— Ну, ну, — грубовато сказал он, — ну, не плачь. Повенчаемся, и все хорошо будет».
Она, сглотнув, прижалась к нему поближе, и Кольцо усмехнулся про себя: «Ох, зря ты сие делаешь, Федосья».
— Ты ножки- то раздвинь, — шепнул он, — ты сладкая такая, что еще хочется.
Девка, было, замотала головой, но Кольцо, властно положив руку, куда надо, сказал: «Ты не ломайся, Федосеюшка. Это целочке ломаться пристало, а ты не оная более. Ты теперь баба, а у бабы доля одна — мужику давать».
Федосья покорно развела ноги, и, почувствовав его в себе, уткнулась лицом в мягкое, душистое сено, скрывая рыдания.
— Вот, видишь, — Марфа потянулась и погладила сына по голове, — хоша и пару дней, а на материнских харчах побудешь. Как чертежи-то твои?
— Да они готовы, почти, — Федор зевнул, и крепко, сладко потянулся. «Матушка, а можно Федор Савельевич у нас отобедает завтра? Надо ему Витрувия книгу, что есть у меня, а на стройку ее носить не след — вдруг что случится».
— Ну конечно, — Марфа улыбнулась. «Пусть приходит, хоша не мельком его увижу, а познакомимся, как следует — все ж учитель твой».
Сын вдруг помрачнел. «И чего это уезжать мне надо? — пробурчал он, глядя в окно горницы.
«Я бы, вместо школы, лучше б еще у Федора Савельевича остался, али в Лондоне, куда на стройку нанялся. Зачем мне эта латынь, толк от нее какой сейчас?».
— Ежели ты потом в университет хочешь пойти, — спокойно ответила мать, — например, в Италию поехать, — латынь все же надо знать. Ну и потом, учение — оно еще никому не мешало, кабы женщин в университеты принимали, я б сама пошла, хоша и сейчас, — она вдруг улыбнулась. — Вот, математикой я ж занимаюсь с тобой, хоть и тебе хорошо от сего, и мне тоже, а в Болонье, али в Падуе — ты там еще больше узнаешь.
— В Италию бы я хотел, конечно, — задумчиво сказал Федор. «И все равно — я батюшке, как он при смерти был, обещал заботиться о тебе, а теперь, выходит, свое обещание не сдержу?
Нехорошо это получается».
— Да что со мной случится! — отмахнулась Марфа. «Ты лучше подумай, что, вона, Федосья в Англию поедет, в августе уже, хоша и под присмотром будет на корабле, а все равно — то люди чужие. А ты брат».
— Это верно, — Федор вдруг, рассмеявшись, наклонился над колыбелью Петеньки и пощекотал его. Младенец расхохотался. «А ты, — серьезно сказал Федор, — ты как в Лондон приедешь, так уже своими ногами будешь ходить! Я тебя, Петька, и не узнаю!». Он поднял брата и вдруг, ласково, сказал: «Матушка, а как он на отца-то похож!»
— Он похож на батюшку, да, — Марфа нежно приняла сына. «Глаза-то как у Воронцовых, они вона и у Марьи нашей такие, — лазоревые».
— А я? — вдруг спросил Федор. «Я на своего отца похож? Не помню ж я его».
— На Селима? — Марфа дала Петеньке грудь. «Да, Федя, похож ты на него — стать у вас одна, и глаза голубые, и волосы у твоего отца тоже, — она усмехнулась, — рыжие были. А что ты высокий такой, да большой — тут и Селим таков был, и батюшка мой покойный, Федор Васильевич.
Ну, давай, сейчас он, — Марфа кивнула на Петеньку, — поест, а потом мы с тобой за математику засядем, я, пока тебя не было, целый учебник сочинила на досуге, посмотрим, справишься ли.
— Справлюсь, — независимо ответил Федор и принялся очинять перо.
— У вас на стройке, небось, так не кормят, Федор Савельевич, — усмехнулась Марфа, и налила добавки. «Хоша и пост еще, а все равно — и постное можно вкусно готовить»
— У нас на стройке, Марфа Федоровна, — зодчий улыбнулся, — харчи казенные. Это значит, боярин себе в карман чего положил, опосля него — дьяк, опосля — подрядчик, который харч поставляет, ну, а уж что осталось — сие до нас и доходит. Немного, надо сказать, — мужчина принялся за вторую тарелку щей.
— А ты чего, ровно как на иголках сидишь, — обратилась Марфа к сыну, — крутишься весь?
— Да придумал я тут кое-чего, — начал Федор.
— Нарисовать хочешь? — ласково спросила мать. «Ну, иди, ежели проголодаешься, так я вас потом с Федором Савельевичем покормлю еще».
Федор, наскоро пробормотав молитву, и, поклонившись, матери, взбежал наверх, в свою горницу.
— И так всегда, Марфа улыбнулась. «Бывает, говоришь с ним по делу, какому, он на тебя смотрит, а лицо — будто и не здесь он. Головой кивает, правда, но, ежели спросить чего потом по сему делу — не помнит».
— Я тоже в детстве такой был, — зодчий вдруг улыбнулся. Улыбка у него была красивая, и насмешливое, сухое лицо сразу смягчилось. «Я ведь Федора годами, тоже уже на стройке работал. Я сам смоленский, потом уж в Александровой слободе был, у государя, а сейчас вот — в Москву перебрался».
— А как Белый Город закончите, что далее будет? — поинтересовалась Марфа.
— О, далее, Марфа Федоровна, работы много, — отозвался зодчий. «Царь хочет в Смоленске крепостные стены возвести, пару монастырей перестроить надо, тут, под Москвой, Борис Федорович Годунов усадьбу свою, что близ Можайска, меня пригласил украсить. Жаль, конечно, что Федор ваш уезжает, лучше помощника у меня не было, а лет так через пять он и сам строить сможет.
— В шестнадцать-то лет? — ахнула Марфа.
Серые глаза зодчего посерьезнели. «Дар у вашего сына, Марфа Федоровна, великий, и то хорошо, что вы ему на стройку пойти разрешили, — неслыханно этого для сына-то боярского.
Впрочем, он у нас там Воронцов, Федор, у нас просто все, без чинов».
— Как не разрешить, — улыбнулась Марфа, — он в три года еще мосты строил, да башни. А что уезжает он, Федор Савельевич, так вы сами говорили, что у итальянцев учились, тако же и Федор — как школу закончит, так в университет туда поедет, в Италию.
— На Москву-то не вернется уже, — вздохнул Конь, и вдруг, внимательно посмотрев на Марфу, спросил: «Федор мне говорил, вы математикой с ним занимаетесь? У него с расчетами хорошо очень, большой он мне в этом помощник».
— Да, — Марфа махнула рукой, чтобы убирали со стола, — я даже учебник целый составила для него, сейчас вот решает, сидит, пока отпустили вы его домой.
— А если бы я вас попросил для стройки нам считать кое-что? — зодчий взглянул на Марфу. «А то у нас с математикой только у меня и Федора хорошо, остальные только складывать и отнимать умеют, и то на пальцах. А нам площади надо рассчитывать, углы, другие вещи всякие — ежели я, али сын ваш это делаем, так работа замедляется. А не хотелось бы. Вот только платить мы много не сможем…»
— И вовсе ничего не надо, — Марфа решительно поднялась. «В деньгах, благодарение Господу, — она перекрестилась, — у меня нужды нет, а помочь такому делу, как ваше — сие честь для меня. Федя мне будет приносить-то расчеты, кои вам понадобятся?
— Когда он, а когда, может, Марфа Федоровна, вы и мне разрешите? — зодчий был много выше ее и Марфа, подняв голову, улыбнулась: «Приходите, конечно, Федор Савельевич, я вам всегда рада».
Она прислушалась и нежно сказала: «Сыночек мой младший проснулся, пора покормить его».
— Я к Феде тогда поднимусь, — сказал ей вслед Конь, и, вдохнув запах летних цветов, усмешливо прошептал: «А вот как я сюда расчеты буду носить — сие мне неведомо. Ну, впрочем, хочу мучиться — и буду, сего мне никто запретить не может».
— Федор Савельевич, — мальчик свесил рыжую голову вниз. «Я чертеж нашел, какой вам нужен был».
— Иду, спасибо тебе, — отозвался зодчий, и, в последний раз взглянув в ту сторону, куда ушла Марфа, чуть улыбнулся своим мыслям.
Девчонки бегали по озерному мелководью, задрав подолы, гоняясь друг за другом. Федосья посмотрела на них, и, незаметно повернув голову, в сторону тропинки, что вела к сеновалу, вздохнула. С того вечера они встречались еще три раза, а потом ему надо было ехать на Москву.
— Но ты, — велел Кольцо, — ежели что, ежели увидеть меня захочешь, так грамотцу спосылай.
Тут в деревне соседней ямщик есть, тоже Иваном зовут, я ему золота дал, он все обделает, как надо.
Федосья вздохнула и, приподнявшись на локте, сказала: «Что ж с нами будет-то, Ваня?».
Да ничего не будет, — рассмеялся Кольцо, поворачивая ее спиной. «Повенчаемся, будем вместе жить, деток растить. Что еще может быть-то?».
«Я не хочу», — зло сказала тогда себе Федосья, сдерживаясь, чтобы не стонать. «Не хочу за него замуж. А как — матушке все рассказать? Господи, и что ж она мне ответит? Или не рассказывать — просто уехать в Лондон, и все? Но ведь он, же поймет!»
— А ты, Федосеюшка, что стесняешься? — прошептал ей Кольцо. «Тут народа на версты вокруг нет, ты кричи, коли хочешь», — он усмехнулся, и, потрогав ее в нужном месте, услышал нежный, слабый стон.
«Вот так», — пробормотал Кольцо, переворачивая ее спиной вверх, подминая ее под себя.
«Вот так, Федосья!».
— Ты чего грустишь! — Лиза подбежала к ней. «Айда, с нами!».
«Ну, может, ошиблась я, — думала Федосья, гоняясь за девчонками. «Может, следующим месяцем придут. А там мне уже в Лондон ехать надо! Грамотцу я ему пошлю, конечно, а вот что дальше делать-то, Господи!»
