Отца, Сына и Святого Духа.
— Слишком много условий, — заметил Орм. — Больше, чем того требуют от человека Аллах и пророк Его.
— Аллах и его пророк? — воскликнул в изумлении священник. — Что тебе известно о них?
— Я бывал дальше, чем ты, — ответил Орм. — И когда я был на службе у Альманзора в Андалузии, мы должны были дважды, а иногда даже и трижды в день молиться Аллаху и пророку его. Я всё ещё помню эту молитву, если тебе любопытно её услышать.
Брат Вилибальд в ужасе закрылся руками.
— Во имя Отца, Сына и Святого Духа! — вскричал он. — Огради нас от козней сатаны! Твоё положение ужаснее, чем у остальных, ибо поклонение Аллаху есть худшая из ересей. Ты всё ещё почитаешь его?
— Я поклонялся ему, пока был слугой Альманзора, — сказал Орм, — ибо мой правитель приказал мне поступить так, а он был человеком, которого я не мог ослушаться. Как только я покинул его, я не поклонялся никакому богу. Быть может, поэтому дела мои пошли хуже.
— Я удивлён, что епископ Поппо ничего не слышал об этом, пока ты был при дворе короля Харальда, — промолвил брат Вилибальд. — Если бы он знал, что ты принимаешь Антихриста, он бы немедленно крестил тебя. Ведь он так благочестив и набожен, что он всё равно сделал бы это, даже если бы понадобились двенадцать берсерков короля Харальда, дабы удержать тебя в воде. Это достойный и добродетельный поступок — спасти простую душу от мрака и слепоты. Быть может, души норманнов тоже заслуживают милосердия, но я не могу в это поверить после всего того, что претерпел от них. Но все добрые люди признают, что в семь раз лучше спасти душу того, кто был обольщён Магометом. Ибо сам Сатана не причиняет столько вреда, как этот человек.
Орм спросил, кто такой Сатана, и брат Вилибальд поведал ему о нём.
— Думается мне, — сказал Орм, — что я невольно прогневил этого Сатану, перестав поклоняться Аллаху и пророку его. Отсюда и все мои неудачи.
— Верно, — сказал священник, — и тебе повезло, что ты смог понять всю греховность своего пути. Твоё настоящее положение — самое ужасное из всех, какие только можно себе представить, ибо ты вызвал гнев Сатаны, не пользуясь при этом покровительством Господа. Пока ты поклонялся Магомету, да будет проклято его имя, Сатана был твоим помощником, и благодаря этому ты был какое-то время удачлив.
— Значит, дела обстоят именно так, как я опасался, — промолвил Орм. — Мало кто оказывался в таком безнадёжном положении, как я. Слишком много для одного человека — сделаться врагом обоих, Бога и Сатаны.
Некоторое время он сидел, погрузившись в размышления. Наконец он сказал:
— Отводи меня к посланникам. Я хочу говорить с людьми, которые могут повлиять на Бога.
Епископы вернулись с поля битвы и собирались на следующий день отправиться в обратный путь. Старший из них устал после поездки и пошёл отдохнуть, но епископ Лондона пригласил к себе Гудмунда, пил с ним и в последний раз пытался убедить его принять христианство.
С тех пор, как епископы прибыли в Мэлдон, они прилагали все усилия, дабы привить вождям викингов истинную веру. Так приказали им король Этельред и его архиепископ, ибо, если бы им удалось это, возросла бы слава короля перед Господом и его соотечественниками. У них ничего не вышло с Торкелем, ибо он ответил, что ему и так сопутствует великая удача в битвах, чего нельзя сказать о христианах. К тому же, сказал он, он не видит смысла в том, чтобы сменить богов. Ничего не вышло и с Йостейном. Он безмолвно выслушал всё их доводы, положив скрещённые руки на боевую секиру, которую всегда носил с собой и которая звалась Вдовья Скорбь, и морщил лоб, когда они рассказывали ему о Христовых Таинствах и Царстве Божьем. Затем он ревел от хохота, бросал свою шапку на землю и спрашивал епископов, неужели они принимают его за простака.
— Двадцать семь зим, — говорил он, — я был жрецом в капище в Уппсале. И вы оказываете мне мало чести, забивая мне уши этой болтовнёй, которая годится лишь для детей и старух. Этой секирой я отрубал головы тем, кого приносили в жертву, когда не было урожая, а затем я вешал их тела на священном дереве, что перед капищем. Среди них были христиане и священники, которые стояли обнажённые на коленях в снегу и пыли. Скажите мне, какую выгоду я обрету, если начну поклоняться этому богу?
Епископы содрогались, крестились и соглашались, что нет смысла уговаривать подобного человека.
Но они возлагали большие надежды на Гудмунда, ибо он был дружелюбен и весел с ними и, казалось, слушал всё, что они говорили, с любопытством. Иногда, когда он был пьян, он даже благодарил их за хорошие речи и за заботу о его духовном благосостоянии. Но он ещё ни на что не решился, и поэтому епископ Лондона пригласил его к себе, надеясь уговорить окончательно.
Перед Гудмундом стояли всевозможные яства и пиво, и когда он наелся досыта, музыканты епископа принялись играть для него так красиво, что слёзы покатились по его бороде. Затем епископ взялся увещевать его, осторожно подбирая слова. Гудмунд слушал, кивал и, наконец, признал, что многое привлекает его в этом христианстве.
— Ты хороший человек, — сказал он епископу. — Ты радушен и мудр, пьёшь подобно воину, а твои речи приятно слушать. Я бы хотел исполнить твою просьбу, но ты должен знать, что просишь меня о немалом одолжении. Ибо будет плохо, если я вернусь домой и все домочадцы и соседи будут насмехаться над тем, что я купился на болтовню попов. Но всё же я думаю, что такой человек, как ты, обладает большой силой и посвящён во многие тайны. У меня есть вещь, которую я недавно нашёл, и я бы хотел, чтобы ты прочёл над ней одну из своих молитв.
Он вытащил из-под рубахи маленький золотой крест и поднёс к носу епископа.
— Я нашёл это
