— Это план их фронта с Петлюрой! — наконец сказал капитан. — Очень интересно. Ты кто?
Махновец молчал.
— Господин поручик, берите пакет и в штаб полка. Немедля! — велел комбат, передавая бумаги Миргородскому. — И его захватите с собой. Лично генералу Гвоздакову доставите. Это чрезвычайно важно. Они договорились с Петлюрой. Не дай Бог, соединятся!
Выходить на улицу, в сентябрьскую слякоть, не хотелось. Николай прикурил от свечки.
— Слушаюсь! — взял дождевик. — Пошли! — кинул пленному. Во дворе их ждала телега и трое казаков.
— Кто ты все-таки? — спросил поручик, усаживаясь и надевая башлык. Примостившийся рядом на сене махновец долго не отвечал. — Язык, что ли, проглотил?
— Я Лютый.
— Как? — не понял Николай.
— Лютый, говорю.
— Зверствуешь? Кличка, что ли?
— Нет, фамилия такая.
— Адъютант Махно?
— Вроде того.
— Знаешь, что тебя ждет?
— По головке не погладите.
— Это уж точно.
Телега хлюпала по лужам. За кустами плыла в темноте речка Ятрань. Пленный вдруг сказал стихами:
Гэй ты, батьку мий,
стэп шырокый, поговорымо ще с тобою.
Молоди мойи буйни рокы
та пишлы за водою.
— Никак поэт? — удивился Миргородский. — Анархисты пишут стихи? Какая нелепость! Вы что, и веру имеете?
— А за шо ж умырать?
— Позволь, позволь. Ты что, серьезно? — Николай не мог представить, что у бандитов есть хотя бы намек на интеллект. Ну в лучшем ою'чае — защита интересов лодырей и нищих, как провозглашают большевики.
— Вполне, — отвечал махновец.
— Коль так, времени у нас достаточно. Давай по порядку. Ты, конечно, не веришь в Бога?
— Нет. Зачем? Человек — мерило всего.
— Но если его нет, то и совести нет. Всё позволено! Где критерий? — Николай специально употребил это ученое слово: поймет ли бандит?
— Он простой, как правда, наш критерий. Его знает любой дядько, что трудится на земле.
— Однако твоего пахаря века христианства воспитали. Не так ли?
Петр Лютый молчал. Офицерик, оказывается, тоже не лыком шит. Целится в самое яблочко. Если еще и стреляет метко — дело швах.
— Нечем тебе крыть, дружок, — Миргородский с сожалением кивал головой. Так хотелось поспорить, ковырнуть разбойника поглубже.
— Хай и хрыстыянство! — воскликнул Петр. — Спасибо за науку. А сегодня дядько уже дорос до свободы!
— Хорошо, хорошо, — не стал перечить Николай, — но чем он отличается от культурного помещика или банкира Кернера из Гуляй-Поля?
— Мозолистыми руками.
— Тогда и ты для пахаря враг, — поручик ткнул пальцем в грудь Лютого.
— С какой стати? — отшатнулся Петр.
— Очень просто. Вместо плуга держишь перо!
— Я сирота. Всё умею.
— А управлять кому доверите?
— Тружеников поставим.
— Так они же завтра карету себе потребуют и шубу лисью дочке.
— Выгоним! — Петр сидел уже как на иголках.
— Кто это сделает? Вы же ни полиции, ни суда не признаете.
— Народ вытурит.
— Эх, Лютый, Лютый, может, и светла твоя вера, да глупая. Народ! Каждый мечтает о шубе и карете.
Миргородский вздохнул. Вот она, простая, трудовая Украина, и нет с ней контакта. Или еще попробовать?
Пока он сомневался, пленный соскочил с телеги и, хлюпая по грязи, бросился в дождливую темень.
— Стой, гад! Стой! — закричали казаки, что сопровождали их верхом. Вскоре они возвратились.
— Где анархист? — с тревогой спросил помощник комбата.
— Шустёр, бродяга. Вилял как мышь, — отвечал казак басом. — Но нам недолго. Напополам развалили!
«Дубьё! — подумал поручик. — Влетит от генерала. Ох, влетит!»
И они поехали дальше.
Матрос Александр Лащенко взял школьный глобус, покрутил, поискал пальцем Украину, Елисаветград, речушку Ятрань, в излучине которой они затаборились. Эх, не обнаружил, махнул рукой и поставил шар на подоконник. В классе шумели командиры. Александр как председатель реввоенсовета постучал по столу.
— Прошу внимания, братва. Настал решающий момент: или с Петлюрой объединимся, или сами проломимся домой. Толкуйте по очереди.
Первым поднялся Трофим Вдовыченко, крепыш с усами вразлет — командир Азовского корпуса.
— Саблю у меня из рук не вышибешь. А тут большой политикой пахнет. Но рискну. Будем дураками, якшо не спаруемся. Две армии — то ж сила! Кому еще дорога наша земля? Деникину? Нет! Ему империю подавай. Ленину? Тоже нет — этому диктатура мила. Польским панам? Еще чего! Задушат нас поодиночке. Всё! — он сел, гремя шашкой, которая зацепилась за стул.
— Самостийникам держава снится, а нам — свобода каждого земляка. По-твоему, Трофим Яковлевич, как это склеить? — попросил уточнить Алексей Марченко.
— А як хочэтэ. Для того и собрались, — отвечал Вдовыченко.
— Я согласен. Но с одной заковыкой, — сказал в тишине помощник начштаба Иван Долженко. — Армии соединить, а Главного атамана Петлюру, как и Григорьева, ликвидировать.
— Правильно! Дело предлагает! — зашумели члены совета. Встал начальник штаба Повстанческой армии Украины Виктор Билаш, без всякого оружия, в сером костюме.
— От нашей мудрости сейчас зависит судьба социальной революции. В строю тридцать тысяч штыков и десять тысяч сабель. Сила, как видите, немалая. Преследуя нас, деникинцы оторвались от баз и железной дороги. Настало время бить их! Но где взять патроны? Отвечаю: у Петлюры. Не даст — купим. Золото есть. Вдобавок пусть разместит у себя наших тифозных и раненых. А объединяться не нужно. У него-то и армии нет. Галичане подчинены своему диктатору. Предлагаю: послать в штаб Главного атамана делегацию. Например, испытанного дипломата Чубенко и теоретика Волина. Тем более, что у нас уже давно сидят хлопцы с косичками-хохлами и ждут послов.
— Они друзья, Виктор Федорович, или кто? — спросил Василий Данилов, уже инспектор артснабжения армии.
— А Главный атаман не снюхался с Деникиным? — подал голос и патлатый матрос Дерменжи, инспектор телеграфной и живой связи.
— Это вон разведка пусть доложит, — отвечал Билаш. Лев Голик глянул на Махно. Тот кивнул.
— По нашим сведениям, Петлюра отправил к белым целую камарилью, чтоб сохранить свою власть.
— Так о чем речь? — не понял Федор Щусь. — Он враг, и точка!
— Яснее крой, братишка, — попросил Дерменжи. — Палуба под ногами качается от ваших премудростей, брашпиль им в рот!
— Сейчас в наличии три Украины, — продолжал Голик.
— Ну, даешь! — удивился Данилов. Он никогда не вникал в историю народа, среди которого жил. Хохлы себе и хохлы. А оказывается, их три куска. — За свободу какой же нэньки мы тогда бьемся, Лева? Едри т-твою бабушку!
— Хай Чубенко скажэ.
— Давай, дипломат! — послышались голоса.
Алексей, головастый, степенный, прошел к столу.
— Вы ж понимаете, что я не ведун. Могу и сбрехать. Оно как получилось? Подальше на запад и север от этого места, где мы сидим, тоже живут украинцы. Красная Русь называлась. Ее давно еще захватили поляки, потом австрийцы, мову нашу попортили и веру. Может, слышали: Галичина, Волынь. У них теперь свое войско и правительство. Но из Львова их поперли поляки, прижали к Петлюре.
— Короче, — потребовал Махно.
— Там, где Киев, Полтава, при царе была Малороссия. А всё остальное — наша вольная, казачья окраина, или Слободская Украина.
— Столица в Гуляй-Поле, — подсказал Василий Данилов.
В классе засмеялись. Чубенко продолжал:
— Пару недель назад петлюровцы вместе с галичанами взяли Киев. А на следующий день белый генерал выгнал их оттуда.
Лев Голик добавил:
— Негоже говорить плохо про земляков. Но мои агенты доносят, что Главный атаман ищет помощи в Париже, Лондоне, Варшаве. Готов любому черту заложить наши просторы, лишь бы тот защитил его власть, его дэржаву.
После таких «высоких материй» никто слова не просил. Председатель совета Александр Лащенко наклонился к Батьке.
— Будете выступать?
Тот поднялся из-за стола и начал недовольно:
— Ты, Вася, насчет Гуляй-Поля брось ехидничать! Откуда повел полки Богдан Хмельницкий? Из Киева, из Львова? Эгэ… из Чигирина! Слыхали о таком городке? Нет? Вот то-то. Чем же он лучше нашего, родного? А тем, что там не точили лясы, а действовали! Мы послали письмо Петлюре. Он, дурак, молчит. Значит, хай едет к нему Чубенко и правдами-неправдами возьмет хоть патроны. Задача Волина другая: добиться возможности вести там нашу пропаганду. Захотят все украинцы идти с нами — пожалуйста, милости просим. А нет — силой и обманом не заставишь. Главный атаман, думаю, на подчинение не согласится. Он даже председателя Директории Винниченку попёр ко всем чертям ради своей власти. У них, видите ли, киевский, столичный гонор. Да что гадать? Поглядим.
