в Санкт-Петербург. Не забывает тебя барон. Напомни и ты ему о себе.
И пока ребята умывались да одевались, прибежала в мастерскую мать Андрейки, Марфа Федоровна Чероева, и, со всей материнской страстью заступаясь за сына, набросилась на Гаврилу.
– Да ты не с ума ли спятил, так распоряжаешься моим парнем? Не пущу одного!.. Давайте еще подводу, поеду и я в Усолье. Вишь, какие хорошие, хотят у меня парнишку отобрать. Не отдам! Вцеплюсь и не отдам!.. Я его вскормила, я его вспоила, я его родила… Не отдам! Не отпущу одного, нипочем!..
Напрасно горячилась Марфа, никто у нее пока не собирался отбирать сына, да и Гаврила ни словом не перечил ей, сказал лишь только:
– Будет и тебе подвода. Поезжай! Пакет отвезешь и за Андрейкой материнский присмотр будет. Парня беречь надо. Ему еще учиться и учиться. Будет толк…
Ехала Марфа Чероева по трудной, разбитой дороге в Усолье, с ней ехали нарочный и двое ребят. Везла Марфа прижатый к груди пакет и письмо от Гаврилы Юшкова строгановскому смотрителю и ревизору, а в том письме было писано:
«Милостивый государь, Яков Федорович! Согласно распоряжению Его Сиятельства графа препровождаю при сем на Ваше благоусмотрение двоих наилучших из наших мастерских учеников – Карташева Павла да Воронина Андрея. Особливо сей последний имеет пристрастие к архитектурному делу. Оба они пишут изрядно. С сим же письмом имеете получить конторский пакет на оных, кой вручит вам сопровождающая учеников воронинская тетка Марфа Федорова. Слухи имеем, что Его Сиятельство пребывать соизволит за границей и с издали даже не забывает о малых сих. Наслышаны тоже о пожарах, и, якобы, подлые люди бежали на Верхотурье. Андрей Воронин прибрал с собою слепок нашею Ильинского храма. Оный слепок из смеси назьму коровьего да сеяной глины, купола позолотил, а в прочем повалил белилами. С натурою вышло то дивно. Не мыслю: довезет ли в Усолье без лому…
За сим остаюсь вашим покорным слугою Гавриил, Юшков.
Сельпо Ильинское. Майя 1772 года».
АНДРЕЙ УВЛЕКАЕТСЯ ЗОДЧЕСТВОМ
Марфа Чероева возвратилась из Усолья, а с нею ученики Гаврилы Юшкова. Ревизору Якову Федоровичу оба парня понравились. Осмотрев внимательно Андрейкину модель Ильинской церкви, он даже расчувствовался и обнял Андрейку.
– Умен родился, – сказал ревизор. – Ежели привезу в целости барону модель, пожалуй, не поверит. Стремись по этой части. В проигрыше не будешь. Учись, учись, не только у Юшкова, у строителей зодчих тоже учись…
Марфа Чероева со всеми подробностями рассказала об этом Гавриле, да тот и сам понимал, что Андрейка образа хорошо пишет, а что касается архитектурной модели, такой и ему, Гавриле, не сделать. И с тех пор Гаврила Юшков всегда, как только Андрейка имел желание, отпускал его свободно к строителям в Ильинское и соседние селения и починки Богородское, Богоявленское и Сретенское, а летом отправлял на Каму до Дедюхинской пристани и Березников. Любознательность Андрейки и стремление постичь строительную работу были беспредельны. Чтобы не быть навязчивым и не мешать плотникам, землекопам и каменщикам, он напрашивался к ним в помощники. Землекопы, вынимавшие под фундамент землю, были довольны умением Андрейки подсчитывать в точности до вершка глубину котлованов и объем вынутой земли. На каменщиков Андрейка смотрел с сожалением: тяжко достается им подноска камней на носилках. К концам носилок прикреплены холщовые и кожаные лямки. Плечи у подносчиков отмечены ссадинами. С тяжелыми ношами, пошатываясь, они поднимались по дощатым сходням на леса, складывали камень к камню и скрепляли известью, разведенной в творилах с песком и водой.
Андрейка примечал, как люди, обжигавшие известь, делали из нее несколько растворов сразу, затем из каждого раствора брали жидкую известь, склеивали плашмя семь кирпичей, потом поднимали, берясь за верхний, и, если все семь держались крепко, тот раствор и принимался в кладку стен каменных строений.
Сначала Андрейке казалось простым делом возведение деревянных церквушек, домов и прочих строений. Но тут нужно было обладать умением, знать добротность и пригодность леса, заготовленного на постройку. Он видел и дивился, как плотники, постукивая обухом топора по бревнам, по звуку, издаваемому деревом, определяли, которое дряблое, которое с гнилью, а которое подтачивается червяком. Примечал Андрейка, что самым почетным у плотников деревом считается стройная, мелкослойная золотистая и так приятно пахнущая сосна. Хороша береза для мебели, а в стену не годится, быстро портится от морозов и испарений. Казалось бы, пустое дерево ольха, рыхлое, в строй не идет, разве только на доски для богомазов да на поделку резных иконостасов, где требуется мягкость, податливость, а не кондовая прочность, присущая дереву строевому, срубленному в подходящее время года, просушенному и овеянному ветрами. Ио ольха на своем месте тоже незаменима. Видел Андрейка не раз, как строители в сырой грунт вбивали и вкапывали ольховые сваи и говорили, что в сырости ольха так крепнет, что в устойчивости и дубу не уступит. Интересно Андрейке было знать, какой грунт удобнее для построек, расспрашивал плотников, которые на вид и по всем повадкам были добродушные и приветливые. Те посмеивались над юным строителем, однако между делом вступали с ним в разговоры:
