— Здесь, в Копорье, хочу хранить богатство, — сказал воеводе Дмитрий Александрович. — Неустойчиво нынче на Руси, ненадежно. Враги со всех сторон. Надобно иметь крепкое место, где укрыться от беды. И чтобы казна была под рукой — на новые дела, на крайний случай. Таким крепким местом для меня будет Копорье…
Великий князь приказал воеводе готовить камень для крепостных стен и по зимней дороге свозить в Копорье. «В следующее лето будем строить град каменный, для осады неприступный. Только тогда станем на Варяжском море крепко!»
С тем и отъехал князь. Дел накопилось за месяцы его отсутствия невпроворот. Боярин Антоний присылал гонцов в Копорье, торопил: «Ростовские князья, что ходили с ханом воевать Литву, возвратились на Русь с полоном многим и корыстью великою. Без великого князя Владимиру оставаться немочно…» Беспокоило и отсутствие подлинных вестей из Орды. Менгу-Тимур послал сарайского епископа Феогноста в Константинополь, к императору Михаилу Палеологу. Видно, большим доверием пользовался Феогност в Орде, если стал ханским послом. Но грамоты из Сарая больше не приходили к великому князю Дмитрию Александровичу, некому было предупредить о замыслах хана. При таких делах благоразумнее жить в столице…
Однако, вопреки тревожным ожиданьям, на Руси было спокойно и осенью, и зимой, и весной следующего года.
Когда просохли дороги, Дмитрий Александрович опять поехал в Копорье. Там кипела работа. Поднимались к серому северному небу круглые башни и стены из дикого камня-валуна.
Строили днем и ночью, при свете факелов. Воевода Федор, сберегатель Копорья, неизвестно когда и спал, почернел от забот, не жалел ни себя, ни людей. Так, в трудах и заботах, проходило лето.
Крепость росла на глазах.
В Новгороде забеспокоились. На исходе августа в Копорье приехал посадник Михаил Мишинич с боярами. Дмитрий Александрович принял его приветливо, но за крепостные стены не пустил. Шатер для постоя был отведен новгородским гостям у подножья утеса, поодаль от города.
Посадник хмуро поглядывал на могучие стены Копорья, на множество людей, подвозивших к городу каменные глыбы, на великокняжеских дружинников, которые стояли заставами вокруг города, заворачивая любопытных.
Спустя малое время новгородцы заторопились домой. Дмитрий Александрович их не задерживал. Чем меньше чужих глаз, тем лучше. Неизвестно еще, от кого раньше придется оборонять Копорье — от немцев или от новгородских боярских полков! К тому же и сам великий князь возвращался во Владимир, уверившись, что воевода Федор делает все как подобает…
Вовремя возвращался Дмитрий в столицу — в Орде сменилась власть. В лето шесть тысяч семьсот восемьдесят восьмое[84] в степях за Волгой умер хан Менгу-Тимур. Честолюбивая ханша Джикжек-хатунь не сумела удержать власть. Вместе с сыном, молодым Тулабугой, ей пришлось отъехать в дальние улусы, а ханом стал младший брат Менгу-Тимура — Тудаменгу. Для Дмитрия Александровича перемены в Орде сулили новые опасности. При ханском дворе больше не было у него покровителей. Красавица Джикжек-хатунь бессильна, а Ногай затаился до времени в своих кипчакских степях. Нужно было спешить обратно во Владимир…
4
Небольшой конный отряд ехал рысью по голубому льду реки Колокши. Морозные ветры смели с ледяного простора снег, уложили его волнистыми сугробами в прибрежных кустах. Недобро шумели по обе стороны Колокши дремучие владимирские леса. С великим князем были только ближние люди — воевода Иван Федорович, боярин Антоний, священник Иона, сотник Фофан — да полтора десятка телохранителей. Войско, отягощенное обозами, отстало на несколько дневных переходов.
Ехали молча: великий князь был хмур и недружелюбен, в русой бороде — иней, будто преждевременная седина. Сколько раз Дмитрий вот так же спешил навстречу неведомой опасности? Пожалуй, и не перечесть… Немудрено, что в свои тридцать лет Дмитрий казался людям зрелым и многоопытным мужем — суровым, немногословным, рассудительным, страшным в гневе, — жизнь научила. Привычка постоянно быть на виду, под оценивающими людскими взглядами, сделала движенья великого князя медлительными и величавыми, голос — многозначительным и властным. Порой даже старые друзья и соратники, знавшие его с отроческих лет, в присутствии Дмитрия Александровича терялись и чувствовали непонятную робость. А чужие трепетали, встретив грозный взгляд холодных серых глаз, как бы отгораживавший великого князя от простых смертных невидимой стеной. Поднявшись над людьми, великий князь обрек себя на вечное одиночество…
Из-за поворота реки навстречу выкатились сани-розвальни. Низкорослая крестьянская лошадка осторожно перебирала ногами, скользя на льду. На розвальнях, уткнувшись бородой в сено, лежал ничком мужик. Руки его, посиневшие от холода, были связаны веревкой.
Возница, заметив приближавшихся всадников в нарядных шубах, натянул вожжи, испуганно закричал на лошадь. С саней соскочил боярский тиун и рухнул на колени, к ногам княжеского коня.
Дмитрий Александрович взглянул на связанного мужика, на секиру тиуна, холодно поблескивавшую вороненой сталью, и спросил:
— Кого везешь?
— Беглого человека боярского, княже. Сшел из вотчины неведомо куда, а нынче объявился. Подговаривал других холопов идти за Волгу…
— Передай боярину своему, чтоб не жалел батогов. Чтоб другим бежать неповадно было, — равнодушно проговорил великий князь, отворачиваясь от саней.
Отвернулся и забыл о мимолетной встрече на льду реки Колокши. Державные думы и большие заботы занимали мысли великого князя. А среди многих дум — главная, не дававшая ему покоя все последние годы: «Почему обессилело, почему оскудело войском Владимирское великое княжество?»
Дмитрий Александрович искал и не находил ответа на мучивший его вопрос. Могло ли прийти ему в голову, что между ответом, от которого зависело будущее всей Руси, и случайной, уже забывшейся встречей на Колокше, была прямая связь?
Эту связь не сумел проследить не только сам великий князь, но и его многоопытные советники, потому что все они искали разгадку своих затруднений в узком кругу привычных истин: в межкняжеских сварах и злой воле ордынских ханов, в верности одних и вероломстве других правителей, в численности полков и удачливости военачальников. О том, что судьба державы зависит от множества таких вот мужиков, покорно сидящих в своих деревнях и приносящих плоды трудов своих или отъезжающих с семьями и немудрым скарбом в неведомые лесные глухомани, собиравшихся по первому зову под княжеские знамена или угрюмо молчавших, когда гонцы от воевод начинали поднимать деревни на войну, — мало кто догадывался. Не было места для мужика в мыслях сильных мира сего, как не было сомнений в том, что лишь князья — сила и соль земли Русской — направляли движенье жизни по пути, предначертанному богом…
А раз так, то нужно только быть мудрей и смелей, чем соперники, лучше уметь водить рати и привлекать союзников, вовремя поймать и зажать в крепком кулаке жар-птицу удачи, — и искомое будет достигнуто…
Так думал великий князь Дмитрий Александрович.
Так думали удельные князья, с вожделеньем поглядывавшие на золотой великокняжеский стол.
В этом были корни трагедии лучших представителей княжеского рода, которые видели беды Руси и пытались искоренить их остриями своих мечей.
Глава 13 Дорога на Кен-озеро
1
Подклеть старого двора боярина Мокея Михайловича сложена из могучих дубовых бревен. В стене прорублено оконце, такое узкое, что железные прутья в нем кажутся лишними: и без них сквозь оконце мог бы протиснуться разве что малый ребенок. Но забрать оконце железом приказал сам Мокей Михайлович, и кузнец выполнил боярскую волю. Еще приказал боярин обить двери подклети железными полосами и навесить засов с тяжелым замком. Из подклети вынесли старую рухлядь: помятые березовые короба, рассохшиеся бочки, поломанные тележные колеса, негодную сбрую. Вдоль стен поставили лавки из неструганых досок. И стала подклеть вотчинной тюрьмой, скорбным местом.
Тюрьма редко пустовала. Боярин Мокей Михайлович был крут и злопамятен, держал людей в строгости. Но подолгу здесь мало кто засиживался. Отмается смерд-недоимщик или проворовавшийся холоп неделю-другую на хлебе да на воде, подживет у него ободранная батогами спина, и — снова на работу. Долго держать работника в тюрьме для боярина голый убыток. Дело смерда и холопа трудиться, приумножать богатство своего господина.
Сменялись люди в тюрьме. И только Данила, пашенный холоп из деревни Дедково, что на реке Колокше, сидел с зимы без отпуску. Схватил его боярский тиун в декабрьскую стужу, а теперь уже весна в разгаре, сосульки за оконцем повисли, оттаявшая земля прелью пахнет.
