Таисия Владимировна словно почувствовала эту решимость мужа, выпрямилась, стала выше ростом — она сейчас готова была противостоять любой беде, любой напасти, способной опечалить их — её и Лавра — жизнь.
— Как дети? — запоздало спросил Корнилов. — Юрка, конечно, ещё маленький, ни фига не соображает, а вот Наташка явно подросла, сделалась, я полагаю, совсем взрослой, не узнать, наверное... Да?
— Наталья — совсем невеста, можно уже выдавать замуж, такая стала... Скоро мы с тобою, Лавр, дедом и бабкой окажемся.
— Пусть вначале гимназию закончит, — ворчливо заметил полковник, — а там видно будет, замуж или не замуж...
— Детям я наняла няньку, — сказала Таисия Владимировна, — без присмотра их оставлять нельзя. Заодно пусть присмотрит и за отцом.
— Значит, ты пробудешь тут недолго, — с сожалением произнёс Корнилов, поцеловал жену в висок.
— Увы, Лавр. Наведу здесь порядок, это большое мусорное ведро, — Таисия Владимировна демонстративно обвела рукой пространство, показала характер, так сказать, Корнилов понял этот «жест души», улыбнулся — он всегда приветствовал подобную строгость, — превращу в нормальный дом, в котором не стыдно будет жить, и уеду.
Янтайского Лао и двенадцать его сообщников передали китайским властям: русские стражники не могли, не имели права держать у себя подданных другого государства, — в результате Лао прямиком угодил на скамью подсудимых.
Судили без всякого разбирательства — решили обойтись теми протоколами, что были составлены в пограничном отряде полковника Корнилова, судья оказался человеком жёстким, размышлять по поводу судеб своих «клиентов» никогда не любил и на этот раз приговор вынес по верхней планке: Янтайского Лао — к повешению, трёх его наиболее упёртых соратников — к расстрелу, остальных — под землю, в шахты, на вечную каторгу.
Узнав о приговоре, Корнилов лишь удручённо вздохнул и ничего не сказал.
Старшему уряднику Подголову исполнилось сорок лет. Отмечали юбилей прямо на четырнадцатом посту, на месте. Развели костёр. Подголов побывал на охоте, уложил в тайге маралёнка, из гибких ивовых веток соорудил волокушу и на ней доставил трофей на пост.
Ребров, увидев добычу урядника, довольно потёр руки:
— Угощение будет богатое!
Из конторки, где обычно сидел прапорщик Косьменко, — сейчас его не было, отправился в объезд пограничных позиций, — выглянул Василий Созинов.
— Дядя Ваня, только что телефонировали из штаба: к вечеру к нам приедет Корнилов.
Подголов одобрительно тряхнул головой — полковника он уважал.
— Это дело хорошее!
Лицо его разгладилось, растеклось в довольной улыбке.
— Помощь, дядя Ваня, нужна? — спросил Созинов.
— Не нужна. — Подголов глянул вопросительно на Василия, в глазах у него неожиданно мелькнула смятенная тень. — Маралёнка одного, я так разумею, недостаточно будет...
— Хватит, дядя Вань. Кстати, Корнилов — малоежка.
— Откуда знаешь?
— А мы с ним на Памире в одной экспедиции были... Тогда полковник носил всего лишь капитанские погоны. Он всегда своей порцией с другими делился.
В глазах Подголова вновь мелькнула тень сомнения, старший урядник задумчиво поскрёб пальцем седеющий висок.
— Ладно, — поразмышляв немного, махнул он рукой, — в таком разе мы возьмём не количеством, а качеством. Я такое мясо приготовлю — полковник пальчики оближет. С корешками, с травами, с бульбой — по-казачьи. Как мы у себя на Амуре делали.
— Это будет угощение что надо, — кивнул Созинов, одобряя затею Подголова. — Ханки достал?
— Ё-пуё! — на китайский манер воскликнул Подголов. — А полковник не заругает?
— Полковник — нормальный человек. Пьянство не любит и к разным стопкам-мензуркам относится отрицательно. Но юбилеи и дни рождения отмечать разрешает.
— Тут есть один китаец, домашнюю ханку продаёт, — Подголов забавно пошевелил усами, — нормальная ханка, не горлодёр, с утра голова от неё не болит.
Можно было, конечно, в лавке на станции взять пару бутылок русской водки — продавался и «Смирновъ» в светлых бутылках, и никитинская водка — самая популярная на КВЖД, и «Жемчуг» — мягкая водка, которую женщины употребляли вместо вина, но всё это были дорогие напитки, не по карману старшему уряднику. А вот домашняя ханка — совсем другое дело. Но она бывает такая дурная, что потом от неё три дня в себя прийти не можешь: всякий раз голова утром бывает свёрнута набок, и весь мир от этого видится в опрокинутом состоянии, хотя если такой ханки налить в ложку — горит, как бензин, в режиме взрыва.
— Ты сам-то пробовал ханку у этого китайца? — спросил Созинов.
— Пробовал.
— Из чего она? Из риса? Из проса?
— Из гаоляна.
Созинов поморщился:
— Гаолян — продукт из-под лавки. Пыльный, некачественный.
— А рис — штука для этого старика дорогая, но он из гаоляна научился такое чистое пойло гнать, что оно, кажется, конфетами пахнет. Я пробовал — сладкое. И дух как от саранки идёт. Даже закусывать не надо.
— Интересно, через какое сито он свою ханку пропускает? — Созинов сорвал с ветки горький ясеневый стебелёк, покусал его. — Может, рецептом нам следует разжиться, а, дядя Ваня? Пригодится ведь.
— Мне сдаётся — через корешки какие-то. Может быть, даже той же саранки. Крошит их мелко и пропускает. В общем, давай возьмём стариковской ханки, рискнём головой и погонами. — Подголов вытянул за серебряную цепочку из кармана штанов старые, с вытертой медной крышкой часы, щёлкнул замком, открывая их. — Главное — не опоздать бы, ухватить китайца, пока он куда-нибудь в тайгу не решил нырнуть. Ищи-свищи его тогда да в носу пальцем ковыряйся. — Подголов по-дедовски подпёр поясницу руками, заохал: — Охо-хо!
— Давай, дядя Ваня, я пока маралёнком займусь, а ты дуй к китайцу — вдруг он действительно вздумает куда-нибудь намылиться? А без ханки — всё равно, что без... В общем, трофей твой только зря съедим, пропадёт продукт. — Созинов ткнул пальцем в остывший бок маралёнка.
Через полчаса Подголов принёс две литровых крынки с ханкой. Поставил ханку в тёмное прохладное место — под скамейку в штабной комнате. А чтобы она не выдыхалась, придавил крынки фанерками, сверху положил по обломку кирпича.
Корнилов появился в сумерках — прибыл на дрезине, в новой форме с серебряными погонами полковника Генерального штаба, при аксельбантах, также положенных генштабистам по уставу, при офицерском Георгии, способным украсить любой военный мундир.
Приняв рапорт командира поста, Корнилов неспешно прошёл во двор, где горел костёр, вокруг которого, вскочив с брёвен, стояли стражники. Подголов вытянулся перед полковником — старший урядник не только выше ростом сделался, он даже, кажется, помолодел.
— Спасибо, ваше высокородие, что почтили...
Корнилов, прерывая старшего урядника, махнул рукой:
— Роду я такого же, как и вы, урядник, так что нечего тянуться передо мной.
Подголов вытянулся ещё больше, пробормотал внезапно осипшим от волнения голосом:
— Премного благодарен!
— Полноте, урядник. — Корнилов достал из кармана серебряный портсигар с изображением порт-артурской крепости, звонко щёлкнул им, словно бы хотел проверить замок, перевернул. — Здесь есть надпись, специально выгравирована. — Корнилов поднёс портсигар к глазам, прочитал громко и чётко: — «Старшему уряднику Подголову И.В. за успехи в охране границы».
Полковник вручил портсигар Подголову.
— Служу Государю и Отечеству! — запоздало гаркнул тот, прижал руки к бёдрам, будто находился в парадном строю. Глаза у Подголова сделались влажными.
Корнилова угостили дедовской ханкой. Полковник не отказался, выпил — ханку пили из оловянных солдатских кружек, — поймал кончиком языка последнюю каплю, прижал её к нёбу, раздавил, прислушался к вкусу. Почмокав выразительно губами, похвалил:
— Хорошая хана!
На землю опустился вечер; в ясеневой листве прошелестел ветер, увидев высокое начальство, запутался в ветках и умолк сконфуженно; в небе зажглись мелкие, тусклые, будто их давно не чистили, звёзды.
— В России, ваше высокородие, звёзды более радостные, чем здесь, — сказал Подголов полковнику, — что ни звёздочка, то будто свечечка в небе. Словно бы удача какая. А здесь... — урядник задрал голову, — здесь звёзды, наверное, и русских слов не понимают.
Василий Созинов подарил Подголову револьвер, который добыл в драке с Янтайским Лао, на досуге разобрал его, почистил, смазал. Не револьвер оказался, а загляденье.
— Бой у него зверский, дядя Ваня, — сказал он, — осечек не даёт. У такого револьвера патроны даже без пороха и капсюлей стреляют. Держи! — Созинов вложил револьвер Подголову прямо в ладонь и, вздохнув, неожиданно услышал, как у него в горле что-то заскрипело, запершило, и увядший разом голос сделался влажным. — Мысль была себе оставить, но мне этот револьвер держать у себя нельзя. А тебе в самый раз.
