А потом, произнеся то, что положено, он мог излить Всевышнему все, что тревожило его.
Беспокойство свое о Феодосии, и тоску о матери ее — больше двадцати лет вдовел Никита, а мачеху дочери так и не взял. Из своих семей никого подходящего ему по возрасту не было, а на чужой жениться было опасно, — и надежду свою на Бога, опору и защитника всего того, что создано Им.
С утра Прасковья Воронцова сбилась с ног — сговор и рукобитье было решено устроить у них, на Рождественке, ожидалось несколько десятков человек, с рассвета в поварне стучали ножами, а над двором усадьбы распространялись упоительные запахи дорогих кушаний.
Федор Вельяминов заслал к родственникам Феодосии сваху, — старую боярыню Голицыну, — однако, получив согласие от Никиты Судакова, сделал он это только в знак соблюдения обычаев.
Феодосия, которую позвали в горницу, выслушала речи свахи и коротко кивнула головой — вот и весь обряд.
На сговоре же надо было читать рядную запись — сколько приданого дает Никита Судаков за единственной дочерью, сколько Феодосии достается из имущества покойного мужа, да сколько закрепляет за ней и ее детьми, буде таковые народятся, муж будущий.
Феодосию на сговор привезли ее московские родственники и сразу передали на руки посаженой матери — Прасковье Воронцовой. Сейчас Феодосия сидела у нее в горнице и дергала гребнем зацепившиеся за многочисленные ожерелья волосы.
— Вот же обряд бессмысленный, — думала она, — кому какое дело до всех этих деревень, душ и рыбных ловель? Нет, чтобы повенчаться, и все — так ведь еще ждать надо, Петровки на носу, только в августе свадьбу можно устроить. А теперь, после сговора, я Федора и увидеть не смогу — невместно, не по обычаю это до венчания. Когда ж поговорить с ним про книги, что батюшка пришлет из Новгорода? А, может, и не поговорить, а все проще сделать?
Феодосия едва успела закрутить косы вокруг головы, и надеть кику, как за ней пришла боярыня Голицына с Прасковьей — звать ее вниз.
Федор Вельяминов не видел свою будущую жену со времени их свидания в той же самой горнице, где сидели они сейчас, разделенные гостями.
Нежный свет туманного дня — погода, как это обычно бывает московским летом, повернула на холод, вот уже неделю шли дожди, — очерчивал ее тонкий профиль, золотил длинные ресницы, и видно было, как бьется нежная жилка на ее шее. В просвете между драгоценными ожерельями было видно немного белой, гладкой кожи, и Федору большого труда стоило оторвать от нее свой взгляд.
Под монотонное чтение Михайлы Воронцова, — он, как посаженый отец, читал рядную запись, — Федор думал о том, что за Петровки надо обустроить женскую часть дома. Со времени смерти Аграфены он там и не бывал, и мало-помалу когда-то богатые покои пришли в запустение.
— Да вот как бы это сделать-то? Привезти Федосью в усадьбу — невместно, теперь мне ее до самого венчания не увидеть, а не стоит делать, ее не спросивши — ей же там жить. Да и вообще, она ж новгородка, у них на все свое мнение имеется, вдруг еще не понравится, как я там все обделаю? Нет, надо б как-то у нее выведать, что ей хочется, да и приступить. Вот только как?.
Письмо первое
Боярыне Феодосии, свету очей моих. Во-первых, посылаю тебе, возлюбленная моя нареченная, свое благословение и пожелание доброго здравия. Я же сам здоров, однако скучаю о тебе, и не дождусь времени венчания.
Во-вторых, хотел я тебя известить, что пора начинать работы в женских горницах, ибо хотелось бы мне, — да, думаю, и тебе, — чтобы к свадьбе они были готовы. С этим письмом посылаю тебе план горниц, исчерченный моей рукой. Отпиши, боярыня, чем обивать стены, какие ковры тебе надобны, да куда ставить какую мебель.
Я же остаюсь, преданный твой слуга и желаю нам скорее свидеться под брачными венцами.
Феодосия развернула искусный чертеж и вдруг поняла, что из глаз ее льются слезы. «Не могу я, — подумала она, — не могу! Как же не сказать ему, он поймет, он не осудит, не выдаст меня и батюшку. Как же прожить мне все будущие годы — скрываясь, таясь и прячась даже от мужа своего?»
Когда Феодосия заневестилась, она уже была посвящена в тайну — Никита Судаков, доверяя разумности своей дочери, рано привел ее к истинной вере. Вскоре, как девушка вошла в брачный возраст, и на двор к Судаковым зачастили свахи, отец мягко сказал ей:
— Все ж будет лучше, если ты выберешь своего. Тяжела доля просвещенного человека, живущего в брачном сожительстве с чужим. Не всякий может таиться годами от того, кто близок ему.
— Ты, батюшка, поэтому и не женился после смерти матушки? — спросила Феодосия.
— Да, как мать твоя умерла, в своих семьях дочерей али вдов, что по возрасту подходили мне — не было, а на чужой жениться — не мог бы я этого вынести. Хватит и того, что от других всю жизнь укрываемся.
Феодосия вытерла слезы, и на ум ей пришло заученное в отрочестве наизусть описание казни дьяка Курицына сотоварищи: «В деревянных клетках сожжены они были, на торжище, на потеху народу, и горели мученики за веру, а вокруг стоявшие плевали в них и бранили словесами черными».
«И Федора ведь не пощадят» — подумала Феодосия. «Даже если донесет на меня и батюшку, сам пойдет на дыбу. Ах, Федор, сказать бы тебе все, да невозможно, нет слов таких, не придумали еще».
Письмо второе
Кланяется боярыня Феодосия нареченному своему. Беспокоюсь я о твоем здравии, боярин, и посылаю тебе свое благословение. На чертеже, что ты мне послал, — вельми искусном, — сделала я пометки о том, где и какую расставить мебель.
Везут мне из Новгорода, из отцовского дома, и из моего тверского имения несколько книг печатных и рукописных, — тут Феодосия прервалась, погрызла перо в задумчивости, и вставила слово «десятков», — хорошо бы их расставить в шкапах вдоль стен. А еще надобны мне будут сундуки для трав, что я собираю для снадобий.
Стены же можно обить бархатом из тех возов с моим приданым, что батюшка выслал из Новгорода. Оттуда же можно взять ковры — их там будет вполне достаточно. Остаюсь я, верная твоя слуга, нареченный мой, и жду нашей встречи.
— Гм, — хмыкнул Федор, прочитав грамотцу от будущей супруги. «Шкапы для книг — у кого это на Москве заведено? Разве что у царя Ивана. Впрочем, права Федосья — если уж книги везут, так надо их поставить куда-то».
Сам Федор читал на греческом языке — его обучал Юрий Траханиот, сын Дмитрия, что прибыл в Москву в свите Софьи Палеолог, а богословию боярин учился у самого Максима Грека — до его опалы. Федор любил книги, однако за царской службой и домашними заботами не всегда находилось у него время для чтения.
Письмо третье
Пишешь ты, возлюбленная моя нареченная, что везут тебе книги из Новгорода, да из Твери.
Если среди них есть книги на греческом, то можем мы их читать вместе — греческому языку я обучен, а если ты знаешь языки другие, то оно и хорошо — мнится мне, что смогу я, несмотря на возраст, начать учить языки, тако же и Матвей.
Остаюсь в ожидании скорой встречи с тобой, здрава, будь, и весела, боярыня Феодосия. Письмо четвертое
Первым делом, нареченный мой, шлю тебе пожелания здравия и благословение свое.
Спрашиваешь ты, есть ли среди моих книг иные на греческом языке. Без сомнения, есть там и фабулы, и книги по философии, а также лечебники и Псалтырь.
Что до языков иных, то, буде найдешь желание, то смогу я обучить тебя, боярин, читать на латыни и на немецком языке, так как мы, новгородцы, многие, на них не только читаем, но и говорим. Это в том случае, конечно, если ты не против книжной учености.
Остаюсь верная твоя слуга Феодосия. Письмо пятое
Душа моя и тело томятся по тебе, боярыня, и не будет мне покоя до тех пор, пока не окажусь я рядом с тобой перед алтарем.
Что же ты пишешь насчет учености книжной — я ценю людей разумных и мудрых, и в тебе, нареченная моя, увидел источник оного, как сказано в притчах Соломона праведного:
«Жену добродетельную кто найдет? Цена ее дороже рубинов».
Тако же и ты, боярыня, — рад я и счастлив, что нашел в тебе мудрость и добродетель. Да пребудет с тобой благословение Господне во веки веков, а любовь моя пребывает с тобой неизменно.
Венчали Федора и Феодосию в белоснежной церкви святого Иоанна Лествичника, на следующий день после Орехового Спаса, в жаркий полдень на исходе лета, когда вся Москва, казалось, пропахла яблоками, медом и калеными орехами.
С утра одевали невесту. Царица Анастасия, бывшая в тягости, приказала ближним боярыням ночевать в ее покоях — хоть она и не могла выстоять все венчание, ради сохранения чрева, — но невестины приготовления пропустить не хотела.
На рассвете Феодосию вымыли в дворцовой бане, выпарили вениками, протерли белоснежную кожу настоями целебных трав, полоскали косы в освященной воде, привезенной накануне из Саввино-Сторожевского монастыря.