Когда вернувшийся из Дамаска Антипатр стал горячо уверять его, что им необходимо помочь Цезарю и таким образом постараться завоевать его расположение, Гиркан согласно кивал, но слушал плохо, думая о своем: когда же Антипатр нанесет решающий удар и станет правителем Иудеи — через месяц, через год?..
Едва Антипатр закончил, Гиркан сказал:
— Ты прав, я согласен с тобой, мы поддержим Цезаря, — и стал писать письмо иудеям Мемфиса.
Только самое начало (витиеватое обращение к «горячо любимым братьям») он написал сам, все остальное — под диктовку Антипатра.
Когда Антипатр ушел, Гиркан стал думать, что, наверное, совершил ошибку, переговорив с Мариам об Ироде. Получалось, что он сам, своими руками возвышает низкий род Антипатра до высоты царского рода. Сейчас Антипатр и его сыновья держатся за Гиркана, потому что он единственный, кого народ Иудеи может принять как правителя. Но если Мариам станет женой Ирода, тем самым возвысив его до себя, тогда зачем Антипатру нужен будет Гиркан?
Первосвященник вздыхал, на глазах его выступали слезы. Да разве он пошел бы на это, если бы не страх перед Антипатром, если бы не его немощь? Немощь духа и плоти.
И Гиркан долго плакал, закрыв лицо руками. Он упрекал себя за слабость, за то, что был плохим правителем своего народа, и почти с нежностью вспоминал о своем погибшем брате, который был лучше его во всех отношениях и который по праву силы духа, доблести и любви к народу должен был стать настоящим царем Иудеи.
Ни Антипатру, ни Ироду Гиркан не сказал о своем разговоре с Мариам.
Через неделю Антипатр выступил на соединение с войском Митридата Пергамского, оставив Ирода в Иерусалиме — охранять первосвященника и наблюдать за ним. Кажется, впервые Ирод не просил отца взять его с собой, ему не хотелось далеко уезжать от Мариам.
Гиркан совершенно пал духом, жаловался Ироду на нездоровье, на предательство своих приближенных и говорил, что чувствует близкую смерть. «Туда тебе и дорога», — говорил про себя Ирод, испытывая не жалость, а одно лишь презрение и не особенно скрывая его. Все разумные доводы отца о том, что им не обойтись без Гиркана, теперь, после отъезда Антипатра, уже не казались ему убедительными. Он ощущал в себе волю к действию и силу, чтобы побеждать, и потому Гиркан виделся ему помехой — и для завоевания власти, и для женитьбы на Мариам (в его сознании это стало единой целью). Если бы Гиркана не было — не стало, — Ирод бы взял Мариам силой и таким образом взял бы власть.
О последствиях столь опрометчивого шага он не думал и только вздыхал, понимая, что все еще не может позволить себе принять решение без ведома и согласия отца.
Ему очень хотелось видеть Мариам — почему-то ему представлялось, что если увидит ее, то все совершится само собой. И он думал, как бы ему встретиться с Мариам. Первая мысль была — обратиться к Гиркану. Но, только представив себе болезненное лицо первосвященника, он отверг ее. Второй мыслью было взять свой отряд тяжеловооруженных воинов, ворваться в дом и забрать Мариам с собой. Народное возмущение не очень его страшило: можно увезти Мариам в Массаду и держать ее там до тех пор, пока все не уляжется, а народ и Гиркан вынуждены будут признать Ирода законным мужем Мариам. Он обдумывал это дело несколько дней, и мешало ему перевести думы в действие только одно — укоризненное и строгое лицо Антипатра, время от времени всплывавшее в его воображении. Лицо отца виделось с такой ясностью, что Ирод, не выдерживая его взгляда, покорно опускал глаза.
Оставалось одно — хоть как-нибудь случайно увидеться с Мариам. Он несколько раз проезжал мимо ее дома и неизменно испытывал странное чувство робости, почти страха. У дома Мариам все его желания и надежды казались несбыточными, ощущение силы и воли исчезало, и он видел себя ничтожным, жалким, недостойным не только руки Мариам, но и просто ее благосклонного взгляда.
Ночами он выходил во двор и подолгу стоял, обратив лицо к небу. Он смотрел на свою звезду, и она казалась ему заметно потускневшей, а лицо Мариам в ободе ее бледного свечения — нечетким, неясным.
…Он и сам не понял, каким образом оказался у дома Мариам. Въехал в ворота, спрыгнул с седла, бросил поводья растерявшимся слугам. Управляющий встретил его у двери, хотел было преградить дорогу, но не решился, неловко шагнул в сторону, согнувшись в низком поклоне. Какую бы робость ни испытывал Ирод здесь, у дома Мариам, он все же с радостью отметил испуганное лицо и очень уж низкий поклон управляющего, подумав о жителях Иерусалима: «Они боятся меня. Что ж, страх — лучшее признание силы и власти!» Вслух сказал:
— Доложи госпоже, что мне надо говорить с ней.
— Госпожа больна, — быстро проговорил управляющий, — она не может принять, она никого не принимает.
Ирод дотронулся до его плеча, коротко и строго бросил:
— Иди.
Управляющий, не разгибаясь, боком проскользнул в дверь. Ирод пошел за ним, остановился у лестницы. Ждал, сжимая рукой мраморные перила. В доме было тихо, слишком тихо, он казался нежилым. Он вспомнил, как приходил сюда в первый раз и как Мариам неожиданно выбежала навстречу: выбежала, смутилась, застыла, с настороженностью и любопытством разглядывая его. Он чутко прислушался, желая уловить ее торопливые шаги, но вместо них наверху раздались шаркающие шаги управляющего. Ирод поднял голову. Управляющий остановился на середине лестницы, лицо его было белым как полотно, нижняя губа заметно дрожала, будто он хотел выговорить что-то, но не мог.
Ирод понял, что Юдифь не хочет видеть его. Первым его желанием было уйти. Он даже сделал короткий шаг назад, но остановился — рука, крепко сжимавшая перила, удержала его. И не только удержала, но рывком, как бы вне зависимости от желания (Ирод еще не успел решиться), потянула вперед. Рывок оказался столь сильным, что он, чтобы не споткнуться, перепрыгивая через две ступени, взбежал по лестнице, сопровождаемый нечленораздельным и жалобным стоном управляющего.
Сам не зная, куда он идет, Ирод быстро прошел по коридору и, взявшись за витую серебряную ручку, приоткрыл дверь (то ли последнюю, то ли предпоследнюю от конца коридора). Приоткрыл и замер — перед ним сидела Мариам.
Она сидела на низком стульчике у окна и испуганно смотрела на него. Так, будто заранее знала, что это он идет по коридору и что он откроет именно ее дверь. Несколько мгновений она неподвижно смотрела на него, потом медленно, не сводя с него взгляда, поднялась, шагнула навстречу и остановилась, подняв руки и прижав их к груди. Ее взгляд говорил больше, чем могли бы сказать слова. Ирод понял, что она думала о нем и ждала его.
— Мариам, — выговорил он глухо, и она чуть заметно кивнула ему.
Больше он не сумел выговорить ни единого слова, только сжал серебряную ручку двери с такой силой, что ему показалось, будто металл мнется под рукой.
Он скорее почувствовал, чем услышал шаги за спиной и только через несколько мгновений услышал резкий окрик:
— Ирод!
Он не пошевелился, и губы его беззвучно прошептали: «Мариам».
И Мариам опять кивнула, теперь уже явственнее. Он знал, что она поняла все, что она не видит, не слышит, не ощущает ничего другого вокруг — видит только его, ощущает только его, так, как если бы он заключил ее в объятия. Она поняла все, что он хотел, но не сумел ей сказать.
— Ирод! — услышал он крик Юдифи у самого своего уха и, вздрогнув, оглянулся: бледное, злобное лицо ее с подрагивающей правой щекой находилось так близко от его лица, что чуть расплывалось в глазах. Она повторила — уже негромко, но с неимоверной злобой, брызнув в него слюной и отстранившись: — Ирод! — Сглотнула, дернув головой, — Мало того, что ты убил мужа и сына, но, попирая все законы, ты врываешься в дом…
Она продолжала, но он ее больше не слышал: выпустил ручку двери, обошел стоявшую перед ним Юдифь и зашагал вдоль коридора, ни разу не обернувшись и удивляясь, какая же в доме стоит тишина — абсолютная, как в ночном небе, где среди других звезд горит и его звезда.
…Поздней ночью он вышел во двор и только запрокинул голову, как сразу ее увидел. Мариам. Это была Мариам. Она смотрела на него, и серебристое сияние окружало ее голову.
— Я люблю тебя, — прошептал он и увидел, как она кивнула в ответ.
Он произносил это раз за разом, и она всякий раз согласно кивала. От напряжения у него затекла шея и стали слезиться глаза. В слезном тумане лицо Мариам расплылось, и вдруг вместо ее лица он увидел злобное лицо Юдифи. Ирод испуганно заморгал, капли слез повисли на щеках, лицо Юдифи исчезло, и он снова увидел Мариам. Ее губы пошевелились, и ему показалось, что они выговорили то же, что он говорил ей: «Я люблю тебя!» И Ирод согласно кивнул в ответ.
17. Цезарь
Гай Юлий Цезарь, счастливый победитель Помпея, не думал, что вот так просто окажется в ловушке, а жизнь солдат и его собственная будет висеть на волоске. Нет, никогда не мог он предположить, что его судьбой (про себя он всегда говорил: «Моя божественная судьба») будут распоряжаться столь низкие и низменные люди. А ведь после битвы при Фарсале его будущее казалось безоблачным.
