Только отец молчал. Никто не знал, что в полночь Даумас через своего ближайшего доверенного еще раз созвал самых мудрых мужчин рода и держал с ними совет, кому суждено отправиться в дальние края. Тогда и было решено, что из молодых в путь отправится Айстис. Юноша уже неплохо овладел кузнечным ремеслом, и путешествие должно было послужить его дальнейшему росту…
Ночью Айстис спал беспокойно. Снились ему несущиеся во весь опор кони, завывающие, свистящие ветры. Наутро он поднялся, так и не отдохнув, увидел склонившуюся над постелью мать.
— Сынок, ты всю ночь метался… Не захворал ли?
В глазах матери промелькнула искорка надежды.
— Нет, нет. Я здоров!
Мать сразу сникла, а отец вздохнул с облегчением.
— Вот и хорошо, — сказал он, — поешь и беги на площадь. Когда солнце поднимется над старым дубом, наступит час Великой Клятвы. Тебя уже ждет Даумас…
Выйдя из дому, Айстис увидел, что все родичи от мала до велика, кто только в состоянии передвигаться, спешат в сторону священной дубравы[26]. Придя туда, они собирались в тени деревьев, невдалеке от дуба, под которым горел огонь. Близко к нему могли подойти лишь кривисы, помощники Даумаса, сам верховный жрец и молодые девушки, вайдилуты[27], посвятившие себя опеке вечного огня. Только им было разрешено перешагнуть через выложенный из камешков круг, который опоясывал дубраву. За ним стояла и беседка, в которой обитали боги великого племени. В дни больших праздников кривисы показывали их людям — подносили к вечному огню.
Айстис их уже видел: Пяркунаса, могущественного и страшного мужчину, изготовленного из кряжистого дуба, украшенного красной бородой и венком из пламени; Патоласа, древнего, седого, с головой, закутанной в белую ткань. У ног Патоласа кривисы клали черепа человека, лошади, коровы — символы бога смерти. В сторонке от тех богов обычно стоял Патримпас. Этот бог, молодой, как и сам Айстис, с венком из колосьев на голове, ему очень нравился.
Когда юноша подошел к дубраве, боги уже были доставлены, стояли каждый на своем месте.
Подул ветерок. Он шевелил красную бороду Пяркунаса, ткань, в которую была укутана голова Патоласа, и высохший венок Патримпаса. Однако внимание Айстиса привлекали только сопровождающие Патримпаса ужи. Они лакомились из блюдечек, поставленных на землю у ног бога.
Вокруг не умолкали разговоры:
— Когда они отправятся в путь?
— Сейчас узнаем.
— А когда вернутся?
— Это зависит от воли богов!
— Теперь уже месяц лепинис? Пройдут висъявис, виржюс, а в месяце висгавис они и доберутся до цели… Пусть там пробудут весь месяц спалинис, а затем за три месяца — секис, пушюс и рагутис[28] — вернутся. Как раз с наступлением весны, с первыми перелесками следует их ждать…
— Еще и султякис[29] может пройти…
— Может, может, соседка дорогая, все может быть. Разве кто-нибудь знает, что там будет в дальних краях!..
Загибая пальцы, люди перечисляли месяцы, обсуждали, спорили.
Появился Даумас. Он вышел из-за священных дубов, окруженный кривисами и девушками-вайдилутисами. Как всегда, на нем было длинное белое облачение, в этот раз опоясанное огромным живым ужом. Впереди него шло несколько кривайтисов. Они окуривали тропу пахучими травами.
Кривисы медленно двигались по внутренней стороне круга вокруг дубравы.
Прошло немало времени, пока процессия вернулась на то место, с которого тронулась в путь. Даумас приблизился к священному огню, поклонился ему, взял в руки кривой жертвенный нож. Его лезвие сверкнуло в лучах солнца, все увидели выбитые на нем синие священные знаки.
Даумас подержал нож над пламенем, повернул лезвие сначала одной, затем другой стороной, поднял вертикально и направился к огромному коричневому камню — жертвеннику. Здесь он остановился, повернулся лицом на север, постоял с зажмуренными глазами. Затем снова повернулся лицом ко всем. Кривайтисы провели черного козленка. Он блеял и упирался, как бы предчувствуя свою судьбу, но избежать ее не мог. Даумас ножом отсек козленку голову и бросил ее под ноги Патоласу. Она покатилась по траве, оставляя кровавый след — красную тропинку. Кривисы подняли тело козленка на жертвенник, посыпали его травой, взяв ее из пестро раскрашенных глиняных чашек. Обложили сухими дубовыми ветвями. Один из кривисов подал Даумасу горящую веточку. Сверкнула искра, и прямо вверх устремился голубой дымок.
Даумас воздел руки, а толпа зашумела от радости:
— Патолас принял жертву! Путешествие будет успешным!
Айстис услышал голос матери:
— Боги милостивые, оберегайте моего младшенького…
— Помогите ему скорее вернуться, не забирайте его к себе в подземелье… Как мне жить одной…
Кажется, эти слова произнесла Угне. Ее лицо промелькнуло в толпе.
Айстис внимательно следил за обрядами.
Даумас долго смотрел на голубя, которого ему в клетке принесли кривайтисы. Затем он сунул руку в клетку и быстро извлек птицу. Голубь пытался вырваться, но не успел. Даумас, как до этого козленку, отсек голубю голову и отдал ее Пяркунасу. Голубя кривисы также положили на жертвенный камень, рядом с козленком. Пламя охватило заранее покрытые жиром перья, и огонь стал разгораться ярче.
Все радовались: Пяркунас не отверг жертву!
Даумас принес жертву и Патримпасу. Для него, владыки земли, жизни, полей и лесов, кривисы возложили на жертвенник всякие растения — пшеницу, рожь, коноплю… Все эти богатства Даумас посыпал горстью мелкого янтаря.
Ярко вспыхнуло пламя. От него повеяло приятным запахом.
И снова люди радостно зашумели, славя богов…
Завершив жертвоприношение, Даумас поклонился богам, вечному огню и велел ввести в круг посланцев.
Гудрис переступил черту круга не торопясь. Медленно подошел к огню. Опустился на одно колено. Кончиками пальцев прикоснулся к пламени. Поднявшись, положил правую руку себе на затылок, а левой коснулся священного дуба. Затем взял из черного сосуда горсть земли и посыпал ею свою голову[30].
Дав великую клятву, он встал рядом с кривисами: теперь, вплоть до завершения путешествия, он считался им равным.
Следуя примеру Гудриса, также не спеша, но внутренне еле сдерживая большое волнение, выполнил ритуал и Айстис. Ему казалось, будто прошла вечность, пока он встал рядом с Гудрисом. Он так боялся совершить ошибку, что долго еще не мог унять дрожь рук.
Торопливо, как бы стремясь поскорее скрыться с глаз столпившегося народа, дал клятву Куприс и сразу спрятался за широкой спиной Гудриса, бормоча про себя:
— Нашли что разглядывать. Придумали всякое…
Даумас повернулся лицом к богам, затем к огню и снова к богам:
— С этого мгновения, боги наши, будьте милостивы к тем, кто отправляется в путь, чтобы выполнить ваши пожелания!
Он наклонился к жертвеннику, взял обуглившуюся веточку и коснулся ею Гудриса, Куприса и Айстиса. Затем положил веточку на жертвенник и, устремив на нее взгляд, стал ждать, пока она не сгорит. Затем повернулся к отъезжающим:
— Пора!
Это означало, что им надлежит отправиться в путь и выполнить задание, одобренное богами. Ни с кем из родичей они уже не имеют права общаться. Вернувшись, они должны будут отчитаться перед богами и только тогда смогут разговаривать со всеми.
Кривисы, до этого окружавшие их и Даумаса, расступились. Двумя рядами стояли сельчане. Трое отъезжающих прошли между ними друг за другом — Гудрис, Куприс, Айстис.
Толпа стояла, словно окаменев. Все внимательно смотрели, как посланцы садились в седла, надетые на лошадей, заранее приведенных к длинному бревну, и как, ни слова не вымолвив, тронулись на юг.
Когда родное селение скрылось за первыми высокими деревьями, Гудрис остановил коня:
— Дорога, по которой нам предстоит ехать, мало известна. Мы все должны внимательно смотреть по сторонам, чтобы не заблудиться, чтобы на нас не напали звери, чтобы не забрести в трясину. Я поеду первым и буду наблюдать дорогу впереди. Ты, Куприс, как более опытный, поедешь замыкающим. Оберегай нас, чтобы никто не набросился сзади. У тебя, Айстис, самый острый взгляд. Смотри по сторонам и, если нам что-либо будет грозить, подай знак…
Так они и порешили.
Путь был нелегким. Деревья росли близко друг от друга, продвигаться можно было, лишь ведя навьюченную лошадь вслед за собой. Чем дальше они углублялись в лес, тем вокруг них становилось темнее. Вскоре сквозь переплетенные высоко над землей ветви уже не было видно солнца. Продвижению вперед мешали и стволы деревьев, повалившиеся поперек звериной тропы, которую и без того нелегко было разглядеть. Одни завалы были старые, стволы уже стали гнить и рассыпаться, а другие совсем свежие — последствие недавней грозы.
