На допросе он сознался, что входил в группу хуруфитов и что если бы Ахмаду Луру почему-либо не удалось привести в исполнение свой злодейский замысел, вместо него пошли бы на цареубийство Азу или Харун, уже готовые к этому. Ну, а если бы не удалось и им, то он, Низамеддин, должен был заменить их…
Сейчас ищут человека по имени Харун, но еще не наш ли.
Услыхав эти страшные вести, зодчий потерял сознание, а когда его наконец привели в чувство, царевич весьма красноречиво доказал ему, что отец не отвечает за тяжкое преступление сына, что только сын понесет заслуженную кару и это не коснется их семьи. А когда все утихнет и государь выздоровеет совсем, царевич сам будет предстательствовать перед отцом не числить зодчего в рядах врагов, вернуть ему уважение, дать возможность работать, как прежде. Словом, царевич заверил в этом зодчего.
Наджмеддин молча выслушал его слова, холодно попрощался и вышел.
Узнав об участи брата, Бадия пришла в отчаяние. Ах, как она жалела, что брат ее не скрылся, не исчез, как этот Харун.
Но ведь не все эти люди, думала она, которые, жертвуя жизнью, открыто выступили против власти тимуридов, обнаружены и заточены в крепость. Остались же, должны остаться на свободе сторонники хуруфитов. Так почему же они сидят сложа руки, почему ничего не делают, чтобы освободить своих попавших в беду товарищей? Где же их верность? Неужто всех их уже переловили? Неужто ни одного не осталось на свободе?
Крепость Ихтиёриддин охраняют не менее тридцати воинов. Известно, что те, кто приставлен к зинданам, ленивы, бродят взад-вперед, как сонные мухи. Бадия как-то слышала об этом. Только и дела у них, что покручивать усы да пожирать большую часть того, что приносят заключенным. Так неужели десяток отважных юношей не могут ворваться в крепость и перебить этих ничтожных скотов? Неужели в душу отважных джигитов закралась трусость? Или им так дороги их жизни? Когда с мавляны Насими заживо сдирали кожу, он и в смертных пытках оставался верен своим убеждениям. Он не отступился от них. Трусы-! Неужели Худододбек ничего не может сделать? Вот если бы Зульфикар был здесь, он-то наверняка взял бы в руки саблю.
В пятницу утром Бадия сложила в глиняную чашку приготовленную матерью еду, завернула чашку в скатерку и водрузила на голову. Плетеную корзинку с высушенными на солнце лепешками и слоеными пирогами, а также с сушеным урюком взял Заврак, и они вдвоем отправились к крепости Ихтиёриддин.
Поверх длинного платья Бадия надела безрукавку, а на голову повязала большой темный платок матери.
Из-под платка виднелись только глаза и тоненькие, словно кистью мастера нарисованные брови вразлет.
Ее прелестное личико — рот, нос, щеки — плотно прикрывала черная ткань платка. Заврак шел позади, и они лишь изредка перебрасывались короткими фразами. Все помыслы Бадии были заняты Худододбеком: почему он исчез, почему не показывался уже много дней.
С горечью думала она и о брате, перед мысленным ее взором вставал темный и затхлый зиндан, ставший отныне его обиталищем. И как некстати отец повел себя столь сурово и, блюдя честь семьи, отправил Зульфикара так далеко.
Немилосердно припекало солнце. Мешхедская дорога пустынна, лишь изредка им попадался одинокий всадник. Далекий темный силуэт крепости Ихтиёриддин наводил тоску, сжимавшую сердце. Наконец Бадия и Заврак добрались до ворот, где стояли стражники.
— Что принесла? — грубо спросил стражник с огромными усами.
— Хлеб, урюк… — ответила Бадия.
— У тебя здесь отец?
— Брат.
— Ас тобой это кто?
— И это брат.
— Что-то многовато у тебя братьев.
— Сколько есть, — ответила Бадия.
— Замужем?
Бадия промолчала. Ее душил гнев, хотя она знала, что грубое обращение с родственниками узников вошло здесь в привычку.
Второй стражник, помоложе, не спускавший глаз с Бадии, вдруг закричал на своего товарища:
— Чего ты запугиваешь девчонку?
Он подошел к Бадие, снова поглядел на нее и снова повернулся к товарищу:
— Не приставай ты к ней с вопросами. У нее же здесь брат и сердце не на месте. Ну-ка, скажи мне, как зовут твоего брата?
— Низамеддин.
— Ага, понятно, — молодой стражник сочувственно покачал головой. — Сын почтенного Наджмеддина Бухари, у него еще родинка на щеке, да?
— Да.
— Хорошая ты девочка. Хочешь, провожу тебя к брату?
— Хочу! — слезы блеснули в глазах Бадии. — Я буду благословлять вас всю жизнь. Да сохранит вас господь…
Бадия с умыслом надела золотые браслеты, в тайной надежде, что вдруг они смогут пригодиться. Она сняла браслеты с белоснежного запястья, от этого движения платок чуть сполз в сторону, приоткрыв лицо, и молодой стражник снова впился в нее взглядом.
— Возьмите!
— Вот повидаешься с братом, тогда и возьму, не снимай пока. Ну-ка, бери свои припасы, идем за мной. Эй, есаул-, а ты стой здесь. Могут подойти еще люди. — По его властному тону Бадия догадалась, что именно он здесь старший. Усатый покорно остался у ворот.
Бадия взяла из рук Заврака плетенку, попросила подождать ее здесь и пошла вслед за стражником в крепость.
Они прошли под воротами, попали в какой-то темный промозглый проход, очутились в комнате, расположенной с левой стороны здания. Не останавливаясь, стражник вывел Бадию на открытую террасу, а из нее снова в мрачное помещение.
Бадия молча следовала за своим провожатым, и в сердце ее невольно закрадывался смутный страх. Но предстоящая встреча с братом, мысль о том, что он скажет ей что-то самое нужное, тайное, что необходимо срочно передать отцу, вселяли в нее храбрость, и она смело шагала за стражником по сырым и темным переходам. Наконец стражник остановился, отпер дверь каморки и приказал Бадие:
— Войди сюда и жди брата.
Бадия вошла. Маленькая и темная каморка напоминала келью медресе. В потолке чуть виднелось отверстие, двери были сколочены из прочного арчового дерева. Запоры огромные и, наверно, крепкие.
На кирпичный пол было брошено несколько камышовых подстилок, прикрытых старой, истрепанной бурой кошмой. В углу этой мрачной каморки валялось несколько тюфяков, овчина и подушка. Бадия оглянулась вокруг и, в ожидании брата, осталась стоять посреди комнаты.
Прошло несколько томительных минут, дверь заскрипела, отворилась. Появился вое тет же молодой стражник. Ни словa не говоря, он снял с пояса саблю и расстегнул верхние пуговицы рубашки у шеи. У Бадии испуганно сжалось сердце, когда он плотно затворил дверь и накинул цепочку.
— Где мой брат? — спросила она тревожно.
Она сорвала, с руки браслеты и протянула стражнику. Он взял их и, крепко окав запястья Бадии, притянул к себе, пытаясь обнять. Бадия схватила плетенку и с силой ударила его по лицу. Стражник отшатнулся и выпустил ее руки. Браслеты полетели на кошму.
— Не упрямься, — проговорил стражник, — послушай меня, «ели ты потерпишь минутку… Я приведу к тебе брата.
— Не подходи! — закричала Бадия, дрожа всем телом, tie зная, на что решиться.
Она догадалась, что этот негодяй обманул ее — привел сюда не для встречи с братом. Как же ей было обидно, как досадовала она на себя, что оказалась такой глупой, такой доверчивой.
— Только одну минуту, — твердил тюремщик, снова приближаясь к Бадие. — Здесь никого нет, можешь кричать, все равно никто не услышит. Только одну минуту… Чего ты боишься, я ведь не волк. Ничего я тебе не сделаю, обниму, и все. Потерпи минуту, и ты увидишь брата. Верь мне, ну, красавица, послушай меня! Не упрямься и не сопротивляйся, ничего тебе не поможет. Все равно я тебя сломаю. Лучше сама иди в мои объятья. Я не стану тебя мучить. Я осторожно… Никто не узнает. Ну, иди!
Тюремщик расстегнул пояс трясущимися руками.
Бадия забилась в темный угол комнаты. Она не отрывала глаз от этого страшного зверя, который вот-вот бросится на нее. И плетенка и поднос валялись на полу. Она сунула руку в карман безрукавки, ее била дрожь. Тюремщик словно тигр, готовящийся напасть на беззащитную лань, впился в Бадию — свою жертву — налитыми кровью похотливыми глазами и медленно подступал к ней. Но тут Бадия выхватила из кармана безрукавки небольшой острый кинжал. Как вспышка молнии сверкнул он при тусклом свете, падавшем из отверстия в крыше. Тюремщик взглядом проследил за этой вспышкой и вдруг застыл на месте, как каменное изваяние.
Глаза Бадии горели презреньем, гневом, кинжал сверкал в ее теперь уже не дрожавшей руке…
Знайте же, счастья путь постигается в знаниях.
Ахмад Югнаки
Не по своей воле Зульфикар Шаши вернулся из Герата в родную Бухару. У него и в мыслях не было покидать Герат. Узнав о чувствах Зульфикара к дочери, зодчий огорчился, более того, разғневался. После долгих и мучительных раздумий он решил отправить Зульфикара назад в Бухару. И хотя Зульфикар от души радовался встрече с отцом и матерью, друзьями и родственниками, хотя было ему хорошо с ними, уже через неделю он затосковал, чувствуя, как его засасывает недоброе и мрачное одиночество.
