— Очень кстати наша встреча, — продолжал я. — У штаба на тебя, Джелакаев, есть некоторые виды.
В ответ снова бормотание: "Рад служить Царю и Отчеству" и что-то ещё многословно-невнятное.
— Ты понимаешь, с кем говоришь? — на всякий случай спросил я.
И в ответ: "ваше высокоблагородие", "господин генерал от инфантерии" и конечно же "мой господин".
— Я — твой командующий — готов доверить тебе ответственное поручение. Не справишься, не выполнишь, предашь или сгинешь без толку раньше времени — вся зимняя кампания окажется под угрозой. Уразумел?
Несгибаемый Галлиула склонился в поклоне, продолжая избегать меня взглядом.
— Я вижу в тебе человека несгибаемого, твёрдых принципов, искренне верующего. Именно таким и должен быть настоящий солдат, — продолжал я, соорудив на собственном лице самое торжественное из своих выражений. — Потому и поручаю тебе столь ответственное задание. Ответственность будешь нести лично передо мной.
Галлиула снова поклонился, устремив пустой, ничего не выражающий взгляд в землю.
— Наперёд тебе обещаю: во вверенных мне войсках будет мулла, чтобы ты и твои единоверцы могли отправлять свои обряды.
Наконец зелёные, как свежая трава, глаза встретились с моими:
— Мы всем довольны, ваше высокоблагородие, — внятно произнёс он. — Служим Царю и Отечеству правдиво!
* * *
На следующий день я разговаривал с Галлиулой уже в присутствии полковника Масловского. Вооружённые картами штаба 3-й турецкой армии и целым набором, на наш взгляд, весьма убедительных баек, мы взяли Галлиулу, что называется, за жабры, причём с двух сторон. В числе прочего, рассказали ему о необычайных достоинствах — резвость в сочетании с небывалой выносливостью — каурого жеребчика. Жеребчик, именовавшийся очень кстати Месяцем, предназначался в полное распоряжение Галлиулы.
А в остальном, эх, нагнали же мы на татарчонка туману! Изощрялись в конспирологии, как никогда, но наш Галлиула оказался действительно несгибаемым. В ответ на все изыски, смущаясь и краснея, ровно гимназистка средних классов, Галлиула произнёс короткую, но проникновенную речь. Он клялся именем Аллаха, что выполнит все инструкции в точности, что с пути не собьётся, раз "его господа" предоставили ему карту на турецком языке.
— Жизнь отдам, а письма доставлю! — произнёс он в заключении с пугающей убедительностью.
Мы с Масловским переглянулись.
— Чёрт знает, на что способны эти фанатики… — проговорил Женя по-французски, не убирая с лица самой обаятельной из своих улыбок.
— Жизни наши и наши смерти в руках всевышнего, — уклончиво заметил я. — Береги себя, солдат! Ты нужен Отечеству живым.
Некоторое время Галлиула собирался с мыслями, вздыхал и откашливался, поводил своими зелёными очами из стороны в сторону и даже несколько раз взмахнул руками, словно разминаясь. Примерно так ведёт себя человек, готовящий прыгнуть с большой высоты в воду.
— Мой господин может быть уверен — Галлиула пройдёт по указанному пути и попадёт в плен к кому следует, — произнёс он наконец.
— Попадёт, а не сдастся, — проговорил Масловский.
Казалось, ответная откровенность воодушевила нашего несгибаемого воина:
— Попадёт и письма сбережёт, чтобы кто следует прочёл! — произнёс он, и взгляд его зелёных глаз сделался по-волчьи хищным. — Я не подведу!
На сём мы расстались с Галлиулой в намерении выполнить все свои обещания, но без твёрдой надежды на успех рискованного предприятия.
* * *
Я прошёл через двор и, почти уже миновав распахнутое кухонное окно, почувствовал сильное желание закурить ещё раз. Возвращаться в беседку не хотелось: там и Лебедев, который всё и всегда примечает, и этот смутный Галлиула. Не взбунтоваться ли? Не закурить ли прямо под кухонным окном? В конце концов не я ли герой двух войн и генерал? Не я ли главный в этом доме? Из-за опущенных занавесок доносились голоса. Два хорошо знакомых голоса, Галин и женин, рассуждали об обычных женских делах: вареньях, соленьях да крахмальных сорочках. Третий голос, смутно знакомый и хрипловатый, перебивая их, толковал об амулетах. Дескать, амулетом может стать любая вещь, к примеру, чайное ситечко, но только надо с этой вещью правильно поработать. В качестве примера смутно знакомая незнакомка привела православный крестик, через который Бог и оберегает свои чада, и управляет ими.
— Амаль Меретук не Бог, но тоже может создать подобный предмет. Простой заговор — это не чёрная магия. Безопасно, — продолжал голос. — К примеру, вам нравится мужчина и вы хотите, чтобы он стал ваш. Тогда подарите ему это, и он будет верен, и будет слушаться. К примеру, Гале нравится мой Ковших, то бишь Однодворов. Тогда её надо…
— Сказки всё это, — прервала говорившую моя благоверная. — Вы, душечка, заговариваетесь. Не нравится Гале ваш Однодворов!..
Между тем я уже закурил, уверенный в том, что за женскими разговорами моя вольность останется без внимания.
— Говорят, вы циркачка, артистка, — продолжала моя жена сердитым голосом. — Фокусница или как это называется?
Я хотел было двинуться дальше, в сторону кабинета. Беда, если попадусь со своей папиросой, но Амаль Меретук вновь заговорила, и я замер, заинтересованный.
— Я расскажу. Амаль Меретук расскажет. Циркачка — да. Гадалка — да. Но поначалу я выступала в цирке как наездница. Был у нас аттракцион со стрельбой по тарелочкам. Девушка в развевающемся белом платье скачет на лошади и стреляет на скаку и с седла, и из-под седла. И никогда не промахивается. Красиво, да? Так я начинала. Первый год моей работы цирк Страбомыслова гастролировал в пределах Порты. Так я выучила турецкий язык. А вообще-то я — человек княжеской породы.
И снова я занимался невыносимым для себя делом. Как низко я пал, подслушивая под окнами собственной жены? Впрочем, рассказ Амаль Меретук, дамы княжеского рода, способен даже боевого генерала на некоторое время обратить в соляной столп…
Глава первая
ПРИЁМНАЯ ДОЧЬ КЛОУНА
(рассказ цирковой артистки, гипнотизёрки и разведчицы Амаль Меретук)
Я — человек княжеской породы. Мой родной отец имел табун лошадей, несколько сотен баранов, толпу сподвижников и рабов, поэтому все называли его князем.
Сегодня многие знают Амаль Меретук, уроженку кавказских предгорий. Меня называют цыганкой. Меня называют черкешенкой. Но я русская! Я взрослела в брезентовой кибитке, среди совсем не породистых, но трудолюбивых циркачей. Там я, горянка, черкешенка-сирота, постепенно обретала ту самую русскость, свойственную и армейскому служильцу, спасшему меня из зачумлённого аула, и моей цирковой семье. А теперь Амаль Меретук расскажет вам, как это было…
* * *
Я не помню своего имени. И имени того, кто меня спас из заражённого чумой села. Помять детства почти умерла во мне, убитая страхом в часы моего одиночества в зачумленном ауле. Помню ужасный смрад и воющий в стропилах под кровлей нашей родовой башни ветер. Я одна в окружении моих умерших родичей в месте моего страшного заточения, из которого не решаюсь выбраться. Помню первое явление моего сатанёныша — маленького и пакостливого на вид существа, пытавшегося подать мне утешение в страшные часы моего одиночеств. "За тобой придут. Не плачь, — так говорил он. — Не плачь. Береги силы. Они понадобятся тебе для долгого путешествия". Сатанёныш открывал дверь родовой башни — или то случайный сквозняк хлопал дощатой дверью? — в открывшийся проём врывался солёный ветер, и я видела поросшие густым лесом берега, кипарисы и пальмы на склонах пологих гор и себя на борту парусного судна, рассекающего носом морскую рябь. Дверь захлопывалась. Видение прекращалось. Я снова оставалась наедине с отчаянием. Минуты текли. Молчаливое ожидание скорой смерти превращалось в громкий и отчаянный призыв. Дверь снова распахивалась, и я видела бескрайнее поле, упирающееся в изогнутый коромыслом горизонт и рассекающую его на две части дорогу. Я слышала однообразные, усыпляющие удары лошадиных копыт и звяканье конской сбруи. Запах конского пота мешался с ароматами разнотравья. Я видела себя, сидящую на облучке с вожжами в правой руке и с толстой книгой на коленях. Картины моего будущего больше походили на видения горячечного бреда, но я почему-то верила им и так спасалась от отчаяния. Текли страшные часы. Труп моей старшей сестры — она умерла последней — успел окоченеть. Слёзы на моих щеках превратились в лоскуты засохшей солоноватой коросты. Тогда сатанёныш в очередной раз приоткрыл дощатую и щелястую дверь моей последней темницы. Прямо возле неё стоял высокий не старый ещё худой человек в картузе с вещмешком за спиной и скаткой через плечо. На его нездешнем лице застыло настороженное выражение. Так сказочное будущее слилось со страшным настоящим — русский солдат, закончивший свою двадцатипятилетнюю службу и направлявшийся на родину, в одну из губерний русского севера, нашёл меня живую среди мертвецов, пожалел и забрал с собой. В тот же день мой сатанёныш простился со мной, пообещав непременно в своё время вернуться.
