– Только бы не мертвого, только бы жив еще, соколик мой, был, иначе за себя не поручусь, всех, кто в гибели его повинен, лютой казнью казню, а для начала-то царствования вроде и не хотелось бы. Так что старайся, Андрей Иваныч, крепко старайся. А вот теперь суд и расправу давай чинить начнем. Бирона первым. Где он у тебя? Далеко ль от Петербурга? Живет как?
– По указу сослан в Пелым губернии Тобольской. Дом ему построен – сам фельдмаршал Миних потрудился – придумал, как строить.
– Острог такой выходит?
– Сам не видал, да полагаю, ваше величество, острог наикрепчайший, иначе чего фельдмаршалу трудиться было. Только из-за пожарного случаю дом тот сгорел, и семейство Бироново помещено ныне в воеводском доме, хотя и под строжайшим караулом.
– А жаль, что сгорел.
– Так это, ваше величество, заново отстроить можно. Чертежи, поди, у фельдмаршала есть.
– Да нет, на постройку времени нет. А то куда как хорошо в том самом доме фельдмаршала и поселить. Пусть трудам своих рук порадуется. Больно хорош для него воеводческий дом-то будет.
– Вы хотите, ваше величество…
– Не хочу, Андрей Иваныч, а приказываю. Бирона с семейством сей же час из Тобольской твоей губернии перевести на Волгу, в Ярославль, на вольное житье. Выезжать ему оттуда незачем, а так пусть на свободе ходит. Может, принцессе он и досадил, а за меня не один год ратовал. С императрицей покойной в спор вступать не боялся, как в монастырь меня запереть пожелала. Мог бы и пообходительнее быть, тогда бы ему вместо Ярославля, может, и Москва выпала, а так пущай на Волгу любуется, хозяйство свое как знает ведет.
– А с содержанием как прикажете, ваше величество?
– Содержание пусть то же останется. Меня регент-то бывший не больно денежками баловал, когда и всю власть захватил. Тут уж ему от меня потачки не дождаться.
– А в отношении фельдмаршала… если не ошибаюсь…
– Слушать лучше надо, Андрей Иваныч, да соображать не мешает, место у тебя такое, что влет хватать все надо. Нет больше никаких фельдмаршалов, кончился некоронованный правитель наш, откомандовал. На место Бирона его на вечное житье. Да слова это одни – вечное: старик, поди, долго не протянет. А жаль, пусть бы сполна испытал, каково-то сладко людям от его команд приходилось. Остерман-то в крепости?
– Как приказали, государыня.
– Вот с ним разговор подлиннее будет. Следствие устроишь, суд и к смертной казни его через колесование.
– Колесование, государыня?!
– Опять недослышал аль жалость взяла, дела какие вместе делали? Колесование и есть – так и пиши. А вины чтобы следствие такие нашло: завещание матушкино не исполнил, меня от престола отстранил, замуж советовал за какого ни на есть убогого принца подале от России выдать, разные оскорбления цесаревне делал, ну там и по государственным делам пусть чего надо напишут. Сколько времени на следствие-то пойдет?
– Не меньше месяца, государыня. Для виду, конечно.
– Для чего ж еще. После приговора пусть прошение мне подает, о милости молит. Вот тогда и заменю ему казнь ссылкой в Березов, где Александр Данилыч смерть свою нашел. Оттуда, помнится, никто не возвращался.
– Детки вот меншиковские вернулись.
– Не о них речь. Кстати, у Остермана сколько детей-то?
– Дочь за Толстым да два сына в гвардии.
– Разжаловать сыновей – и капитанами в пехоту.
– Может, государыня, небезопасно в армии-то их оставлять?
– В ссылке, что ли, держать? Пусть служат.
– Да кабы недовольство от них какое не пошло.
– Отца, что ли, забыть успел, Андрей Иваныч? Остерман сроду слова прямого не говаривал, все в обход да в объезд, да чтоб при случае отказаться. С верховниками хороводы водил, а Кондиций не подписал, извернулся. Обо мне правительницу упреждал, да так темно, что и уразуметь-то не смогла. Нешто у такого отца сыновья за него заступятся! Как мышь под метлой сидеть будут, свою шкуру сторожить. Отрекутся они от него, руки не протянут. Пусть с женой в ссылке сидит – достаточно. Еще, что ль, у тебя кто на уме?
– Да Бестужев Алексей, государыня. Вроде указом он осужденный, а на деле здесь, в Петербурге.
– Знаю. Правительнице запонадобился, встречалась с ним, разговоры тайком вела, хоть и во дворце. В его дела не мешайся, сама с ним потолкую.
– Если понадобится новое следствие…
– Понадобится, так скажу, а пока посылай за ним. Знаешь, где искать?
– Как не знать, ваше величество, все время с него глаз не спускали.
– А о чем с принцессой толковали, знаешь?
– Виноват, не удалось дознаться, государыня. Они в зале с ней разговоры вели да все время прохаживались. От дверей ничего не слышно было.
– Жаль. Порасторопней наперед быть надо. Да ладно, посылай за нашим Алексеем Петровичем, что ли.
Лондон
Министерство иностранных дел
Правительство вигов
– Приходится признать, Франция блестяще выиграла эту партию.
– Вы имеете в виду приход к власти императрицы Елизаветы? Но так ли велика была в этом роль именно Франции.
– Я никогда не рекомендовал бы вам преуменьшать достижений противника. Не так важно, сколько велико было ее участие, сколько размер выигрыша. До настоящего времени Франция не имела сторонников в правительстве России, теперь на престоле императрица, симпатизирующая Франции больше, чем всем остальным европейским державам.
– Во всяком случае, Лесток выполнил свои обязанности.
– Лишнее доказательство, что агенты должны занимать официальное положение и что денег на их оплату нельзя жалеть. Кстати, повторите еще раз curiculum vitae этого удачливого медика.
– Французский дворянин. Двадцати пяти лет вступил на службу к императору Петру I. Пользовался большим доверием, но был сослан в Казань из-за какой-то сомнительной любовной истории.
– Сколько ему было?
– Двадцать восемь лет.
– Слишком много для истории с последствиями. Он неумен.
– Сразу по вступлении на престол Екатерины I возвращен из ссылки и назначен лейб-хирургом. Особое внимание уделял цесаревне Елизавете.
– Ничего удивительного. Именно она предназначалась в невесты французским принцам. Лесток сумел, по-видимому, развить в ней симпатию к подобному союзу.
– До прихода к власти принцессы Анны участия в политических делах не принимал, оставаясь в штате цесаревны. В 1741 году проявил незаурядную энергию в организации переворота в пользу Елизаветы.
– Что вы называете организацией? Помнится, все ограничилось несколькими достаточно случайными людьми.
– Но именно Лесток ехал в первой карете вместе с цесаревной.
– В таком случае это, скорее, личное воздействие. Он пользуется им и в настоящее время?
– Как сообщают наши агенты, Лесток не отступает от императрицы ни на шаг, подчас вызывая у нее досаду.
– Императрица не хочет понять, что пятнадцать тысяч ливров годовых, составляющих тайную пенсию французского правительства, надо отрабатывать.
– Не исключено, милорд, что императрица не знает о существовании этой пенсии. Вряд ли Лесток склонен ее афишировать. Иначе неизбежен вопрос, за что он начал ее получать.
– Вы правы. Как оцениваются реальные возможности Лестока?
– Достаточно высоко, если даже Бестужев старается поддерживать с ним добрые отношения.
– Да, факт, говорящий сам за себя.
– К тому же император Карл даровал ему графское достоинство.
– Но с титулами никто не гарантирован от ошибок. Любимец сегодняшнего дня легко может стать ненужным завтра. Практически Лесток ничем не может быть надолго полезен императрице. А его вмешательство во все без исключения дела неизбежно приведет к охлаждению. Ему, должно быть, уже немало лет?
– Около пятидесяти.
– Вполне достаточно, чтобы испытывать уколы неудовлетворенного честолюбия и стремиться к внешним проявлениям власти. И еще одно – его отношения с французским послом?
– Маркиз де ла Шатарди, как известно, не принимал никакого участия в перевороте Елизаветы.
– И тем не менее получил от императрицы два очень высоких ордена.
– Дань симпатии к его стране, милорд, не более того.
– Он близок к императрице?
– Был. Мы получили известие, что французское правительство отзывает его на родину.
– Причина?
– Неудачное вмешательство в русско-шведские дела. Французы предпочитают ставку на одного врача.
Теперь оставалось переступить заветный порог. Как ни удивительно, но во время затянувшихся поисков желания войти в двери Климента не появлялось. Конечно, оно существовало, только такая встреча в чем-то могла оказаться решающей. Ведь к искусствоведческой загадке присоединилась загадка детства. Трудно было разочаровываться, тем более усложнять и без того сложную задачу. Мешало и то, что все подробности нынешнего быта Климента были известны во всех подробностях.
