Услышав русскую речь, Румянцев удивленно взглянул на Озерова.
— Ты как попал на правобережье?
— Переселенец я с Дона, ходил с обозом под Черкассы, там женился, мать, сестру туда забрал.
— А письмо их преосвященству везли, — добавил Таран.
— Отпустите их, — кивнул Румянцев капитану, и к Мелхиседеку: — Вот вам и оказия написать гайдамацкому атаману. — Он ещё раз попрощался с монахами и сел в карету.
Вечером того же дня Румянцев написал «реляцию в иностранных дел канцелярию». В ней снова доказывал, что гайдамаки уже принесли немало зла вельможным людям на правобережье и что угроза гайдаматчины нависает над всей Малороссией и даже над Великороссией. В конце реляции отвечал на вопрос коллегии, причастен ли к гайдамакам правитель правобережных церквей игумен Мелхиседек. Игумен Мелхиседек к гайдаматчине не причастен, это человек умный, преданный русскому престолу и может принести ему немалую пользу.
Одно за другим проезжал Неживой со своим войском пригорюнившиеся села. За две недели он выгнал шляхту не только из Черкасской и Чигиринской, но и из нескольких соседних волостей. Рассылая во все стороны отряды, сам шёл с пешими гайдамаками. Войско его за это время значительно выросло.
Однако с переговорами дело мало подвигалось вперед. Мелхиседек ответил на письмо, но совсем не так, как того ждал Семён. Он умолял сложить оружие и, положившись на бога, отдаться в руки польских властей, просить у них прощения. Семен об этом письме не сказал никому, а отослал его Зализняку. Из полковой переяславской канцелярии не ответили ничего. От полковника Чорбы получил ответ — письмо было страшно путаным, словно бы писал его не офицер, а хитрый малограмотный волостной писарь.
Всё же Неживой не впадал в отчаяние.
— Конечно, поначалу никто прямо не ответит. Тут подумать надо, спросить совета у старших начальников, — размышлял он.
Ему хотелось лично встретиться с русскими военачальниками, но такого случая долго не выпадало. Произошло это не скоро и совсем неожиданно.
В середине июля отряд подошел к городу Крылову, около которого стоял русский полк. В Крылов вступили ночью.
В местечке было тихо, только изредка где-нибудь во дворе залает собака. Все собаки оказались поотвязанными. Когда гайдамаки подходили к воротам, они бросались куда-то за хату или в огород. Гайдамаки забегали в высокие панские и купеческие дома, но они были пусты. Даже челядь куда-то исчезла. Тогда Семен решил зайти в бедняцкий двор и там узнать обо всем.
Испуганный хозяин очень долго отпирал дверь, а когда открыл, притворился, будто только что поднялся с постели. Это был старый лысый еврей. На вопрос Семена, куда девались крыловские и другие сбежавшиеся сюда богачи, хозяин ответил, что все они бежали за речку. Крылов стоял на русской границе и делился на две части: Крылов польский и Крылов русский. Семену было непонятно, как могли русские военачальники пропустить на свою сторону беглых шляхтичей и дать им прибежище.
— А ты почему не убежал? — спросил Неживой хозяина хаты.
— Мне что? Я бедный еврей, подручный часовщика… Чего мне прятаться?.. Не успел я… — пробормотал тот и растерялся совсем.
Дождавшись рассвета, Неживой отправил в русскую часть города посланца, которому поручил просить русских командиров, чтобы они выдали гайдамакам шляхту. Ещё посланец должен был договориться о свидании атамана Неживого со старшим русским военным начальником.
Посланец вскоре вернулся. Офицер, который принимал посланца — кто он и в каком чине, посланец не знал, — сказал, что с ним он говорить не будет, а хочет по всем пунктам иметь разговор с атаманом. Встреча должна состояться на плотине.
А ещё больше Неживого удивила сама встреча. На плотину он вышел один и медленно пошел на другую сторону. Дойдя до половины плотины, остановился. Путь ему преградила свежеотёсанная жердь, положенная на две вбитые в землю рогатки. По щепкам, по свежепритоптанной земле Семен понял, что все это сделано только что. Размышлять долго не пришлось. На другом конце плотины появилось три фигуры: одна впереди, две другие позади. Ровным шагом они приближались к Неживому: то были офицер и два солдата. Офицер остановился около жерди и, козырнув, холодно представился:
— Поручик Манвелов, — и застыл выжидая.
Странно это было Семену, он едва сдерживал улыбку.
— Я гайдамацкий куренной, Неживым зовусь. Мне бы поговорить со старшим военным начальником.
— Их превосходительство принять не могут. Я им всё передам, для того и нахожусь здесь.
Холодный тон поручика, его прищуренные глаза раздражали Неживого. Язык не поворачивался говорить слова, приготовленные по дороге. Семен смотрел на поручиковы руки в белых перчатках, на красивые, начищенные до зеркального блеска сапоги и, не зная, какой ему теперь вести разговор, молчал. Офицер, чуть откинув голову назад, обвел выразительным взглядом большие руки Семена, присыпанную пылью одежду, неуклюжие сапоги и тоже молчал. Неживой понял — поручик нарочно так подчеркнуто посмотрел на его одежду и руки. Семен нахмурился.
— Вы пропустили на свою сторону беглецов из Крылова польского. Этого вы не должны были делать, и мы просим выдать их нам, — решительно заговорил он.
— Там не только польские шляхтичи.
— Я знаю, есть там всякие паны. Только все они с правой стороны, издевались как раз над нашими людьми. У вас находится такой пан, как Лымаренко, он из моего села. Не выдать его нам вы не можете.
— Мы дали приют обиженным людям. Эти люди — богатые дворяне и купцы. А вот кто вы — это нам неизвестно.
Неживой скользнул взглядом мимо поручика и встретился глазами с одним из солдат. Тот печально повел глазами и опустил их.
Неживой понял: ему не удастся договориться с офицером. Не сосновая жердь разделяла их, а высокая стена! И вдруг ему захотелось выругать этого надутого, самоуверенного панка, сорвать на нем свою злость. Но Семен через силу сдержал себя и, пытаясь говорить любезно, произнес:
— Может, вы передадите вашему командиру, и он все же согласится поговорить со мной.
— Сколько можно повторять — их превосходительство вас не примет. Надеяться на выдачу людей, которых мы взяли под свою защиту, — тоже напрасно. И взять с этих людей, — поручик усмехнулся, — вам уже нечего.
— Все пошло вам на хабар?
Лицо офицера покрылось бурыми пятнами. Он моргал глазами, заикался и не находил слов, а потом взорвался:
— Как смеешь, хам, злодейское отродье, подожди, наденут тебе на шею веревку…
Семен больше не мог сдержать гнева.
— Уходи, поганец, прочь отсюда, да побыстрее! А не то турну только — за десятыми воротами залаешь. Иди же, чего глаза вытаращил!
Семен схватил жердь и махнул ею перед самым носом офицера. Тот испуганно попятился, едва не оступился с плотины, оглянулся назад. В это время Семен швырнул жердь, она ударилась о воду, обдав брызгами поручика. Тот от неожиданности вскрикнул и бросился бежать. Солдаты сдержанно засмеялись. Один из них кивнул Неживому головой. Придерживая руками сабли, они побежали за офицером.
…Беззаботно вела себя охрана Кончакской крепости. Сначала около ворот по ночам стояли трое часовых, потом — двое, а ещё через несколько дней — один. И тот, заперев ворота, укладывался спать. Почти каждый вечер добрая половина гайдамаков шла гулять в местечко, а часть оставалась там и на ночь.
Поэтому-то отряду Калиновского так легко удалось попасть в крепость. Ещё днем туда проник один из его лазутчиков, он перекинул через стену веревку. По ней пробрались ещё двое. Втроем они зарезали сонного часового и открыли ворота.
С вечера шел дождь. Большие капли стучали по железной крыше флигеля, в котором жила Оксана, временами они сливались в однообразный гул. Под этот гул Оксана и заснула. Проснулась от какого-то грохота. Сначала подумала — гром. Села на кровать, прислушалась. Нет, это не гром. Оксана ясно различала грохот выстрелов. Она вскочила с кровати.
За окнами — темень; казалось, она прилипла к мокрым стеклам. Снова выстрел. И уже совсем близко. Было ясно — неведомый враг ворвался в крепость. Оксана в растерянности остановилась посреди комнаты. Что делать? Вдруг она услышала, как заскрипели старые ступеньки крыльца, застучали шаги. Вспомнив, что забыла вечером накинуть крючок, она бросилась к дверям, но не успела. Двери открылись, и на пороге появилась темная фигура. Фигура стояла на месте, видимо не решаясь сразу войти в комнату. Скорее ощутив, нежели разглядев врага, Оксана испуганно вскрикнула и изо всех сил ударила пришельца в грудь. Тот упал на крыльцо. Девушка, мгновенно прикрыв дверь, накинула крючок. Она металась по комнате, разыскивая, чем бы подпереть дверь. Под руки попались неизвестно кем принесенные сюда ружейные козлы. Она схватила их, подсунула один конец под ножку стола, другим подперла дверь, а по ней уже били прикладами. Оксана сняла со стены дамасскую саблю — подарок Максима — и вынула из ножен.
