автомата позвонил на квартиру маршалу. Трубку, как всегда, подняла его внучка.
— Шволошь, — проговорит Свинцов, и с этого момента он регулярно дважды в день звонил на квартиру Ротмистровскому и, когда трубку брала его внучка, произносил это мерзкое слово на исковерканном русском языке.
После продолжительного вот такого сеанса со звонками однажды с Леной случилась истерика, и они на некоторое время, предупредив Иллариона Михайловича, уехали на другую квартиру, что на Филевском парке.
Волгин и Лена с удовольствием теперь уезжали на «охотничью квартиру». Все чаше и чаще. И всю зиму находились там. Маршал скучал, но, увлеченный работой, стал привыкать, а когда Лена и Волгин расписались и он об этом узнал последним, вот тогда впервые в жизни он обиделся на внучку. Он с грустью сказал:
— Я всю жизнь был ей папой и мамой, а она меня забудет, как забывают всех, а я ведь не как все. С ложечки кормил. Вон Жуков, подлец, на молодой женился, оставил кровную жену, а я ведь после смерти моей благоверной тоже мог. Внучка перешла дорогу моему сердцу.
После подобных слов Лена повисла у деда на шее, со слезами на глазах сказав, что никогда и никого так не любила, как своего дедушку, что любит его больше и сильнее матери и отца. В этот момент раздался звонок, и тот же отвратительный голос сказал, когда она с обыкновенной торопливостью подняла трубку:
— Шволошь.
Лена бросила трубку с такой силой, что свалившийся с тумбы телефон разбился.
* * *
Как-то однажды Лена решила устроить тайно ото всех «девишник». Тайна заключалась в том, чтобы не объявлять о том, что они, Лена и Волгин, муж и жена на законном основании. Приглашать своих подруг она не пожелала, а хотела посмотреть на приятелей Волгина. Пригласили — Чередойло, Маню Рогову и как бы в насмешку над Борисом решили и его пригласить. Борис согласился с удовольствием.
В этот день с утра Лена поехала навестить дедушку, накупить продуктов в магазинах и вернуться к пяти вечера, за час до назначенного времени. Волгин сидел за своей новой книгой, размышлял. Неожиданно позвонили. Он снял трубку. Звонила Чередойло. От метро. Просила встретить. Волгин, недоумевая, почему так рано та решила прийти, встретил. Чередойло была в черном длинном пальто, черных французских сапожках, ее белые гладко причесанные на пробор волосы контрастировали с красным шарфом и красными губами. В руках Чередойло несла корзину с домашними пирогами. Из корзины вкусно пахло.
«Какая из нее получилась великолепная дама. Вот Лена обрадуется», — подумал Волгин. Он вспомнил, дома у них неубрано. Но другого выхода не имелось; она напросилась к ним именно сейчас. Лена не любила, признаться, наводить дома чистоту, а надеяться каждый раз на Полину не приходилось, потому что теперь она была больше занята маршалом.
Чередойло за какие-нибудь полчаса превратила квартиру в цветущий уголок.
Когда сели пить чай, она поставила локти на стол и пристально глядела на Волгина.
— Ты не изменился, — сказала она. — Такой же красивый.
— Да уж какая там красота в наши-то годы, — отмахнулся он.
«Как роза поздней осенью», — подумалось ему, когда он поглядывал на нее.
— А вино у вас есть? — спросила Чередойло.
— Нет, но купим.
— Ой, у меня такое вино дома, поехали, привезем. Возьмем таксомотор, смотаем по-быстрому, — предложила она. Он согласился. И вскоре пожалел об этом. Чередойло с пылающим лицом, с той расслабленной манерою, когда женщина на что-то решается, медленно спускалась по лестнице на улицу. В такси она начала шепотом рассказывать, как она думала о Волгине и что по прошествии времени все равно, как и раньше, с большой радостью стирала бы его носки.
«Баба совсем отъехала без мужика», — подумал Волгин, обнаруживая, что она сидит слишком близко к нему, а ее колени касаются его, ее изящная рука покоится на его колене. Он отодвинулся.
— У тебя большая дочь? — спросил Волгин как бы между прочим. — Сама сидит дома?
— Меня жизнь выручает, дочь уже почти взрослая, мама дома.
Проехав длинный ряд улиц, такси остановилось, и они вошли в пятиэтажный панельный дом. В ее квартире пахло чистотой и уютом. Волгин ожидал, что сейчас навстречу выйдет ее «почти взрослая» дочь, но в квартире никого не было.
— Где ж твоя дочурка? — наигранно весело спросил он, оглядывая ее небольшую однокомнатную квартирку.
— А я забыла тебе сказать, они с бабушкой уехали в деревню, сейчас же в школе каникулы, — отвечала она. — Давай чаю попьем.
— Валерия, лучше давай возьмем вино и — айда, а то скоро гости съедутся, а нас не будет. Некрасиво. Я иногда думаю, как жизнь пролетает быстро. Я тебя познакомлю с моим приятелем Борисом. Да ты его видела, ко мне приходил в общежитие. — Он говорил и стоял у окна, не снимая плаща, замерев и боясь почему-то настороженной тишины, наступившей внезапно, мгновенно, словно занавес упал с неба и заслонил собой все. Волгин боязливо оглянулся. Она смотрела прямо ему в глаза. Губы ее, зовущие, крупные чувственные, были полураскрыты. От нее исходило напряжение страсти. Он испугался.
— Я хочу, чтобы ты у меня один раз в жизни выпил чая с медом, — проговорила она. — Мы старые знакомые. Не бойся, не укушу.
Он стащил с себя плащ, повесил в раздумчивости на вешалку и помыл руки, уселся за стол. Она воткнула вилку электрического самовара в сеть и присела напротив. И он увидел краем глаз, как качнулись ее тяжелые, словно две большие отяжелевшие птицы под податливой тканью, бедра. Ему стало неловко от своих наблюдений.
— Помнишь, мы встретились, я тогда еще подумала, что всю жизнь служила бы тебе одному, Володя. Ведь это такое счастье — служить мужчине, любить, ждать, — говорила она, глядя на него своими синими глазами. — Помнишь? Я ночами просыпалась, я думала о тебе. Но ты ходил стороной и к другой. Не думай, что я не могла бы найти мужика. Нет. Мне нужен такой, тонкий, умный, как ты.
— Валерия, ну, зачем бередить прошлое, не было у нас ничего, так, видимо, и должно быть. Мы расписались с Леной, и она меня любит, а я ее люблю.
— А ты заметил, что я красивая? — Она гладила его руку, нежно прикоснулась к ней губами.
С таинственным выражением на лице она вышла из комнаты и через минуту позвала. — Иди сюда, Володя!
Он, удивляясь причудам женщин, отправился на голос. В маленькой сверкающей зеркалами ванной стояла Валерия Чередойло — гладкая кожа ее блестела ослепительно, тяжелые бедра и налитые груди как
